Страница 2 из 7
2. Я становлюсь палеонтологом
Солнечный луч, проникший через окно, не прикрытое ставней, разбудил меня. Я бросился к окну и широко раскрыл его навстречу рождающемуся дню.
Дом был окружен лесом из платанов и вязов и находился в четырехстах метрах от опушки. Прямо перед ним вырубленные деревья открывали широкую покатую просеку, которая, постепенно расширяясь, переходила в луга. Налево, под косогором, виднелись красные крыши бедной деревушки, а дальше, насколько хватал глаз, расстилалась нежно-зеленая равнина.
Гамбертен уже встал. Проходя мимо его комнаты, я увидел в полуоткрытую дверь огромное окно, как-то не соответствовавшее этой старой постройке. Заметил я также стол, заваленный книгами и бумагами.
Дом казался необитаемым. Я встретил только старую ворчливую служанку жену Дидима, как выяснилось потом — и узнал от нее, что «м-сье работает». Я отправился гулять.
Дом был похож на полуразвалившиеся казармы. В трещинах камней росла трава. Позади строений я увидел остатки аллей. По изяществу рисунка дорожек и группам деревьев можно было представить себе былое великолепие парка.
По обеим сторонам дома, фасадом к лесу, стояли два длинных здания, по-видимому, амбары. Одно из них было до половины надстроено, наверху виднелись окна, а окна нижнего этажа были заложены камнями. Другое здание примыкало к постройкам бывшей фермы. Стены всех этих домов плотно обросли лишайником. Посреди двора находился бассейн с зеленой стоячей водой.
Кругом была невозмутимая тишина. Только в конюшне, построенной на тридцать лошадей, гулко отдавались шаги ее единственного обитателя, привезшего меня накануне со станции. Уныло поджав уши, конь ходил взад и вперед, словно призрак былого.
Я прошелся по лесу, который оказался не так густ, как я думал, глядя на него издали. Кое-где виднелись остатки разрушенной ограды. Все это имело очень печальный вид. Я вышел в поле.
Там все было полно жизни, везде кипела работа. Вместе со свежим ветерком доносился стук наковальни, пение крестьян, мычание коров. Луга кишели маленькими светлыми пятнышками — это бродили стада прожорливых свиней.
Я гулял, пока не услышал рычание Тома, приглашавшего меня вернуться.
Мы направились вместе к запущенной постройке, над главным входом в которую среди полустертых украшений можно было разобрать слово «Оранжерея». Оранжерея оказалась музеем. Здание освещалось через крышу. Вдоль левой стены его стояли гигантские скелеты невероятного вида. У другой стены также выстроились костяки четвероногих и двуногих, не такие огромные, но такие же нелепые. В стены были вмазаны обломки камней неправильной формы с отпечатками каких-то странных растений. Всюду валялись выбеленные и занумерованные кости.
Гамбертен в рабочей блузе стоял, прислонившись спиной к станку — как мне показалось, слесарному.
Я смотрел на него с любопытством.
— Объясните-ка мне все это, — сказал я наконец. — Вот этот, например. Его позвоночник мог бы служить шпицем для собора. Что это такое?
— Это, — с торжеством ответил Гамбертен, — это атлантозавр.
— Но какой же он длины?
— Тридцать метров двадцать два сантиметра. Мои предки хорошо сделали, построив эту длинную оранжерею, а еще лучше сделали фермеры, надстроив ее для сеновала.
— А вот этот, с маленькой головкой?
— Бронтозавр.
Я был подавлен. Названия внушали мне почтение.
— Вот два алозавра, вот мегалозавр, а рядом с ним — видите, сборка его еще не закончена, нет передних лап, — это…
— Тоже мегалозавр? — сказал я, не подумав.
— Да нет же, это игуанодон. Если бы черепа не были так высоко, вы увидели бы, какая громадная разница между ними.
— Неужели вы сами восстанавливаете эти скелеты? — удивился я.
— Да, мы с садовником. Если это занятие придется вам по вкусу…
— Ну конечно! — воскликнул я. — Непременно буду помогать вам. Это очень интересно.
— Не правда ли? Я так и думал, что вы этим кончите. И вы увидите, мы с вами переживем множество интересных моментов, воссоздавая жизнь древнейших периодов мироздания. Но сегодня вы пришли слишком поздно. Мы идем завтракать.
С этой минуты я уже находился в состоянии восторженного возбуждения, которое продолжалось до самого моего отъезда. Я заболел лихорадкой исследований. После завтрака мы с Гамбертеном отправились гулять. Широким жестом указав на равнину, он сказал:
— Было время, когда вся эта страна была дном первобытного океана. Тогда центральное плоскогорье поднималось из глубин его в виде острова. Постепенно вода ушла, и остались болота. С тех пор равнина существенно не изменилась; на ней лишь медленно скапливались отложения органической жизни. Оглянитесь. Берег океана, тогда еще почти всемирного, проходил вдоль этих лесов, но не со стороны «Вязов», а у подножья горы.
— Она имеет печальный вид и похожа на лунную гору, — заметил я.
— Она когда-то сверкала и выбрасывала огонь, это потухший вулкан. Он, вероятно, возник в ту эпоху, когда равнина была болотом. Вулкан образовался среди древних сланцевых пород; возвышенное положение предохранило его от действия вод, более поздних, чем те, которые его образовали.
Извержения увеличили его высоту, выбрасывая на поверхность лаву, покрывшую часть сланцевых пород.
Эти сероватые вершины покрыты лавой и окружены сланцевой породой. Здесь, на узкой полоске земли, обе породы встречаются. Это произошло вследствие обвала остывших глыб после извержения. Кратеры, такие близкие с виду, на самом деле слишком удалены, чтобы добросить свою лаву до края болота, и та порода, о которой мы говорим, очутилась здесь в форме обломков скал, а не в виде расплавленной массы.
— А животные? — спросил я.
— Подождите. Мы дойдем и до них. Вы, наверное, знаете, что в теории земная кора состоит из различных слоев?
— Как так, — спросил я, — в теории?
— Да, ибо, как вы видели на примере сланцев, поднятия определенной эпохи оставляли некоторые участки современной им почвы на такой высоте, которая предохраняет их от будущих погружений. А бывало и наоборот — так случилось и здесь: страшные наводнения почему-либо щадили ту или иную местность. Да вот вам пример: весь юго-запад Франции был под водой, а место, на котором находятся «Вязы», представляло собою сушу. Но вам легче будет уяснить себе все это по моим геологическим картам.
Однако не во всех слоях можно найти ископаемых: те слои, которые не знали жизни, не могли и сохранить ее следов в своих недрах. Остатки жизни появляются лишь в слоях водного происхождения, не подвергавшихся действию огня. Вы не нашли бы никаких следов так называемых допотопных животных ни в этих горах, ни поблизости от них. Но здесь, — и Гамбертен топнул ногой по земле, — какая фауна и какая флора!
— И все ваши ископаемые принадлежат к одной и той же эпохе?
— Да, они жили в середине мезозойской эры. Земные слои по древности своего происхождения и составу находимых в них органических остатков разделяются на четыре эры: археозойскую, палеозойскую, мезозойскую и кайнозойскую. Эры, в свою очередь, распадаются на различные периоды.
Он рассказал мне историю Земли с момента возникновения солнечной системы. Он говорил о раскаленном шаре, который стал постепенно отвердевать. Шар окружен атмосферой, идут неслыханной силы дожди, и вода вновь поднимается вверх в виде пара. Шар постепенно остывает, покрывается водой; возникают континенты со страшной болотистой поверхностью; земля содрогается; наконец в недрах теплых морей зарождается жизнь.
Жизнь развивается, начинаясь ничтожным бесформенным студенистым веществом. Затем возникают водоросли, растения, моллюски, рыбы, пресмыкающиеся, млекопитающие, наконец, всю эту эволюцию венчает человек.
— А где же находится место ваших раскопок? — спросил я Гамбертена.
— Довольно далеко отсюда, по ту сторону леса, на берегу древнего моря, в месте соединения лавы юрских формаций. Там я споткнулся о кость, которая мне все открыла. Можно было бы начать раскопки и в других местах, и, может быть, удалось бы найти скелеты гигантских пресмыкающихся, но я ищу главным образом динозавров — вы потом поймете, почему. Эти животные, названия которых означает «страшные» или «ужасные ящерицы», водились почти исключительно на берегах вод и у болот, где они рылись в грязи, отыскивая морские травы и рыбу. Вода в то время была элементом, дающим и поддерживающим жизнь, но уже появлялись существа, которые не плавали в ней, а ступали ногами, лишенными перепонок, по твердой земле.