Страница 125 из 131
— Скоро здесь будет Малюта Скуратов. И он потребует от тебя, митрополита всея Руси, благословения на казнь Новгорода.
— Что толкнуло царя на столь злодейский шаг? — спросил Филипп.
— Клевета новгородского татя Петьки Волынца.
— Знаю я этого поганца. Потому не будет царю моего благословения, даже если он сам придёт в эту хлевину, — твёрдо ответил Филипп.
— Господи, как я рад, что ты по-прежнему кремень духа! — воскликнул Басманов и запел:
В это время за дверями каморы послышались шаги, голоса, некая возня. Загремел засов. И вот кто-то уже пытается открыть дверь. Но она не поддалась. И раздался голос Степана Кобылина:
— Боярин Басманов, освободи дверь, не то ломать будем.
Басманов не ответил Кобылину.
— Слушай, Данилыч, не чини безрассудства, — донёсся голос Малюты Скуратова. — Я батюшке-царю не скажу ни слова о твоей вольности, и мы мирно пойдём в Новгород.
— В Твери ли государь? — спросил Басманов.
— Ноне и будет, — произнёс Скуратов.
— Так ты иди навстречу ему и скажи, что боярин Алёшка Басманов требует воли митрополиту. А ежели не будет того, тому, кто войдёт в камору первым, я отрублю голову. Надеюсь, что это будешь ты.
— Полно, Алёша, нам ли с тобой тягаться с царём-батюшкой? Да он сожжёт эту храмину вместе с вами — и делу конец. Ты лучше скажи митрополиту, чтобы он оказал царю милость и написал благословение. Вот я и бумагу с чернилами принёс. Открывай же, Данилыч!
— Не дождёшься!
— Данилыч, не вынуждай меня на неугодные меры!
— Не вынуждаю. Одного требую: иди к царю!
Малюта Скуратов знал, что как только он явится к царю с пустыми руками да ещё с просьбой, противной его духу, идти на поклон к митрополиту, так царь вспыхнет, словно порох. И тогда только гадать можно, как он накажет его. Того Малюта не мыслил допустить, потому как совсем недавно был опален гневом царя за то, что пытался выгородить своего сына Максима, поступившего наперекор царю. Заведомо знал Малюта, что нельзя ему показываться на глаза Иоанну Васильевичу без благословения митрополита. И понял он, что у него есть одно лишь средство выйти сухим из воды: любой ценой добыть грамоту. Придя к такому выводу, Малюта сделал последнюю попытку:
— Вот что, Данилыч, к царю мне пути нет без грамоты. Потому предупреждаю: хочешь остаться жив, открывай камору и уходи на все четыре стороны. Я тебя не видел и не ведаю, где ты. Ты же матёрый волк! Зачем тебе погибать под плетью? Ты же волк! И нечего нам друг другу глотки рвать!
— Ты, Лукьяныч, знаешь моё слово: сказано и отрублено.
— Тогда пеняй на себя!
В это время Филипп тронул Алексея за руку, тихо сказал:
— Вот что, Алёша. Милости от царя ни мне, ни тебе не будет, потому Христом Богом прошу тебя: уходи. И ищи путь к Соловецкой обители. Там моим именем примут тебя. И ты помолишься с братией за меня. Там вольно поживёшь.
— Нет, Федяша, никуда я не пойду. Теперь меня от тебя можно разве что отрубить.
— Да хранит Господь наше мужество, — выдохнул Филипп и замер.
В это время раздался грохот. В дверь застучали в два топора. Сильные руки опричников рубили дубовые доски яростно, без остановки, только доносилось кряхтение рубщиков. И дверь начала разрушаться, щепы полетели от неё крупные, появилась дыра. Уже была прорублена одна доска. Потом возникла короткая тишина. Она насторожила Басманова. Он схватил в одну руку кулебу, другой обнажил саблю и встал сбоку от двери. Той порой опричники подтащили к ней толстое короткое бревно, подняли его вшестером и протаранили. Раздался треск, дверь разлетелась на куски, опричники вместе с бревном ввалились в камору. И тут на них, словно смерч, налетел Басманов. Он с маху разнёс одному опричнику голову кулебой, другого пронзил саблей. Вновь взмахнул кулебой и уложил третьего. Всё это в мгновения. Вот уже и четвёртый упал под ударом сабли. А Филипп про себя повторял: «Упокой их, Господи!» — и дивился ловкости, силе и отваге, с какой Басманов убивал опричников. Два оставшихся в живых опричника ринулись к двери, Басманов и их достал — они упали на пороге.
Но ввалились в камору сразу семеро опричников с обнажёнными саблями. Их труднее было сразить одним махом. Однако Басманов не дрогнул. Он вновь, словно вихрь, закружил по каморе и там, где сверкнула его сабля или он взмахнул кулебой, кто-то падал.
Однако коварству нет предела. Малюта Скуратов выпустил Хомяка, и в тот миг, когда Басманов потерял из виду дверь, Хомяк рысью прыгнул в камору под ноги Алексею и завалил его. Тут же возник Степан Кобылин и кистенём ударил поднимающегося Басманова по голове. Подоспел и Малюта.
— Не убивать! Не убивать! — крикнул он и заслонил собой лежащего Басманова. Распорядился: — Митяй, Степан, унесите его.
Кобылин, Хомяк и ещё два опричника подхватили Алексея на руки и утащили из каморы. И наступила тишина. Малюта огляделся, увидел сидящего у стены Филиппа, а под ногами у себя девять трупов убитых опричников. Царских опричников. «Да что же будет мне за то от царя-батюшки!» — воскликнул он в душе. Но надо было действовать. Малюта позвал человек десять опричников и велел им очистить камору. Когда они управились, он подошёл к Филиппу. Тот сидел на скамье, заросший сивыми волосами, на его руках болтались цепи. Справа от Филиппа стояли бадья с водой и малая кадь с чечевицей — единственной пищей узника.
— Ты меня не гони, — наконец собрался с духом Малюта. И тут же пустил ложь: — Я пришёл к тебе с милостью от батюшки-царя. Велено тебе дать волю. Вот сейчас напишешь благословение батюшке казнить за измену Новгород и уходи себе из каморы.
— Исчадие адово, новгородцы никогда не изменяли Руси. И ежели не хотят быть под рукой Ивашки-агарянина, то я их благословляю. Потому как Ивашка не есть русский царь. Он иных кровей людина. Иного ты от меня не услышишь.
— Милости и государь и я просим у тебя! Ты же милосердный, напиши благословение, напиши, умоляю тебя!
— Прокажённый, чего ты просишь? Воли казнить невинных? Не проси, ибо род твой во веки веков будет проклят.
Малюта терпел поношения и сдерживался. Он не мог уйти с пустыми руками. Выглянув из каморы, позвал Степана Кобылина.
— Есть ли тут бумага и чернила? — спросил Малюта.
— Сей миг добуду, — отозвался Кобылин.
Малюта вновь взялся увещевать митрополита.
— Напишешь благословение, и я сам отвезу тебя в Старицы на покой к князю Владимиру, — продолжал он сеять ложь. Филипп промолчал. Он хорошо знал иудин нрав и иезуитскую изощрённость первого пособника в злодеяниях царя. Он даже подумал, что Иван уже посчитался с истинным наследником престола.
Вернулся Кобылин и принёс письменный снаряд: на цепочке чугунная литая чернильница с крышкой и вставочкой для пера, к цепочке пристегнут свиток бумаги.
— Держи, боярин, — посластил Малюте Степан. — Токмо впустую. Не будет он писать бумагу. Да и не подойдёшь к нему: болотина из крови под ногами.
— Говори толком, что надумал?
— Я напишу то благословение. А руку приложить заставим.
— Верно, — согласился Малюта и, выйдя из каморы, велел Кобылину писать что надобно.
Та бумага не дошла до Ивана Грозного. Когда Степан написал её хорошим слогом, Малюта взял бумагу, вошёл в камору, приблизился к митрополиту.
— Вот и послание, владыка, милосердному государю. Подписывай, и ты волен. — Он крикнул Кобылину: — Эй, Степан, ключи от желёз у тебя?
— При мне, боярин, — отозвался опричник.
— Давай их сюда. А мы тут руку прикладываем к бумаге. Побуди же свою длань, отче, подписать благие словеса. Мы ведь идём карать изменников, руды там много прольётся. Как без отпущения грехов? — И Малюта расправил бумагу на коленях митрополита, протянул ему перо.