Страница 6 из 25
Обо всем этом вспоминал Этторе в то утро (еще не было девяти), направляясь в «Коммерческое кафе». Думал он и о Пальмо. «Что ж, у Бьянко будет отныне два постоянных помощника, только Пальмо будет стоять на ступеньку ниже меня».
Он вошел в «Коммерческое кафе». Пол был посыпан опилками, но, судя по всему, никто не собирался его подметать. Несмотря на поздний час, уборка еще не начиналась. Этторе не увидел ни одного официанта. «Коммерческое кафе» не принадлежало к числу заведений, куда приезжающие с первым утренним поездом заходят выпить чашку шоколаду.
За кассой сидела хозяйка. Старая мегера считала деньги, не вынимая рук из ящика кассы. Подняв голову и увидев Этторе, она резким движением захлопнула ящик и тут же напомнила:
— За вами еще с рождества пять тысяч с мелочью.
Этторе почувствовал сильное желание ее придушить, однако улыбнулся и ответил:
— Эти деньги от вас не уйдут, я как раз начинаю работать. Отдам с небольшими процентами. Можно подняться наверх к Бьянко?
Он прошел через зал с двумя биллиардами. Здесь, судя по количеству окурков на полу, играли всю ночь. Поднялся по лестнице и услышал за стенкой девичий голос, напевавший «Bésame mucho»[1]. Остановился перед дверью и постучал. Пение тут же прекратилось, он окликнул: «Леа?» — и стал ждать у двери.
Дверь приоткрылась, и в щель просунулась полная обнаженная рука. Этторе схватил ее и вытащил в коридор растрепанную девицу в голубой сорочке. Леа не успела охнуть, как он поцеловал ее и запустил руку за пазуху. Лифчика на ней не было. В отместку Леа укусила его в губу. Потом спросила:
— Не зайдешь?
— Нет, у меня дело.
— А вот это мое дело, — сказала Леа и поцеловала его сама, раздвинув ему зубы кончиком змеиного языка.
Пытаясь высвободиться, Этторе промычал:
— У меня дела с Бьянко.
Она оторвалась от него и понимающе присвистнула.
— Молчи, дуреха! Кстати, можно пройти к нему через твою комнату? Ведь они у вас смежные.
— Ничего подобного, — отвечала Леа. — Если ваш большой начальник пожелает меня видеть, он должен пройти по коридору, как все прочие.
Он подошел к двери Бьянко и толкнул ее прежде, чем постучал. Дверь открылась, и Этторе подумал, что Бьянко уж слишком беспечен. Этторе вошел, стараясь производить побольше шума, но Бьянко и не думал просыпаться. Тогда Этторе присел на единственный в номере стул. На спинке стула висел шикарный костюм Бьянко из шотландской шерсти, и, чтобы не смять его, Этторе сел на самый краешек. Наконец Бьянко проснулся и, взглянув на Этторе, пожевал губами.
Этторе заговорил — как ни странно, голос его звучал неуверенно.
— Я пришел, чтобы договориться с тобой. Прости за ранний час, но ты сказал, что я могу это сделать когда угодно.
— Молодец, — сказал Бьянко в подушку, — молодец. — И больше не произнес ни слова.
«Теперь он заставит меня поплясать за то, что я сразу не принял его предложения», — подумал Этторе.
— Если, конечно, ты не передумал, — сказал он. Ему вдруг стало так страшно, что мурашки забегали по спине. Он боялся, как бы Бьянко не сказал, что уже подыскал себе другого, ведь дел у него, наверное, прибавилось и понадобились люди.
Бьянко повернулся, сел в постели и закурил сигарету.
— Я не передумал, — сказал он. — Видишь теперь, что я не спьяну тогда болтал? Сколько времени прошло с тех пор?
Этторе сосчитал и ответил:
— Семь месяцев.
— Солидную сумму ты потерял за эти семь месяцев.
— Знаю, — с трудом выдавил из себя Этторе.
— Что-то ты нервничаешь.
Целуй меня крепче (исп.).
— Да потому, что мне надо немедленно начинать работать.
— У меня начнешь сегодня же вечером.
— Спасибо, Бьянко. А что за работенка?
Бьянко сделал две затяжки, одну за другой, и ответил:
— Сегодня вечером пойдем к одному типу, который был фашистом…
— Все ясно.
— Ты схватываешь на лету.
— Тебе это не нравится?
— Наоборот, нравится. Пальмо все нужно объяснять дважды.
— Но Пальмо — идиот.
— Однако человек верный.
— Но идиот.
— Что ж, каждой организации необходим один идиот.
— Рано или поздно Пальмо тебя выдаст.
— Пальмо? Нет собаки преданней его.
— Он сделает это не нарочно, просто рано или поздно совершит такую глупость, которая выдаст тебя с потрохами.
Следя за дымком от сигареты, Бьянко с сомнением покачал головой, потом спросил:
— Так что же ты понял?
— Что сегодня мы пойдем к нему и отберем у него немного денег в обмен на прощение его фашистского прошлого.
— Да, но мы простим его в рассрочку, понял?
— Понял. Сколько нас будет?
— Четверо.
— Ты, я и Пальмо. Кто четвертый?
— Брат Костантино, моего человека, который разбился на мотоцикле. Семья нуждается, и он просил дать ему немного подработать. Сегодня он будет нашим шофером.
— А я кем сегодня буду?
— Если старика убедит то, что я ему скажу, то тебе ничего не надо будет делать. Если же нет, то я отойду в сторонку, а ты покажешь ему свой пистолет. Только покажешь. Я мог бы поручить это Пальмо, но лучше сделай ты. Так ты докажешь Пальмо, что хочешь и умеешь работать, и ему нечего будет возразить, когда я поставлю тебя над ним. Идет?
— Идет. Сколько?
— Об этом не беспокойся. Сумму назначаю всегда я. Знай только, что я сам не работаю по дешевке и других не заставляю.
— Хорошо, но мне надо двадцать тысяч сегодня же вечером.
— Зачем?
— Заткнуть глотку матери, моей матери.
— При чем тут твоя мать?
— Я должен доказать ей, что начал с тобой работать.
Рука Бьянко с сигаретой замерла на полдороге ко рту, и Этторе поторопился прибавить:
— Не беспокойся, я скажу ей, что нанялся возить груз в Геную на твоей машине.
— Вечером я дам тебе двадцать тысяч лир.
Этторе встал. Он не испытывал радости, но чувствовал себя спокойно, будто работал у Бьянко уже давным-давно.
Бьянко спустил ноги с кровати и спросил:
— Любопытства ради: откуда ты еще зимой знал о моих делах?
— Мне рассказал Костантино.
Бьянко поднял голову, с губ его готово было сорваться ругательство.
— Костантино был моим другом, — опередил его Этторе.
— Сукин… сукин… — начал было Бьянко.
— Костантино умер.
— Его счастье!
— Можешь доверять мне, как Костантино, теперь, когда он мертв, — сказал Этторе. — Какие будут распоряжения на сегодня?
— Приходи сюда, в кафе, к часу. Сыграем в биллиард и обо всем переговорим.
Этторе вышел от Бьянко около десяти. До обеденного перерыва на шоколадной фабрике оставалось еще два часа. Он мог бы провести их с Леа — не столько для удовольствия, сколько для того, чтобы не болтаться у всех на виду, в комнате Леа его никто бы не нашел — ни отец, ни кто-либо с фабрики, знающий о его назначении. Но денег у него в кармане было совсем мало, а Леа не предоставляла кредита — дружба дружбой, а работа работой. Поэтому он пошел в бар и, спускаясь по лестнице, приметил двух крестьян, входивших в биллиардную.
Официант принес шары, крестьяне сняли пиджаки, заткнули кончики галстуков за пуговицы рубашек, но остались в шляпах и выбирали кии, как выбирают оружие для дуэли. И все это не произнося ни слова, не глядя друг на друга, только морщась от дыма зажатых в зубах сигарет. Ставка у них была десять тысяч лир за партию в тридцать шесть очков. Этторе откладывал очки на счетах, а крестьяне угостили его аперитивом и сигаретами. Раз или два поспорили из-за очков, потому что Этторе был рассеян: он старался представить себе, как выглядит старый фашист и как он будет выглядеть сегодня вечером.
Проигравший партию тут же расплачивался. Вытаскивая бумажник, он отворачивался к стене, чтобы партнер не мог увидеть его содержимое. Но Этторе заметил, что бумажники у обоих туго набиты.
К полудню тот, который показался Этторе более симпатичным, проиграл тридцать тысяч лир.
Наступил полдень. Этторе пошел домой, и за обедом ему даже не пришлось рассказывать отцу басни, потому что тот ни о чем его не спросил. Этторе понял, что отец станет расспрашивать его вечером, после того как он отработает весь день и у него будет более полное впечатление.