Страница 4 из 20
Потом он не стал выдавать ее замуж, когда предлагали. Дважды отказал! Тоже из эгоизма. И дело не только в том, что партии виделись неподходящими. Младший купец Перов – повеса и пустозвон, да Осецкий, желчный, безденежный помощник полицмейстера – тот, что залез в петлю двумя месяцами назад.
Нет, Миллер просто не хотел отпускать Шурочку от себя. Боялся ее потерять. Знал бы заранее, к чему это приведет…
Александру тоже терзали раздумья, мешая найти занятие. Она то брала в руки журнал, то отбрасывала, вставала и ходила по комнате. Ее глаза блестели, щеки горели.
Сначала она собралась было выйти поприветствовать отца. Но вести наигранные, никому из них не интересные обыденные беседы – а именно такую тактику он избрал в последние недели – совсем не хотелось. Еще хуже, если он сделает рокировку и опять станет задавать вопросы. Снова ложь, уловки, увертки.
Вот бы честно и подробно рассказать ему обо всем, как в детстве! И получить в ответ поглаживание по голове и уютные слова утешения. Но нет, об этом нечего и думать – теперь между ними пропасть.
Александра сама виновата: это она сделала такой выбор. Выбор не в пользу отца.
Желая отвлечься, она достала из гардероба недавнюю обновку, прибывшую, хоть и с огромным опозданием, из самого Парижа. Нежно-желтые платье, пальто, туфли, вышитые бисером и шляпка – с настоящим птичьим пером. Конечно, это уже не писк моды: отставание как минимум в сезон.
Александра переоделась и подошла к настенному зеркалу. Вот бы выйти так на улицу прямо завтра. Ей во что бы то ни стало хотелось попозировать для дагерротипа, фотографического портрета – настоящего чуда, способного навеки останавливать время.
С другой стороны, отец наверняка снова исчезнет с утра, не сказав ни слова. Вот и чудесно.
***
Пока инженер Романов приближал технический прогресс, увлеченно составляя новый чертеж прямо в гостях у генерал-губернатора, дома его ждала 19-летняя супруга Елизавета.
Во всяком случае, так бы она ответила, если бы у нее спросили. Только спрашивать было некому: плотно затворив двери на ночь, Елизавета не ожидала гостей.
Болезненная, но исключительно красивая, тонкая, белокожая, смотрящая на мир драматическими черными глазами с чересчур длинными ресницами, она, как резиденция генерал-губернатора, казалась в городе совсем неуместной.
За два года, проведенных здесь после переезда на новое место службы Романова, Елизавета так и не обзавелась ни одной подругой. У посторонних, тем более, не имелось причин ее беспокоить.
Даже прислуга ее покинула. Кухарка еще накануне ушла в Лесное проведать семью. А гувернантка – весьма бестолковое и мало на что способное создание, но зато – настоящая француженка – взяла выходной и покинула дом. Очевидно, отправилась к любовнику.
Елизавету чужая нравственность не слишком тревожила, однако сама она склонностью к адюльтерам не отличалась. Поговаривали, что ей просто не встретился никто подходящий. Возможно, и так. Мужа Елизавета никогда не любила.
После рождения сына она ни дня не чувствовала себя здоровой. Вдобавок ко всему, около полутора лет назад у нее начались мигрени. Их провоцировали постоянные крики ребенка – пронзительные, не стихающие дольше, чем на полчаса, на протяжении бесконечных мучительных месяцев. Но, к счастью, эта проблема успешно решилась. Выйдя из запоя, доктор Черноконь выписал Елизавете лауданум. С тех пор боль хотя бы на время можно стало прервать.
Этим одиноким вечером, приняв лекарство, Елизавета перечитывала письмо подруги по гимназии.
«Милый дружок Лизонька! Ты спрашиваешь, как я, и я долго думала над ответом на столь невинный простой вопрос. Мне сложно ответить тебе честно, как в прежние времена. Не подумай, что я отдаляюсь: это только из боязни задеть твои чувства. Ведь там, где ты сейчас, ты лишена даже простых радостей. А я … я время провожу весело. Много танцую» …
Ребенок, шумный и непоседливый, настойчиво закричал, громыхая игрушкой. Елизавета дала ему сушку, сперва обмакнув в лауданум. Потом сама тоже глотнула еще настойки и вернулась в кресло у камина. Пригревшись в теплых объятиях пледа, Елизавета крепко уснула.
Ее сын тем временем выбрался из кроватки.
***
«Надлежит отвращать от пьянства, блюсти сохранение благочиния нравов, воздерживать самовольство людей, худую жизнь ведущих, запрещать носить оружие тем, кто к тому не имеет права, и игры азартные пресекать».
Кажется, так говорилось в должностных уложениях.
Нет, не кажется: точно так. Дословно.
А еще там значилось, что полицейский, в чьем околотке действует опиумная курильня, будет неотвратимо лишен своей должности.
Очередной обман.
Они сидели в опиумной курильне, и уже который час играли в «двадцать одно», чередуя маковые «трубки мира» с ханшином – дешевой китайской водкой.
Это даже забавно. Весьма.
Новый помощник городского полицмейстера Деникин усмехнулся нелепым мыслям. Доктор Черноконь – единственный на весь город «настоящий» врач, лечивший всех и от всего – воспринял улыбку, как поощрение. Он продолжил рассказ с еще большим усердием.
– А лапищи у него вооооот такие! Когтищи – жуть! Одну ногу-то он ему сразу оторвал, вчистую, как грится! А со второй, которой он в капкан угодил, в медвежий-то, пришлось повозиться. То есть это уже мне, не ему. Ему-то повезло, то есть этому горе-охотнику, что солдаты мимо шли и снесли башку тому зверю, медведю, то есть. Вот этим вот самым ружьишком – они же мне его и отдали, чтобы заплатить, значит.