Страница 93 из 99
Клиент, посещавший сауну по средам, но пришедший в четверг в надежде разминуться таким образом с Хуггенбергером, в душевой обратил внимание Тракселя на грязную щетку для волос. Это дало Тракселю повод перед всеми лишний раз как следует отчитать Хуггенбергера, которому и принадлежала щетка. Хуггенбергера вызвали из парилки; обливаясь потом, он стоял в душевой, прислонившись к стене, окруженный голыми людьми, а Траксель в белом халате, оставаясь чуть позади клиентов и придерживая щетку большим и указательным пальцами, призывал Хуггенбергера взглянуть на нее.
— Ведь это ваша щетка?
— Конечно, его! — сказал один из клиентов.
Хуггенбергер стал извиняться. Траксель перебил его на полуслове, раскричался: это, мол, ни на что не похоже бросать щетку где попало, рядом с полотенцами, мочалками, мылом и перчатками для массажа, да это же самое настоящее свинство.
Клиенты преградили обливавшемуся потом Хуггенбергеру дорогу к душу. Кто-то заметил: «Этой щеткой, похоже, чистили ковер», и все засмеялись; другой сказал, что, оставив щетку в душевой, Хуггенбергер тем самым нанес им всем оскорбление; третий — что вообще трудно себе представить, как можно расчесываться такой щеткой, казалось бы, мелочь, а уже говорит об отношении человека к личной гигиене, а клиент, только что появившийся из аэрария, добавил, что это и щеткой-то для волос назвать нельзя.
— Нормальный человек ни за что не станет расчесываться черт знает чем! — подытожил Траксель.
Все согласились с ним и сразу вышли из душевой.
— Ну и свинья! — воскликнул клиент, стоявший возле двери в раздевалку.
— Все ясно, — изрек Траксель, держа перед Хуггенбергером щетку таким образом, чтобы тот вынужден был взяться за грязную щетину.
Траксель не позволил ему отнести щетку в раздевалку, потому что Хуггенбергер был весь потный. Сначала ему пришлось встать под душ, но взять с собой щетку ему тоже не дали. В конце концов Траксель разрешил ему на то время, пока он будет принимать душ и вытираться, положить щетку на полотенце.
В раздевалку Траксель последовал за Хуггенбергером.
— Сколько раз вам надо повторять, что ботинкам не место в шкафу, да еще при такой слякотной погоде!
Хуггенбергеру пришлось открыть шкаф и вынуть оттуда ботинок.
— Нечего создавать уборщицам лишнюю работу, — выговаривал ему Траксель, показывая на темные пятна на дне шкафа.
Хуггенбергер поставил ботинок перед шкафом.
— Тому, кто не умеет соблюдать правила внутреннего распорядка, было бы лучше не приходить сюда вовсе… у меня и без того дел хватает, не могу же я следить за каждым.
Хуггенбергер на миг даже онемел.
— Да, да, смею вас в этом заверить, — закончил Траксель свою тираду.
Хуггенбергер достал из шкафа протез с таким видом, будто ему нужно сейчас же предъявить его Тракселю. Испуганный тем, как стремительно Хуггенбергер вскинул свой протез, Траксель сделал оборонительный жест, прикрыв лицо рукой. Он испытывал отвращение, был озадачен, более того, заинтригован, как, впрочем, и тот клиент, которому поведение Хуггенбергера еще при первом его появлении в сауне показалось странным: сняв одну только куртку, Хуггенбергер стоял тогда в раздевалке перед шкафом и левой рукой шарил в штанине. «Гомосексуалист», — мелькнуло у клиента, но вдруг Хуггенбергер вынул руку из штанины, поднял левую ногу, вернее — тут клиент хохотнул, — штанину, и оттуда чуть не вывалился протез. Держась правой рукой за шкаф, Хуггенбергер левой вытянул из штанины протез вместе с ботинком — только представьте себе все это — и как ни в чем не бывало поставил протез вместе с ботинком в шкаф. Потом обернулся и, кивнув, без тени смущения, поздоровался, да при этом еще ухмыльнулся.
Тракселю показалось, что и сейчас Хуггенбергер, этот гнусный тип, ухмыляется. Согласившись, что «порядок должен быть», он поставил протез перед шкафом и показал на другие, не менее грязные ботинки.
Не находя слов, чтобы ответить на подобную дерзость, Траксель отвернулся. Да ему бросили вызов, осмеяли, унизили! Так хотелось Тракселю кинуться на Хуггенбергера с кулаками, вышвырнуть его вон…
Он удрал в душевую. Убирая пустые флаконы из-под шампуня, заметил, что у него дрожат руки, вовремя не среагировал на просьбу клиента принести ему минеральной воды, никак не мог вспомнить, зачем пришел в аэрарий, рассеянно спросил, все ли в порядке, и принялся перекладывать с места на место газеты, подбросил в камин дров, хотя пламя и без того горело ярко, потом с абонементом Хуггенбергера в руках вернулся в холл. В абонементе оставалось только два свободных поля.
Когда рядом с ним оказалась жена и, заметив, как он бледен, с тревогой спросила, уж не заболел ли он, Траксель закричал, что так дальше продолжаться не может, что Хуггенбергер губит не только его дело, что он и его самого вгоняет в гроб…
— Это он в меня метит, этот субъект!
Траксель живописал инцидент всем и каждому, и все сходились на том, что этот субъект ведет себя непростительно нагло.
— Ему бы спасибо сказать, что его здесь терпят, — говорили клиенты. — Мы и так достаточно долго входили в его положение.
— Был бы он по крайней мере опрятным, — подливал масла в огонь Траксель.
— В том-то и дело, — подхватывали клиенты. — Если человек неопрятен, то он ничего из себя и не представляет. Этот тип своим поведением отравляет атмосферу в сауне, восстанавливает друг против друга друзей и знакомых.
Клиенты доказывали самим себе и Тракселю, что они и так достаточно долго проявляли терпение; их поражает беспомощность Тракселя — на его месте они бы давно и недвусмысленно намекнули Хуггенбергеру, что ему следует сменить сауну, вернули бы ему деньги и не стали бы пускаться с ним в долгие объяснения.
— С людьми нечистоплотными, с людьми, не соблюдающими порядок, церемониться нечего! — говорили они.
Нет, они ни в чем не упрекают господина Тракселя, но он хозяин и обязан знать, как поступать в подобных обстоятельствах.
По чистой случайности два клиента, записанные на массаж на среду после обеда, не пришли, и Траксель, слегка простывший, смог попариться в сауне в приятном, как он выразился, обществе: группу, посещавшую сауну по средам, он ценил особо. По чистой же случайности как раз в то же время пришел в сауну и Хуггенбергер.
Траксель подремывал в комнате отдыха, когда услышал из душевой звон разбившегося стекла и вспыхнувший на высоких нотах спор.
— Уму непостижимо, как это нормальный человек настолько глуп, что не понимает: стеклянным бутылкам не место в душевой, — кричал кто-то.
Траксель, оцепенев, стоял в дверях душевой и, отводя глаза, терпеливо выслушивал упреки и нарекания, потом сказал:
— Сейчас все будет убрано!
Хуггенбергер, зажатый в узком проходе между бассейном и калорифером, голый, как и все остальные, одной рукой опирался на перила и испуганно смотрел то на усыпанный осколками узкий проход, где растекшийся шампунь образовал подобие звезды, то на мужчин, и в его взгляде было отчаяние и мольба о помощи.
Это была его бутылка, и он сразу в этом признался.
— Еще не распечатанная, но, право же, уронил ее не я. Она стояла на полке рядом с мыльницами, щетками для волос и другими бутылками, — объяснял он.
— Пластмассовыми бутылками, — уточнил кто-то из клиентов.
— Я шел в аэрарий и никак не мог уронить бутылку, ведь я повернулся к полке спиной и держался за перила. И потом, когда она упала, я был уже у самой двери. Ее сбросили, и сделал это не я! — повторил Хуггенбергер.
— Слишком уж полка узкая, совсем узкая, — заюлил Траксель.
Остальные хранили молчание. Хуггенбергер по-прежнему стоял — нога у него дрожала — среди скользких, залитых шампунем осколков, преграждавших путь в аэрарий, лицо его покраснело. Вдруг он выкрикнул:
— Я не сбрасывал бутылку!
Никто не шелохнулся.
— Чего вы добиваетесь? Что вы от меня хотите? — спросил Хуггенбергер.