Страница 75 из 99
Одновременно до размеров небывалых развились растения другого вида, к их числу, впрочем, можно было отнести все, что разрастается обычно на болоте. Не знаю, имеете ли вы представление об ослином копыте, его еще называют подбелом, это растение с гигантскими мясистыми листьями, как правило встречающееся вдоль горных ручьев или сырых оврагов; так вот, эти ослиные копыта поднялись вдруг с каждого газона, а их листья стали такой величины, что могли накрыть припарковавшуюся машину, хвощи достигли высоты берез, папоротники перегибались с одной стороны улицы на другую, но пока еще можно было пройти внизу. При всей своей гибкости эти растения обладали такой силой, что вскоре извели все прочие растения; считавшиеся неколебимыми деревья засохли и ломались от порывов ветра, так что теперь при перемене погоды горожане предпочитали оставаться дома. На улицу мы выходили лишь по крайней необходимости, ибо чего уж там говорить — вся эта растительность в гораздо большей мере подходила волкам, змеям, медведям и оленям, нежели человеку, и теперь, когда уже обезлюдели многие улицы, поскольку они заросли так, что нужно было прорубать себе тропинку кухонными ножами и серпами, на спасение рассчитывать приходилось еще меньше, чем при нападении дикого зверя. И мы стали жить, все больше полагаясь на собственные силы и действуя на свой страх и риск; зачастую проходили дни, прежде чем поступало какое-нибудь новое известие от городских властей или на пути попадался полицейский патруль. Одновременно с новым чувством соседства, возникшим оттого, что все вынуждены были как-то сплотиться перед лицом напастей, появилась и новая форма разбоя и мародерства, так как вряд ли какая вышестоящая инстанция была еще в состоянии обеспечить надежное жизнеустройство; жители города стали не доверять уже самим себе, и порой случалось даже, что пробивающиеся сквозь заросли плюща люди подстреливались сопровождающими детских групп.
Дело близилось к осени, и никто не знал, что будет дальше. Немногочисленные отбывающие от главного вокзала поезда, которые еще могли идти по средним путям, были набиты битком, багажные вагоны распирало от чемоданов и перевязанных тюков, а прибывающие были практически пусты. На автострадах функционировали лишь полосы, которые выводили за черту города, все въезды с недавних пор были похоронены под метровой толщей зелени.
Все надеялись, что рост растений приостановится за счет их увядания, и планировали грандиозную акцию по их вырубке и искоренению, в успехе которой я, честно говоря, сомневался. Гербициды, внесенные в почву в недостаточном количестве, должного действия не оказали, плющ продолжал зеленеть и зимой, и уже было заметно, что стебель хвоща, утрачивающий свою мягкость и ломкость, все больше становится похожим на древесный ствол. Оставалось лишь гадать, что будет зимой. Еще прошлая зима принесла с собой небывалые снега, а мой топливный бак наполнен только на четверть, потому что развозящая топливо цистерна не могла уже проехать по нашей улице, так или иначе я распилил наше грушевое дерево, рухнувшее подле гигантского папоротника, и теперь готов коротать холодные дни вместе с семьей в рабочем кабинете, где находится единственная на весь дом печка.
Когда я смотрю из окна рабочего кабинета, то между верхушек двух хвощей снова вижу того самого беркута на соседней крыше — он то взлетает, то опускается, чтобы разорвать клювом еще трепещущую добычу и по кусочкам вложить ее в глотку своему злобно орущему птенцу, а на горизонте, подобно могучему старому древу, возвышается отель «Интернациональ» — он рвется вверх из голубых и белых цветков клематиса и гречишки, с которыми недавно сплелись и настурции, чьи желтые и красные цветы прослеживаются уже вплоть до десятого этажа.
Перед окном моим стало тихо, опустела стройка нового торгового центра, по ветру, словно гигантский цветок, раскачивается рука подъемного крана, не ходят трамваи, последняя пригодная для проезда улица находится где-то рядом с зимним бассейном, покинут дом напротив, а я сижу здесь и думаю: есть ли какой-нибудь смысл в том, чтобы уехать из города, или все это лишь начало того, что неудержимо разойдется повсюду?
ШАРФ
Перевод с немецкого В. Седельника
Об этой истории мало кто знает, так как было сделано все, чтобы ее утаить. Но я о ней все же проведал. Ни один человек, которому доверяют тайны, не в состоянии хранить их для себя одного, а в Цюрихе тайн немало.
Цюрих — великий город, не по числу жителей, а по своему влиянию. Здесь торгуют золотом и драгоценностями, здесь обрекают на вырубку тропические леса и затопляют низины в чужедальних краях, устанавливают на бушующих морях платформы с буровыми вышками, обводняют пустыни и создают новые, распределяют кредиты, которые тут же стекаются обратно в виде платежей, здесь отдаленные земельные участки достаются тому, кто больше заплатит, по знаку отсюда закрываются фабрики в одном месте и открываются в другом, громоздятся запасы пшеницы, соли и кофе, здесь готовы пушки и тачки всучить за деньги друзьям и врагам, здесь политику не делают, а нейтрализуют ее с помощью сверхдержавы, имя которой «мировая торговля»; под ее крылышком в Цюрихе русские встречаются с африканцами, израильтяне с арабами, мафия с Ватиканом. Как все это происходит, увидеть почти невозможно, да и кому придет в голову, что невзрачные на вид грузовички, пристроившиеся колонной между автомобилями ремесленников и переполненными городскими автобусами, покрыты изнутри броней и везут тонну золота из аэропорта на Парадеплац или же несколько миллионов долларов, отмытых от крови и грязи в швейцарских банках, с Парадеплац в аэропорт. Отменно одетые господа с черными дипломатами в руках, едва появившись на Банхофштрассе, тут же растворяются в шумном потоке покупателей, благо от крупнейшего банка до крупнейшего магазина детских игрушек рукой подать, а универмаги, кондитерские и обувные лавки дают истинным хозяевам города самое естественное укрытие — укрытие в толпе. И все же чувствуется, что деньги ищут выхода: на площадях, где раньше стояли небольшие дома с квартирами внаем, растут высотные офисы из стекла и бетона, в сердце города упрямо вгрызаются автострады, а школьные классы становятся все малочисленнее, потому что не могут же родители и их дети жить в учреждениях, не по карману им и заново отделанные квартиры в старом городе — эти апартаменты предназначены для господ из Рио-де-Жанейро или Торонто, им ведь тоже надо где-то остановиться, когда они приезжают на пару недель в Швейцарию, чтобы совершить сделку на вырубку леса или сговориться о монополии на производство турбин.
Город, расположенный у нижней кромки озера, подобен спруту, щупальца которого опутали весь мир. Он дает и берет, но вместе с деньгами, которые он загребает, в него проникают беспорядки, недовольство, неравенство, тревоги мира, и тогда его сотрясают волнения. Банхофштрассе вдруг покрывается осколками битого стекла, и никто в этом прекрасном, жизнерадостном и совершенно здоровом городе, обильно расцвеченном клумбами тюльпанов, не может объяснить, почему такое случается. Но потрясения проходят, и приметы мировых бурь сокращаются до коротких газетных заметок о том, что в отеле «Хилтон» убит ливанец, что в Клотене арестован итальянский банкир или что в окружной тюрьме повесился подследственный.
Этот подследственный был пожилой немец, которого задержали во время летней проверки дорожного движения: его машина была битком набита серебряными слитками, а он не хотел говорить, откуда они взялись. Возникло предположение о связи с крупной противозаконной операцией по торговле серебром, при раскрытии которой застрелился цюрихский финансовый советник. Расследование затянулось, как затягивается большинство расследований подобного рода, срок предварительного заключения продлили, чтобы, как было сказано, исключить возможность преступного сговора, наступила осень, а дело не прояснилось, тем более что подследственный отказывался давать какие бы то ни было показания, и вот в воскресенье, за неделю до рождества, немец удавился в своей камере. И хотя самоубийство в тюрьме предварительного заключения юристам не по душе — оно дурно влияет на общественное мнение, — в нашем случае оно было принято к сведению с некоторым облегчением. Дело, правда, остается нераскрытым, но со смертью подследственного оно утрачивает актуальность, то, что требовало скорейшего решения, перестает существовать, и если вслед за этим ничего не происходит, то вся история вместе с сопутствующими ей темными обстоятельствами постепенно предается забвению.