Страница 42 из 47
– Я взяток не предлагал.
Доктор ушёл. Он уже не сердился и сказал на прощанье:
– Если вам покажется, что я нужен… зовите меня в любое время.
Макдьюи сам удивился, что ему хочется утешить и ободрить старого врача. Он не знал за собой такой сострадательности.
Ещё он был благодарен, что Стрэтси не говорил ему прямо жестоких, отнимающих надежду слов.
Проводив его, Макдьюи вернулся в комнату.
– Ещё не сейчас, – сказал он миссис Маккензи. – Я вас позову.
Они с Вилли ушли. Энгус Педди замешкался, и Эндрью попросил его остаться.
– Ты ходил к ней? – спросил священник.
– Да, – отвечал ветеринар. – Я звонил, она не вышла. Она не придёт. Всё кончено.
Педди решительно покачал головой.
– Нет, – сказал он. – Нет. Ещё не всё. Ты сказал, что ты молился, Эндрью?
– Да.
– Помогло тебе?
– Не знаю.
– Помолимся вместе, а? – Он увидел, как побагровело лицо его друга, и сказал раньше, чем тот возразил ему: – На колени становиться не будем. Тебя услышат и так. Ты и рук не складывай. Любовь и милость не зависят от жестов и поз.
– Мне трудно молиться, Энгус, – сказал Макдьюи. – Я ведь не умею. Что надо говорить?
И удивился, как вырос вдруг кругленький, маленький священник, прямо всю комнату заполнил.
– Говорить? – переспросил он. – Ты молчи. Просто направь к Богу то, что в твоём сердце. И я так сделаю.
Педди отошёл к окну и стал глядеть на пустую, тёмную улицу и на тяжёлые тучи, нависшие над западной её частью.
Макдьюи подошёл к постели и стал глядеть на прозрачное лицо и поблекшие волосы. «Господи, – думал он, – спаси её. Накажи меня, а её спаси».
Наконец друзья обернулись друг к другу.
– А если всё уже решено? – спросил Макдьюи. – Стрэтси сказал…
– Значит, ты примешь и это. Но невозвратимых решений нет, всё можно повернуть вспять…
– Энгус, ты правда веришь в чудеса?
– Да, – отвечал священник.
– Буду надеяться, – сказал Макдьюи.
– Вот этого Стрэтси и хотел, когда спросил, молился ли ты. Раньше у тебя надежды не было.
Священник ушёл домой, ветеринар присел к столу у себя в кабинете, откуда было видно через холл, что делается в комнате у Мэри, и стал думать о том, какой разный Бог у констебля, миссис Маккензи, доктора и священника. Тот, Который без предупреждения вошёл сейчас в его сердце, был похож чем-то на Лори, чем-то на Энгуса. От мысли о добром, маленьком священнике с приветливым лицом и заботливым взором ему стало легче, но мысль о Лори так больно ударила его, что выдержать он не смог.
Собиралась буря, где-то гремел гром. Темнота и тишина становились всё тяжелее. Макдьюи пошёл к дочери, взял её за руки и сказал: «Не уходи от меня». Что-то засветилось в её глазах и сразу угасло. Он долго стоял в тяжкой тишине, держа холодные ручки Мэри. И вдруг зазвонил звонок. Макдьюи вышел в холл и крикнул: «Я сам открою, миссис Маккензи!» Он был уверен, что это Энгус пришёл провести с ним ночь. Но это была Лори.
Сперва он подумал, что ему мерещится, просто соседка зашла, но в странном свете дальних молний он увидел вчерашний плащ, откинутый капюшон, рыжие волосы, светящийся взор и нежную улыбку.
– Лори! – крикнул он.
Её бледное лицо горело – наверное, потому, что она быстро прошла такой долгий путь.
– Я очень спешила, – сказала она. – Сперва мне пришлось их покормить и запереть.
– Лори! – хрипло повторил он. – Иди сюда. Иди сюда, Лори, иди скорей, только не исчезни!..
Она не удивилась его словам, вошла в дом, и он закрыл за ней дверь.
– Эндрью, – спросила она, – что ж ты не сказал, что у тебя больна дочка?
Он смотрел на неё и всё не верил.
– Лори, – выговорил он, – тебя Бог ко мне послал?
– Нет, – честно отвечала Лори. – Его слуга, отец Энгус.
– Идём, – сказал он и повёл ее за руку к больной.
Плащ она сбросила. Платье на ней было зелёное, как мох. Она опустилась у кроватки на колени и долго мочала. Девочка глядела на неё. Макдьюи казалось, что уже много часов они что-то говорят друг другу.
– Как её зовут? – спросила, наконец, Лори.
– Мэри, Мэри Руа.
Лори позвала своим нежным голосом:
– Мэри Руа! Бедная рыжая Мэри! Ты меня слышишь?
– Она не ответит, – сказал Макдьюи. – У неё голос пропал. Это я виноват.
– Ой, Эндрью! – воскликнула Лори и с бесконечной жалостью поглядела на него.
– Можно, я возьму её на руки?
– Можно, – отвечал он. – Возьми её на руки, Лори. Держи её. Не пускай.
Лори взяла девочку на руки и села с ней на пол. Голова её так нежно и печально склонилась к больной, что у Макдьюи чуть не разорвалось сердце. Она припала щекой к потускневшим волосам, что-то приговаривала, шептала, легко прикасаясь тубами к голове, и пела так:
Тут голос её прервался, она прижала Мэри к груди и закричала:
– Эндрью! Её почти нет!
Сверкнула молния, страшно загремел гром, взвыл ветер. Тяжёлые капли застучали по крыше. Буря пришла с гор сюда, в долину.
29
Ну как? Хороша моя буря? Нравится она вам?
А мне не нравится. Я боюсь её до смерти. Не люблю бурь. Весь мой мех, от носа до кончика хвоста, встаёт дыбом и потрескивает.
Конечно, я – богиня и могу вызывать дожди и грозы. Но это уж слишком!
Вам странно, что боги тоже боятся? Ничего странного тут нет. Вы создали нас по своему образу и подобию и по образу и подобию зверей и птиц. Чего же вы от нас ждали?
Богиня я богиня, но ведь я и кошка, совсем небольшая. Тогда, в прекрасной Бубасте, меня до болезни доводили все эти крики, пляски, подношения, вообще людская глупость.
Бывало, они поют, играют, шумят, а я сижу в святилище на золотом, усыпанном изумрудами троне и моюсь, чтобы о них забыть.
Хотела бы я сейчас забыть об этой буре. Лори ушла.
Покормила нас, заперла – меня в доме, их в амбаре – и ушла куда-то. Не будь я богиней, я бы поднялась наверх и залезла к Лори под кровать.
Ой, какая молния! Гром какой! Пойду посижу хоть в спальне…
Знаете, что я там нашла?
Я узнала, откуда идет этот дивный запах, навевающий на меня печальные и сладостные сны. Одновременно я нашла и прекрасное место, где не так гремит и сверкает и прятаться не стыдно.
Это – шкаф. Наверное, Лори спешила, одеваясь, и не заперла его.
В Египте такого запаха не было. Пахнет мешочек; по-видимому, в нём какая-то трава. Я нюхаю и нанюхаться не могу.
Посплю-ка я в шкафу. Туг хорошо, тепло. Носом я уткнулась как раз в мешочек и мурлыкаю так, что всё трясется.
30
Сверкнула молния, и гром загрохотал такой, словно в небе ударили молотком в медный кимвал. Эхо прокатилось по холмам; и самые низкие, глухие ноты замерли у дверей и окон. Таких гроз не помнили и старожилы.
Миссис Маккензи, Вилли Бэннок, Лори и Эндрью сидели у кроватки.
От страшного грома больная проснулась, и ужас засветился в её глазах. Она приоткрыла рот, но ничего не сказала, и Макдьюи подумал, что ребёнок, который не может плакать, просто душу разрывает.
– Не бойся, Мэри Руа, – прошептала Лори. – Утром будет тихо, светло…
Макдьюи взглянул на часы. Было без малого четыре – то самое время, когда всего легче разлучиться телу и душе. Когда станет светло и тихо, подумал он, смерть уже уйдёт отсюда и унесёт с собой мою дочь.
– Может, послать Вилли за доктором? – спросила миссис Маккензи.
– Нет, – ответил Макдьюи. – Он больше ничего не может сделать. Последний его рецепт – «молитесь».
Он увидел, как зашевелились её губы и склонилась голова Бэннока, но сам молиться не стал. Сердце его исходило нежностью к Лори – она, слышавшая ангелов, стирала платком пот со лба Мэри, гладила её по щеке и по волосам, брала прозрачную руку в синих венах и тщилась перелить в больную свою силу и любовь.
2
Лори поёт по-гэльски. (Примечание переводчика.)