Страница 95 из 156
Шли последние доводки, и я безвыездно жил в Пещерах.
Как-то уже под вечер нежданно-негаданно в моем курзале появились Лика и Лео. Я в эту минуту занимался кормежкой мышат. Лео нес большую сумку с молниями, через руку его был перекинут Ликин плащ. Лика задержалась, закрывая на крючок калитку, а потом, догнав Лео, просительно выглядывала из-за его могучего плеча и словно бы подталкивала его — мол, не бойся, все будет в порядке.
Я нехотя приподнялся.
Подойдя, Лео лениво бросил сумку на скамью и поднял руки — то ли сдаваясь, то ли распахивая объятия.
— О-го-го. Старик! — Он топтался вокруг меня. — Моя милиция меня бережет. Я безмерно рад, что вижу тебя в полном боевом комплекте.
— М-да… Чем обязан?
— Не лезь в бутылку. Пойми ты, чучело, — сказал он нежно, — я тебе только повредил бы, вызвавшись в свидетели… От меня элементарно попахивало, — Лео демонстративно дыхнул, выпятив губы, — нас обоих постригли бы на пятнадцать суток, а так ты отделался легким испугом. Видел бы ты себя со стороны в те неповторимые мгновения, когда из твоего чана вылетали эти упыри, а ты, как Мефистофель из оперы Гуно «Фауст», плясал вокруг. — Лео убил севшего на его лоб комара. Лика шумно вздохнула под самым ухом и сделала безвинно-молящее личико.
— Дим, — умоляюще плеснула глазами, толкнула меня пальцем в грудь. — Лео сделал все, чтобы вызволить тебя. Ты… несправедлив. И вообще… ты непримирим к тому, что не есть ты… Хотя сам…
Нет, я все же не мог преодолеть чувства острой, как приступ тошноты, неприязни. И я знал в то же время, что это не ревность. Если действительно баба ушла — при чем здесь ревность? Ну, а если не ушла — тоже ни при чем. Он мне был отвратен, и все же я не мог послать его ко всем чертям. Он был все же гость, и надо было соблюдать этикет.
— Присаживайтесь, — бросил я. — Сейчас закончу кормежку.
Лео уселся, расставив свои колени. Уселась и Лика, непринужденно болтая ногами, хотя было видно, что взвинчена она до предела.
— Нет худа без добра и добра без худа, — заметил Лео, поглаживая себя по лоснящемуся ежику волос. — Да… — пожевал губы. — Знаешь, старик, от сумы и от… А твое пребывание в кутузке — вполне наглядное свидетельство, что твоя идея вполне сумасшедшая, то есть истинная, — шутил он, достав пилку и подправляя ногти. — Без трепа… Теперь-то… — Он развел руки, задрав свой золотисто опушенный подбородок, причмокнул. — Это не то что восставшие из праха амебы. Это уже — o-го-го! Каюсь, не поверил в свое время И давеча было усомнился… Но если сам Эйнштейн заявлял, что он скорее откажется от своей кривой Вселенной, чем согласится на прыгающие, как блохи, кванты, то, прости меня. А между тем у меня именно больше оснований носить камень за пазухой: ты отвернулся от моего… от моих исследований в области мерзлоты и ведешь себя, как Моисей на горе Синая после беседы с господом богом… Хотя и теперь, если начистоту, не убежден, что бессмертие плоти — благо в наш достаточно еще захламленный век. Сколько еще быдла, жлобов, недоумков бродит по закоулкам нашего шарика… Ими ты заселишь Вселенную? Не о духовности ли прежде всего стоит позаботиться?.. Об интеллектуальном. — Лео ткнул пальцем в землю, как будто поставил восклицательный знак. — И все же привел меня к тебе тот же данный нам от господа инстинкт познания… интересы науки! Прости, конечно, за трюизм. Это без хохмы. Поверь… Ну да ладно, богу — богово, — лукаво сверкнул глазом в сторону Лики. — А слона баснями не кормят, как говорят в нашей деревне, — дернул за молнию, отверз сумку, подбросил на ладони бутылку коньяку, сдернул зубами пробку. — Где сосуды в этом доме? Впрочем, — достал три стопочки, — фирма гарантирует… Как в лучших домах Филадельфии. — Он извлек кетовую икру, янтарно просвечивающую сквозь пластик, сервелат, буженину, рокфор, несколько плиток шоколада «Конек-Горбунок». — Все мамочка приготовила. Бюро заказов на дому. Ну давайте, давайте — за вечный союз богов — языческих, христианских, магометанских. Ну, ей-богу, хорошо в лесу! Нечто языческое. С природой на брудершафт. А? Xo-xo… — Лео плеснул в три стопочки. — Прошу.
Лика покачала головой:
— Ты забыл?
— А… да. У Лики завтра премьера. И посему — табу. Прошу, Дим! Опять же — нет худа без добра: есть официально за что… За успех!
Я взял нехотя. А Лео процедил довольно властно:
— Да пригубь, Ликушка. Помочи губки. Два таких парня просят.
Лика пригубила. Встала резво:
— Мальчики, я пойду поброжу окрест — на реку… А вы… поболтайте. Вы, право, действительно оба отличные парни… чего вам делить? Мне же перед премьерой необходимо побыть наедине с собой. — Она сделала ручкой, покачав пальчиками в воздухе.
И пошла, натянутая как струна, чувствуя спиной наши взгляды.
Это было похоже на предательство: как будто меня стукнули в подбородок. В воздухе повисла тоска — заныли зубы.
Быстро опрокинув еще стопочку, Лео долгим взглядом посмотрел на меня сквозь белобрысые свои ресницы:
— Как говорится, все могло бы быть иначе… Все-таки идиотизм, — когда люди, созданные для одного дела, не понимают друг друга. Не… комму… ни… кабель… ность! И не перешагнешь.
— Бывает, и не перешагнешь, — как-то неожиданно философски ответил я.
— Ну, знаешь: тут надо просто преодолеть. Превозмочь. Да… Все-таки чудило ты гороховое. Сделать такое сенсационное открытие и сидеть на гнилых консервах!.. Да я бы… Мужчиной надо быть, мужчиной… Почему ты не подаешь?..
— Хотя бы потому, что это только начало — этап… звено.
— Как говорили великие, дайте мне звено, и я вытяну всю цепь… Росомаха ты, — сказал Лео нежно, — психастеник. Гамлет. В конце концов, ты просто не имеешь права зарывать…
— Ничего, я не зарою!
— Бодришься… А ведь сделать мало. Семьдесят процентов усилий надо положить на то, чтобы пробить и доказать, что ты не каракатица… Ты… ты просто не уродился на это. А с тобой вместе мы составили бы прекрасную пару — пару гнедых — диполь. И чего ты закинулся? — Он мягко улыбнулся своими яркими лоснящимися губами. Глаза его напряженно мерцали — как полуночные звезды. — Да, со мной ты имел бы уже «доктора», и лабораторию, и подручных. А ты кустаришь! Индивидуалист ты, мямля! Не обижайся. Я тоже не бог весть какой Геракл. Вахлак! Но все же…
Его глаза продолжали нервно мерцать, и в этом мерцании мне почудился взгляд Констанцы. Я даже вздрогнул, как будто это она посмотрела на меня из глаз Лео. Генетическая чертовщина.
— Кошечка моя не понравилась? Моя кхмерская кошечка. Хо-хо. — Лео энергично скрюченным указательным пальцем стер судорогу с губ. — Ну так вот… Ничто человеческое… Аскетизм чужд нашему мировоззрению. — Лео чуть-чуть покривился, словно почувствовав на языке привкус несвойственной ему лексики: вообще-то он был достаточно прям и не унижал себя демагогией. — Так в чем же дело? В чем? — Избычась он смотрел на меня, выжидая и уже настоятельно требуя ответа. — Ну?
Я молчал, слишком долго, пожалуй. Что я мог сказать? Что он мне просто противен, что мне претит его безапелляционный напор, его грубость, самодовольство, что он не чувствует чужой боли и слишком любит свое тело, что он пришел в науку с отмычкой, что, не попади он в науку, он с таким же успехом мог бы отнимать у дамочек сумочки в подворотнях, вообще в нем было нечто, перед чем я пасовал, — слепая хулиганская воля. Мне казалось, что и в детстве он отрывал мухам крылышки и вешал на чердаках кошек, что он не задумался бы сбросить над Хиросимой бомбу, если бы его хорошо попросили, и, между прочим, не тронулся бы потом умом, как тот бедняга Изерли.
Впрочем, я наверняка преувеличивал, но так я думал теперь и ничего не мог поделать с собой, хотя прямых доказательств у меня не было — все чистая интуиция. Может быть, все это было не в таких категорических красках, но… Я не мог произнести разоблачительной речи, но что-то должен был ему ответить!
— Что, Димуля, тебе нечего сказать? Ты вот совестишь меня, а вместе с тем ты постарался забыть, что я некоторым боком причастен к твоим пенорожденным мышкам. И думаешь, я не соображаю, что без математика ты не мог обойтись. Меня-то ты оттер, но кто-то у тебя есть. Свято место пусто не бывает, малыш. Так?