Страница 5 из 7
Наконец-то Валерка получил свои честно заработанные рубли. Их было немного, но они явились основанием с гордостью вручить их матери и наказать ей, чтобы сходила в магазин и купила чего-нибудь вкусненького.
– Ладно, сынок, мы устроим сегодня праздничный ужин.
Ужин и вправду оказался праздничным. На столе, кроме привычной картошки, хлеба и чая, появились колбаса, свежие помидоры и огурцы, и даже сливочное масло. Валерка ел не торопливо, с достоинством, нахваливая вкус купленных продуктов, и всё норовил подложить побольше в тарелку младшего брата.
– Ешь, Мишка, ешь! У нас ещё есть кое-что сладенькое!
В ответ на Валеркины пафосные слова, мать загадочно улыбнулась, обратив взгляд на младшенького сыночка, и достала из-под стола большой арбуз. Глаза у мальчишек загорелись в нетерпении, пока мать разрезала арбуз на куски, а он заманчиво трещал.
Валерка тут же забыл свою роль кормильца и первым притянул к себе самый большой, розовый, искрящийся ломоть.
Это было прошлым августом, а в эти летние каникулы Валерка всерьёз задумал уехать на лето в какой ни будь колхоз и там неплохо заработать. Как-никак, думал он, в колхозе всегда нужны рабочие руки и в поле, и на току, и на ферме. Вот было бы здорово, если привести домой и муку, и овощи, и постное масло, которое он очень любил.
Валерка уже с утра ходил по рынку, долго присматривался к колхозницам, стоящим за прилавками, прикидывал в уме, с какими из них он сможет договориться, узнавал из какого они района, далеко ли от города, на чём приехали, нужны ли сезонные работники и можно ли у них пристроиться, и подзаработать? Вопросов, которые должен был решить Валерка, было не мало, и он на их решения потратил почти весь день и только к закрытию рынка, когда колхозники стали собираться в обратный путь, он выбрал полуторку из Семиреченского района, что привозила на рынок муку, яйца, и подсолнечное масло, запах которого не исчез даже из опустошённых бидонов. Шофёр полуторки, мужчина лет пятидесяти с хмурым взглядом, на просьбу Валерки взять его, категорически отказал.
– Мест нет. Ещё не все сели, а уже полон кузов. Вон, спрашивай у бригадирши. – кивнул головой в сторону высокой женщины, стоящей у машины. Это была та колхозница, которую Валерка так долго расспрашивал, когда она продавала, стоя за прилавком, это пахучее солнечное масло.
– Так это ты, удалец, решился таки! – взглянула на Валерку она. – Я вижу, что ты трудяга, возьму тебя в мою бригаду, посмотрю, где сгодишься. Полезай вон к тому борту, где бидоны.
Шофёр неодобрительно махнул рукам и заматерился.
– Ты, Антонина, не забывай, что ещё место забито для казахов.
– Знаю, жду. Да вот и они.
К машине подъехала бричка, из которой вынесли на кошме больного казаха и уложили его вдоль кузова. Рядом с больным разместилась средних лет казашка, которая, по-своему лопоча, прикладывала к его лбу мокрый платок. Больной то закрывал, то открывал глаза и тихонько стонал. Валерка жалостливо смотрел на больного, который, как он прикинул, был постарше его. Уже стало темнеть, когда, наконец, двинулись в путь, но только выехали за город, как полил проливной дождь. Сидящие в кузове стали укрывать от дождя головы и плечи, кто платками, кто клеёнками. Лежачего казаха накрыли брезентом, а бригадирша напялила на голову кастрюлю, которая звенела от бьющих в неё дождевых капель. Валерки вовсе нечем было укрыться, и он натянул свой короткий пиджачок со спины на голову. Дождь не унимался, вскоре все промокли до нитки. Дорога раскисла и машина забуксовала. Вытолкнуть её из грязи не удалось, машина намертво застряла. Шофёр, матерясь, закрылся в кабине и завалился спать под мелодичные стуки дождя.
Женщина казашка то укрывала брезентом голову больного сына, то открывала её, чтобы не задохнулся. Тот лежал посиневший, как утопленник и по его лицу стекали капли дождя. Валерка решил, что от дождя можно спрятаться под машиной и полез под неё, отыскав между колёс небольшое пространство. Там было хотя и тесно, головы не поднять, но ещё сухо. Валерка свернулся калачиком, прикрывая пиджаком то голову, то спину, усиленно дышал в поднесённые ко рту ладони, пытаясь согреться, но вскоре его пробил такой холод, что ему стало невмоготу, и он вместе с грязью выполз из-под машины. Дождь хлестал ещё сильнее, Валерка не знал, как же ему быть и снова полез под машину. От мокроты и холода его лихорадило. Мысленно он проклинал себя за то, что решился ехать в этой колымаге, что не предусмотрел взять в дорогу хотя бы клеёнку и одеться теплее, но, как говорится, все сильны задним умом. Валерка на минуту закрыл глаза и представил, что он у себя дома спит в тёплой кровати, обнявшись с братиком.
От этого представления стало ещё тоскливее и холоднее. Валеркино терпение лопнуло, он вылез из-под кузова и стал стучать по дверце кабины.
– Дядька, открой! Пусти погреться! Околею же!
Но, как бы сильно не стучал Валерка, шофёр не отзывался. В кузове поднялся шум, раздались сердитые голоса. Поднялась бригадирша и стала стучать по крыше кабины.
– А ну, открой, Игнатий! Пусти мальчишку! Не то сама тебя вытащу! – кричала она решительно и властно. Шофёр, матерясь, вылез из кабины. Бригадирша распорядилась посадить в кабину больного казаха и Валерку. Сидя в сухой кабине, Валерка вскорости заснул. К утру перестал дождь, выглянуло солнце, заметно потеплело. Валерка спал беспробудно, без сновидений. Его разбудил, толкнув в бок, обозлённый шофёр.
– Вылезь, подкидыш! Приедем на место, за всё с тебя взыщу. А сейчас бери лопату и откапывай колёса, если хочешь ехать. Общими усилиями машину вытащили из глубокой колеи и поехали. К полудню добрались до места.
Совхоз имени «Чапаева» был, как сейчас говорят, социально образующим двух близлежащих поселений, в которых жили русские, казахи, немцы, украинцы и чеченцы.
Жили дружно, но каждый двор можно было с первого взгляда отличить, кто в нём живёт.
Так, самыми немногочисленные, но ухоженными, были добротные дома и палисадники у довоенных немцев. К парадному входу, если так можно выразиться, ведут дорожки, посыпанные песком или кирпичной крошкой, охватываемые по бокам цветниками. Двор по периметру огорожен крашеным штакетником или аккуратно подстриженными густо сплетёнными кустами. Во дворе тоже всё чисто и аккуратно, всё на своих местах, и подворье с живностью, и хозяйский инвентарь.
Хохлацкие дворы на вид тоже ухоженные, дома в побелке, заборы не покосившиеся, цветочные клумбы и низкие яблоньки, но вот во дворе порядка мало. Поросята, индюшки, куры копаются в куче навоза, по огороду разбросан инвентарь, у калитки стоит развалившаяся телега и тому подобное.
На дворах русских и того хуже. Описывать их, я полагаю, не надо, каждый знает, каков он, хоть раз побывавший в наших деревнях.
У казахов так совсем нет двора, лишь саманные дома на плешине с худосочной травой, с разбросанной вокруг дома соломой, конскими и коровьими испражнениями. Забора или ограды нет вообще, похоже, в казахском менталитете преобладает степная открытость.
Чеченцы же, сосланные сюда после войны, своих отличительных дворов не имели, а селились в наскоро построенных домах барачного типа. Свыкались в степной местности, что без гор и мечетей.
В своих наблюдениях Валерка также отметил, что его сверстники и мальчишки помладше тоже отличаются по национальному обличию. Немецкие мальчишки в коротких штанишках с лямками, в белых рубашках с короткими рукавами, с открытой головой, русские и украинцы в привычной для Валерки одежде, может только у некоторых украинцев встречаются рубашки с вышивкой. Чеченцы, как правило, в широких шароварах, заправленных в сапоги, длинных рубахах без воротничка, подпоясаны узким ремешком, на голове высокая папаха. Казахи в стеганых халатах до колен, в сапогах или чувяках, на головах тюбетейки или тёплые малахаи, которые они не снимают и летом. И всё-таки эти различия ни как не сказывались на общение мальчишек, учились все в одной школе, сидели за одними партами, играли в одни игры и редко ссорились по пустякам.