Русь Богатырская: былинные сказания

Данило Ловчанин

В небесах — солнце красное, На земле — Володимир молодой, Ясен сокол Святославович: Он для всей святорусской земли — Князь — Ласковое Солнышко. После ратных походов и сеч Ныне мир и покой на Руси: Поутишены крикливые, Позамолкли строптивые, Покорёны непокорные. Призапали печенеги во степях, Замирилися ятваги при морях; Землям западным — гроза, сам Оттон Оробел перед Владимиром: Не пойдет войной на светлую Русь. И на той ли да на радости Володимир Красно Солнышко Созывал гостей со всех волостей: От холопа мужика-вахлака[19] До боярина вельможного Сокликал на весёлый, славный пир. Пировляне разгулялися, Языки поразвязалися, Распахнулись души хмельные, Под задор порасхвасталися, Пуще прочих боярская спесь У бояр распузырилася. Лихо каждый один над другим Похвальбищей возвышается. Этот пузом да несметной казной, Этот грузом корабельным да женой, Тот владеньями окольными, Тот заморскими диковинами. Ай тих один детина, молчалив, Не спесив, не криклив, не говорлив. В летний полдень во зелёной во траве — Не без жухлой былиночки; На веселом, на разгульном на пиру Не без мо́лодца кручинного. Да и что попристрело с тобой, Буй Данило свет Денисьевич?! — На ловитвах добычлив ты: В синем небе на гусей-лебедей, В чистом поле, в тёмном лесе на зверей — Ты ловец, ты стрелец-удалец, Батьку старому — гордость-сын, Разудачливый охотник Ловчанин. Ах, что с добрым молодцем: На пиру один печален-молчалив, И ничем не выхваляется?! Пало на душу унынье-тьма, Сердце чуем започувствовало Неминучую-лихучую беду. Что ты ноешь, сердце, ноем-тоской? Ты скажи-поведай разуму: Ты какою скорбью скорбной скорбишь? Да молчит бессловесное, Да кручиною безвестною томит! Володимир Святославович — Очи зорки соколиные, Повороты-речи скорые, А по роду — от мужички сын: Очи видят широко-далеко, А душа-та разволнованная, Ей печаль-тоска чужая больна, А мужичкиному сыну спесь чужда — Он вставал, подходил, говорил: «Гой, Данилушка Денисьевич, Не твои ли мысли храбрые Носят разум твой на важные дела, Не твои ли стрелы с лету бьют В небе птицу, зверя — в тёмном лесу, Не твои ли плечи буйные мечом Рассекают врага на две полы — Почему ты наш весёлый пир Скорбью скорбной опечаливаешь? Аль тебе у нас невесело? Аль ты беден, нет казны у тебя? Али нет молодой жены? Аль твой добрый конь да клячей стал? Аль вносилось платье цветное? Всё я дам тебе — встань возвеселись! Выпей чару из моих княжьих рук!» «Выпью чару княженецкую Из твоих рук, Красно Солнышко, Не найду на дне радости! Не обижен богом-господом я, Не обойден твоей милостью. Дом мой — чаша полная, Есть хозяйка, молодая жена! Есть она и золотая казна, Конь мой не изъездился, Цветно платье не сносилося! Да душа моя тоской удручена, Скорбью чёрною она омрачена — Отпусти меня с миром, князь!» Уходил с веселенья Данил. Шум-гром-смех-спор-разговор. На пировле веселяги веселы. Позагружены яствами столы. Круговые чаши пенятся. В шумен час восподнялся князь — Тишина повисла в гриднице, Слово молвит Красно Солнышко: «Гой вы, гости вы, братья-князья, Все бояре именитые! Вы все переженены, Я один только холост — не женат! Поищите вы сужёную мне, Расхорошую-пригожую — Где она есть, невестонька моя? И лицом и очами ясна, Лебединою статью статна, Смыслом-разумом-умом сверстна‚ Знает грамоту русскую — Вам такую будет радостно назвать Государыней-матушкой, Мне — женой милой-ласковой». Пировляне посмутилися, Онемела застольщина, Языки поотнималися, Мысли в тупь поиступилися, Приутихли застольники. Тут Мишук Пересмякин сын, — Шебала-та[20] умом-разумом пуста, А душонка злобой лихою полна, Он, малявка, и повскочи, Слово-гнусь да и повыскажи: «Свет ты, батюшка Владимир-князь, Див-чуд я повидывал, По белу свету поезживал, Многотою раскрасавиц повстречал: И княжён, и королевичен, И царевен из разных стран. Есть которая красива и статна, Слово выронит — на ум глупа. Есть которая умом сверстна, Статью-ростом — глянь на поступь: не статна. Ай да, Солнце ты Красное Володимир Святославович, Не за морьями морянскими, Не за горьями горянскими, Есть рядом, под Киевом, Красота несказанная — В мире не было и нет нигде такой, И не будет до скончанья веков! Вот была бы княгиня тебе, Вот бы нам её звать-величать Государыней-матушкой: Умом-разумом она сверстна, Красотою несказанною дивна, Статью женскою степенна и статна, и горазда на всякие дела Василиса Микулична — Молода жена Данилина, Ловчанина-охотничка, На пирах твоих молчальничка!» Воскипел Володимир-князь, Возъярилася неистово душа На речуги на бесстыдные, На мыслюхи на Мишуковы: «Подлый пёс ты, Мишутище! Низким словом испоганенным Как посмел ты мне, князю, ветать: У жива мужа жену отнять? За неслыхань за невиданную, За скабрезные измыслы твои Я велю тебя судить-казнить, В землю-матушку живьем зарыть!» А Мишака — изворотлив он: Злым родился, сам во узах со злом — Чернобогу злотворному Возносил заклятье Мороку. По заклятище-молитве таковой Сердце, думы Володимиру Заморочил чёрный Морок Чернобог. Распалил мечтану княжескую: В полупьяне да в тумане колдовском Дивно-дивная возгрезилася В марной маре-обаяне ему Ин во всей женской прелести — Василиса Микулична. Взволновался дух и разум померк, Слово гневное застыло в устах: Непотребству Мишакиному Ни укора, ни покора больше нет. Пересмякин сын в ураз пересмекал — Он на гнусть ту провор-лиховор, Снова начал подлый свой разговор: «Ну ин, батюшко Владимир—князь, Не во зло слово молвлено: О тебе озабочено! Погоди меня судить-казнить, Прикажи слово вымолвить... Не о том я хочу тебе сказать — Не жену у живого мужа взять. Ино я о том хочу речевать, Нам Данильчишку надо испытать — Не задумал ли худого чего Против князя Володимира, тебя? Что за думу он в себе затаил? Что за умыслы хмурые унес? Мы пошлём-ка во‚ поле на луга, Мы его — на Леванидовы, Там — ко ключику Гремячему, Ко колодезю Холодному. Повелим отловить-поймать Белогорлицу-пташицу‚ Да орла сизокамского, Да убить зверя лютого льва. Белогорлицу — в горницу: На обед твоей милости! А орла обучить-посадить На высокий терем княжеский! Повелим там Денисьевичу Шкуру снять со льва убитого, Принести к тебе во гридницу Да постлать на кирпичен пол! Для сторожи вышлем в полюшко Богатырскую дружинушку. Ты доверь это дело, князь, мне!» А вот это Володимиру Словцо показалося, Безрассудно полюбилося. И возрадовался князь, приказал Наливать чашу хмельную, Подносить её Мишаточке: «Будь, Мишаточка, по-твоему!» Догадался Илья Муромец: Ведь худое затевается; И вставал он скоро-наскоро, Говорил смело-насмело: «Уж ты, батюшка Владимир-князь, Изведешь ясна сокола, Не поймаешь белой лебеди!» Рассердился князь, разгневался: «Знай сверчок свой шесток, атаман! А за эти за крамольные слова, За слова неумильные, Посадить его, собаку Илью, В погреба во глубокие, В подземелья подкаменные, Во застенья безоконные!» Князь садился на стул за стол. Брал перо золочёное, Сам писал да выписывал Ярлыки скорописчатые, Посылал их с Мишаточкой С Пересмякиным к Даниле во дом. Подъезжал-подлетал посол Ко двору ко Данилиному. Зашумел-загремел-застучал; Прорывался Пересмякин сын Прямо в спальную-горенку К Василисе Микуличне. Говорит жена Данилина: «Что, невежа, не отецкий сын, Ты во двор безопасышно, Во палату безослышишно Воезжаешь-ворываешься?» Отвечает Мишак Пересмяк: «Не своею вольной волею, Волей княжеской великою! Прислал меня батюшка-князь С ярлыками скорописчатыми!» Положил он, Мишак Пересмяк, Ярлыки на стол смелёшенько, Повернулся скорёшенько. Принималась Василисонька Перечитывать-обдумывать. Догадалася-додумалася: Для чего и к чему все они?! На лица переменилася. Залилась слезами горькими! Скидавала платье женское, Надевала молодецкое. В чисто полюшко повыехала, Друга милого отыскивала: «Ты надеженька, надежа моя! Ты надежа, сердечный друг! Свет Данилушка Денисьевич, Вот тебе от князя-солнышка Ярлыки скорописчатые! Нам с тобою свиданьице Остается теперь одно! „ Мы поедем на широкий на двор, Проведём наш последний день!» Вопрошает Данилушка: «Почему наш последний день, Дней у бога-то много впереди!» «Дней у бога-то много, да у нас Остается один только день, Наш последний остатний денёк!» «Не последний, Василисонька, денёк! Я задачу княженецкую, Я поеду и выполню! Ино дело для меня таково — Не опасный, не тяжелый это труд: То утеха для молодца, Удалая для доброго!» «Ты, падежа, мой сердечный друг! Лих иное позадумано: Извести тебя измышлено!» «А напрасны тревоги твои, Василиса Микулична!‚ Ин измыслить и найдется кому, Извести меня некому. Кроме брата родимого, Ин Никиты Денисьевича, Кроме брата крестового, Ин Добрынюшки Никитьевича, Кроме славного казака, Ин Ильюшеньки Муромца — Одолеть меня нет богатыря! Эти трое — сильнее меня. Да они ли пойдут на меня?! Мы пойдём на свой широкий двор, Мы захватим там малый колчан, Мал колчанец калёных стрел; Погуляем в чистом полюшке, Постреляем серых утушек, Да половим гусей-лебедей, Да пернатых перепёлочек! Уж ты любка-голубка моя, Ненаглядная любонька, Мы пойдем, моя любушка‚ На луга Леванидовы, Ко ключу тому Гремячему, Ко колодезю Холодному. Мы поймаем белогорлицу Ко столу княженецкому. Мы изловим того сизого орла, Орла сизокамского, Да посадим его в Киеве На высокий конёк-верхушек, Там на терем белокаменный. Мы найдём, мы убьём зверя-льва, Привезём шкуру львиную, Разостелем во тереме На кирпичен пол во гриднице, Во подарок Красну Солнышку. А потом мы вернемся домой —— Из чего тут кручиниться? Да о чем тут печалиться?» Подъезжал Данил Денисьевич С Василисой Микуличной К своему двору широкому. Говорил да приказывал: «Ты неси, моя верная жена, Мал колчанец калёных стрел!» Приносила Василисушка И не мал, а велик колчан. Рассержался Данилушка: «Чего ради, не отецкая дочь, Ты меня ослуша́ешься? Али большину хочешь взять?» Молода жена прогневалася: «Знаю место я бабское И не думаю о большине. Ан и меньшина семейная Тоже молвит ино слово в лад: Тебе стрелочка лишняя Пригодится во честном во бою!» И приехал Данилушка На луга Леванидовы, Ко ключу тому Гремячему, Ко колодезю Студеному, Он поставил-развернул-укрепил Там шатёр белобархатный, Оставлял Василисушку, На охоту отправился! Отправлялся-уезжал Ловчанин, Да назад-то он млад и погляди Во стороночку во Киевскую. Увидал-то: от Киева-то Не белы снежки белешеньки Залегли-забелелися. Догадался и Денисьевич: «На меня, на Данилушку‚ Сила-рать идет великая! Знать, я князю стал ненадобен! Почему я ненадобен?» Пролилась у Денисьевича Из очей горевая слеза. Вынимал тут Денисьевич Из ножон острый меч-кладенец. Разъярил коня борзого, Полетел он на силушку. Он готов порубить-погубить Все полки князя Киевского. «А спасибо тебе, женушка: Ты не зря велик колчан принесла — Верно: стрелочка лишняя Пригодится мне в честном бою!» Ещё видит Денисьевич: Там из города из Киева, Там не два слона слонятся, Не два дуба шатаются. Это слонятся-шатаются Два могучих витязя. Пригляделся Данилушко, Присмотрелся Денисьевич — Видит: брат его Никитушка На него идет боем-войной! А ещё поглядел-посмотрел — Инда там и крестный брат, Сам Добрынюшка — и тот в бой идёт; В бой идет да неправедный! И повесил добрый молодец Удалой буйну голову: «Знать‚ и правда, господь на меня За грехи мои прогневался, Володимир-князь осердился: Братья вышли супротив меня! Лихо. Где это видано, Уж и где это слыхано, Чтобы брат на брата боем пошел?» И Данилушко вспешился. Отпустил боевого коня. Сам воскликнул громко-нагромко: «Да не быть междоусобице» и берёт добрый молодец Ин копьё в руки острое. И размахом богатырским он В землю матушку всаживает Половину копья тупым концом. А на острый конец, на копьё, Добрый молодец сам валится. Распорол груди белые, Позакрыл очи ясные. Подъезжали тут два богатыря. Увидели — прослезилися. Постояли — наплакались. В Киев-град воротилися И сказали Володимиру: «Закатилася ясная, Не взойдёт звезда восточная, Не воскреснет Данилушка!» Володимир не печалится, Стольнокиевский радуется, С места борзо он вскакивает, Ходко-быстро побегивает. Живо поезд он пособрал, Да послов-поезжан послал. Не замедлил и сам прикатил К Василисе во коляске золотой. Целовал-миловал вдову. Говорила молодая вдова: «Не целуй меня, Владимир-князь: У тебя уста кровавые! У меня‚ душа печальная Без друга, без милого, Без Данилы без Денисьевича!» Уговаривал Владимир-князь, Успокаивал печальницу: «Гой еси, Василисушка! Попройдет туча тёмная, Воссияет красно солнышко! Ты пойди-нарядись-уберись В подвенечное платьице, С жемчугами платье белое!» Уходила Василисушка. Наряжалась в платье белое С жемчугами подвенечное. Воротилась ко Владимиру, Говорила таковы слова: «Уж ты, батюшка, Владимир-князь, Ты пусти-отпусти меня Распроститься со милым дружком, Со Данилою Денисьевичем!» Отпускал её Владимир-князь. Посылал в провожатые . Двух могучих-сильных витязей. Подходила Василисушка Ко милому-дорогому дружку, Поклонилась Данилушке До земли она Денисьевичу. Не рыдала, не плакала, Таково слово молвила Удалым-славным витязям: «Гой еси вы, добры молодцы, Святорусские богатыри! Вы пойдите ко Владимиру, Вы скажите князю-батюшке: Не пройдёт туча темная, Не взойдёт красно солнышко!» Вынимала Василисонька Из потайника булатный нож. Молодую грудь колола себе Против сердца ретивого. На милого друга падала. Воротились посланники, Сказывали Владимиру: «Извели мы ясна сокола! Не поймали белой лебеди!» вернуться

19

Вахлак — дождевой пузырь, здесь неуклюжий, грубый.

вернуться

20

Шебала (шабала, шабалда) — бестолковый пустомеля, болтун; шабалдить — болтать, молоть вздор.