Страница 77 из 99
Прежде чем связываться с педиатром, я попытался еще раз оживить в памяти переживания, имевшие отношение к шарфу, и тут сразу всплыло нечто, что я до сих пор упускал из виду. У женщины за прилавком киоска был необычный, пронизывающий насквозь взгляд. Волосы уже поседели, но глаза глядели молодо, ей было тогда около пятидесяти, и она мне что-то сказала, когда я покупал шарф, даже обвязала им мою шею. Что же, черт возьми, она произнесла, вглядываясь в меня? Учитель французского языка, опекавший нас в путешествии, стоял рядом и потом несколько раз полушутливо-полусерьезно повторил эти слова всему классу, потому что женщина употребила не совсем обычную глагольную форму… Какие формы французского глагола больше всего досаждали нам в школе? Сослагательное наклонение? Да, оно, и тут я вспомнил. «Qu’il aille chercher son maître!» — сказала она. («Пусть он найдет своего хозяина».) И когда я в шутку сказал: «Il l’a déjà trouvé» («Он его уже нашел»), она спросила: «Est-ce que vous en êtes sûr, jeune homme?» («Вы в этом уверены, молодой человек?»). Неужели эта женщина с пронизывающим взглядом знала наперед, что ее шарф станет первым звеном целой цепи событий, и даже хотела этого? Неужели последнее звено цепи интересовало ее больше самого шарфа? Неужели у нее была определенная цель? Ни на одном рынке я не встречал больше киоска, в котором торговали бы одними только шарфами. Вероятно, этим нельзя было даже прожить.
Наконец я позвонил педиатру и попросил разрешения заглянуть к ней в конце приема. Она согласилась, и в тот же день я сидел перед ней в кресле пациента, которое предназначалось скорее для родителей, чем для детей, и рассказывал о том, как я совсем недавно узнал, что у нас есть общая знакомая. Я поведал ей о своем первом увлечении и спросил, помнит ли она о том шарфе. Врач сначала обрадовалась, когда я назвал имя, люди всегда радуются, неожиданно узнавая о своих знакомых от других людей, ведь среди тех, с кем поддерживаешь отношения, живешь как в сплетении улиц, которые исходил не до конца. Но когда я упомянул о шарфе, она смутилась.
— Вы его кому-то отдали, не так ли? — осторожно осведомился я.
— Да, — сказала она, — я подарила его одному человеку.
— Могу я спросить — кому?
Она задумалась на миг, взглянула мне в лицо и сказала:
— Нет. Мы слишком мало знаем друг друга. Я не могу этого сделать.
Я снова столкнулся с тайной. На вопрос, почему я им интересуюсь, я ответил, что речь идет о человеке, повесившемся на этом шарфе, и я просто хотел бы знать, каким образом шарф попал к нему в руки. Она едва заметно побледнела и спросила, кто же на нем повесился.
— Арестант в камере предварительного заключения.
— О, — простонала она и закрыла лицо руками. Но даже когда я сказал, что все это я выясняю для себя лично, а не для общественности или по чьему-либо поручению, она осталась сидеть в прежней позе и не произнесла больше ни слова.
Но я и так знал достаточно. Очевидно, шарфу было предназначено идти к своей цели через дружеские связи и любовные истории. Такая история случилась и с педиатром, видно, на ее пути встретился кто-то, кто имел дело с заключенными, и она явно боялась, что ее возлюбленный окажется причастным к убийству. Но кто он? Был ли у немца адвокат? Я еще раз позвонил своему другу, прокурору, но неожиданно для себя самого спросил у него совсем о другом: я попросил у него фотографию подследственного.
На вопрос, зачем она мне понадобилась, я твердо ответил, что если у меня будет фотография, то я наверняка смогу выяснить, кто это был и почему он покончил с собой.
Прокурор немного помолчал.
— Ладно, — сказал он. — Я пришлю тебе фото. Но если поедешь во Францию — будь осторожен.
Именно это я и собирался сделать. Я чувствовал, что только тогда сумею отыскать недостающее звено, когда точно узнаю, откуда этот шарф взялся.
У меня было несколько свободных дней, и я решил использовать их для поездки в Авиньон. Предварительно я позвонил в авиньонское бюро путешествий и спросил, по-прежнему ли там проводятся ярмарки. Да, ответили мне, каждую субботу. И в одну из пятниц я отправился в Авиньон.
Как я и ожидал, киоска с шарфами на месте не было, но уже с третьей попытки мне удалось кое-что узнать. «Mais oui, la Josefine» («Ну конечно же, это Жозефина»), — воскликнула торговка сладостями и назвала деревушку, расположенную довольно далеко от Авиньона. Она всегда привозила на базар свои шарфы, с самой войны, продолжала торговка. Теперь ее уже давно здесь не видно, ходили слухи, что она заболела. Не куплю ли я у нее сладостей?
Я купил дюжину конфет с орехами, поблагодарил женщину и расспросил, как доехать до деревушки.
Во второй половине дня туда шел автобус, и уже за полчаса до отправления я был на привокзальной площади. Войдя в автобус, я сел у окна и стал наблюдать за движением на площади, рассматривал людей, входивших в автобус. В основном это были женщины, нагруженные тяжелыми сумками и полиэтиленовыми пакетами с покупками, которые они пристраивали рядом с собой на сиденьях, так как автобус был полупустой. Одна даже держала в руках метлу. Перед самым отправлением, уже после того, как водитель обошел ряды кресел и каждый пассажир назвал свою остановку и оплатил проезд, в автобус вошла женщина лет сорока, окинула взглядом пассажиров и села рядом со мной. Когда автобус тронулся, она спросила, не я ли искал на рынке Жозефину. Да, ответил я и в свою очередь спросил, знает ли она ее. «Bien sûr, — сказала она, — c’est ma mère». («Разумеется, это моя мать».)
— Очень рад, — сказал я. — Как она поживает?
Женщина в ответ промолчала и за всю дорогу не проронила больше ни слова.
Деревушка оказалась крохотной, автобус остановился на маленькой площади у бистро, перед ним, несмотря на холодную мартовскую погоду, за маленькими столиками сидели несколько человек и обменивались замечаниями о тех, кто выходил из автобуса. От них не ускользнуло, что дочь Жозефины приехала с иностранцем, правда, я не разобрал, что крикнул ей приземистый толстяк, с ухмылкой барабанивший пальцами по столешнице.
— Я отведу вас к своей матери, — проговорила моя спутница и пошла вверх по улице, к выходу из деревни. Деревушка прилепилась к холмистой гряде, служившей как бы террасой вздымавшегося на горизонте горного хребта. На его вершинах еще лежал снег. За деревней домов больше не было, и я не мог представить себе, где тут может жить Жозефина. Лишь когда мы подошли к кладбищу, мне все стало ясно.
У входа были свежие могилы, те, что уже начали ветшать, виднелись дальше, внизу. Железные кресты с овальными коричневыми портретами усопших успели уже слегка согнуться. Мы остановились у мраморного камня, на котором были высечены имена:
Франсуа Удайе 1940–1943
Марсель Удайе 1911–1944
Жозефина Удайе 1910–1976
С правой стороны камня над именами покойников была вырублена ниша, и в ней виднелось сине-бело-красное французское знамя, тоже из мрамора; в его верхнем углу был выгравирован маленький черный слоник.
И вот что рассказала мне дочь Жозефины. У супругов Удайе было двое детей: она, Стефани, родившаяся в 1938 году, и маленький Франсуа, появившийся на свет два года спустя. Когда началась война, Марсель Удайе был бургомистром деревни, кстати одним из самых молодых в округе. После капитуляции французской армии он подался в партизаны, командовал большим отрядом, сплошь крестьяне из окрестных деревень. Однажды, когда партизаны пустили под откос немецкий эшелон с оружием, в деревне появились эсэсовцы. Молодых парней и мужчин на месте не оказалось, тогда фашисты согнали на площадку перед кладбищенской стеной женщин, стариков и детей, расстреляли маленького Франсуа и уехали. Год спустя в перестрелке с немецким патрулем погиб отец Франсуа, и Жозефина осталась одна с дочерью. Это была необыкновенная женщина, она исцеляла от некоторых болезней простым прикосновением рук, и окрестные крестьяне шли к ней со своими тайнами, как идут к исповеднику. Всю свою жизнь она мечтала об одном — отомстить за смерть своего малыша. Она не сомневалась, что убийца еще жив. Я сразу почувствую, когда он околеет, твердила она. О розыске она и слышать не хотела. Я разошлю своих собственных гонцов, и один из них его выследит, заявила она и принялась за работу. Она ткала свои шарфы по ночам, никого не допуская к себе, она заговаривала их, пытаясь передать им свою силу. Она разговаривала с шарфами, как разговаривают с собаками-ищейками, гладила и даже целовала их, вышивая в уголке слоника.