Баконя фра Брне

И снова пришла тоскливая осенняя пора, потянулась однообразная монастырская жизнь. Так бы и жили они до самой весны, не случись в первый же день нового года ужаснейшее происшествие, имевшее совершенно неожиданные последствия.

Под Новый год поднялся сиверко, снося все на своем пути. Хлопанье разболтавшихся над галереей дранок и не заложенных на крючок ставней доносилось со всех сторон. Фра Тетка, единственный среди монастырской братии труженик, опасаясь, как бы ветер не занес какую искру на трухлявое дерево и не наделал бы пожару, раза два-три поднимался ночью и обходил галерею.

Еще не рассвело, когда ударили во все четыре колокола к заутрене; завывание ветра заглушало благовест. Фратеры, укутавшись в накидки, поспешили в церковь.

Три младших фратера облачились в ризы, и служба началась. Баконя и Кот в стихарях кадили. Навозник, стоя за органом и дергая за веревки, подавал воздух, а фра Тетка ударял по клавишам и одновременно, чтоб согреться, притопывал озябшими ногами, вертел головой, чтобы не застыла шея, и при первой же возможности подносил пальцы ко рту и дул на них. Так же точно поступали и остальные, к тому же все они, елико возможно, драли глотки, ибо, когда человек поет, он хоть чуть-чуть согревается. Когда же галдеж достиг предела, фра Тетка взбеленился и так немилосердно забарабанил по клавишам, что из труб вылетали самые невероятные звуки.

Но вот взошло солнце, ветер стал утихать и мало-помалу улегся совсем; восстановился порядок и в церкви. Всяк ужаснулся своему греховному поведению и, чтобы искупить его, принялся петь с особой проникновенностью.

По окончании службы фратеры отправились в трапезную. Под «Тайной вечерей» уже стояло восемь стульев; фратеры, соблюдая старшинство, уселись за стол. После кофе Навозник отворил дверь. Первым вошел дьякон Клоп и, облобызав настоятелю руку, произнес:

— Поздравляю с Новым годом! Дай боже много лет здравствовать!

Настоятель протянул ему книжку в красном переплете.

— Вот тебе, сынок, — сказал он, — сей малый, но драгоценный дар — «Основы католической твердыни» нашего ученого фра Иеронима Алатовича. Денно и нощно изучай сию книгу, сынок, поступай согласно ее указаниям, и ты спасешь свою душу. Аминь!

Дьякон снова приложился к руке настоятеля, потом поочередно облобызал длани всех присутствующих фратеров и повторил то же приветствие. За ним следовали послушники Кот, Буян, Лис и Баконя; каждому из них настоятель вручил по плете. За послушниками шел Навозник; он получил дукат. За поваром двинулись мельник «Треска», кузнец «Корешок», конюх Степан, перевозчики «Белобрысый» и «Увалень» и, наконец, скотник. Фра Лейка одаривал каждого в зависимости от срока службы. Наконец Навозник разрезал несколько яблок и поднес слугам, потом наполнил рюмку ракией и, подняв ее, произнес:

— Во имя господа, с добрым почином! За здоровье нашего преподобного отца настоятеля, святой братии, всех присутствующих и отсутствующих, всего католического мира и его главы, святейшего папы!

— Да здравствуют! — загорланили слуги.

— А где же Ловрич? Что с ним? Кто-нибудь отнес ему кофе? — спрашивал фра Лейка среди поднявшейся сутолоки дьякона Клопа.

Дьякон пожал плечами и вышел.

Друзья принялись уговаривать Увальня провозгласить за каждого фратера здравицу и за каждого осушить рюмку. Тот посмеивался и все поглядывал на фра Лейку (которому, кстати сказать, прозвище было дано недаром). Настоятель кивнул, и Увалень мигом опрокинул семь рюмок ракии, сопровождая каждую здравицей.

— А сейчас пусть прочтет молитву! — сказал Треска.

— Какую молитву?! — спросил фра Тетка.

— Ну, отче, какую-нибудь православную молитву! Сейчас услышишь!

Фратеры, улыбаясь, переглянулись, это подзадорило Увальня, и он взмахнул руками. Тотчас около него образовался круг. Увалень перекрестился трижды «по-православному» — тремя перстами, бормоча себе под нос, отбил три поклона, скрестил руки на груди, поднял голову и затянул:

И снова принялся класть поклоны и креститься.

Среди этого гама вдруг появился Клоп, бледный как полотно, со вздыбленными от ужаса волосами.

— Беда! — вымолвил он с трудом, проглотил слюну, повертел головой и повторил: — Беда!

— С Ловричем? — спросил настоятель.

— Пре-ста-вил-ся!

— Что?

— Да… умер!.. умер!..

Все устремились к келье дьякона, находившейся между кельями Квашни и Тетки. И в самом деле, бедный Дышло лежал с открытыми глазами, уже застывший. На постели и на полу темнели две лужицы крови. Рядом, на столике, стояло несколько пузырьков с лекарством. Одежда валялась поверх одеяла. Против его кровати, вдоль стены, стояла другая, на которой спал Клоп.

Придя немного в себя, настоятель набросился на Клопа с бранью:

— Гадина, проказа, ржа, выродок, Клоп вонючий, так-то ты ухаживаешь за товарищем, а? Так-то ты о нем позаботился, а?..

Все накинулись на дьякона, один хлеще другого. А Сердар, войдя в раж, даже раза два ударил его и, не будь здесь такой тесноты и давки, пнул бы Клопа еще и ногой.

Фра Брне, надувая щеки, держался за живот. Стоило ему увидеть что-нибудь неприятное, как у него начинались колики.

Все галдели. Навозник, непрерывно что-то говоря и размахивая одной рукой, другой стащил с покойника одеяло и выстукивал пальцами его провалившийся живот. Увалень вытаскивал пробки из пузырьков и нюхал их содержимое. Треска приподнял иссохшую ногу покойного и измерял пальцами ее толщину. Один только Степан стоял спокойно, скрестив руки на груди.

— Ну, чем же я виноват? Чем я виноват, во имя Христа? — пробился наконец сквозь общий гомон плачущий голос Клопа. — Что я мог сделать? С вечера, как всегда, у него был жар, одолевал кашель, обливался потом! Все вы это отлично знали. Как раз вчера ему было даже полегче. Мы разговаривали, смеялись. Он еще сказал, что пойдет к заутрене, если утихнет ветер. «Но все же, говорит, не буди меня утром, если сам не проснусь». А утром, после первого звона, я его тихонько окликнул: «Иннокентий! Иннокентий!» Вижу, человек спит (так мне показалось), и оставил его в покое, а что было делать?..

— Та-а-ак! Значит, он преставился еще ночью? — спросил фра Брне.

— Ну конечно! Сразу же видно! — сказал Тетка.

— О боже! Боже! И вот так? Без исповеди и причастия.

— Ничего не поделаешь! Чему быть, того не миновать!

— Причитаньями делу не поможешь, сейчас надо сделать все, что положено! — сказал фра Тетка.

— Однако в чем же я виноват? Чем согрешил, скажите ради пресвятой девы? — не унимался Клоп.

— Что ты, милый, кто тебя винит? Кто говорит, что ты виноват? — утешал его фра Брне.

А за ним и остальные принялись утешать дьякона.

— За что ж меня тогда избили? — спросил дьякон.

— За что? За что? — вмешался настоятель. — Просто так! Надо же человеку сорвать на ком-нибудь злость, а ты младший, ну и… Пойдемте сделаем все, что положено!

Степан, давно уже точивший зубы на Сердара, выходя, пронзил его взглядом и резко сказал:

— Легко срывать злость на младшем да слабом, но где же тут справедливость, клянусь богом…