Проклятие Пелопа (сборник)

Слово это пущено в оборот Солженицыным. Очень меткое слово. На мой взгляд, оно как нельзя лучше характеризует человека, получившего образование, даже высшее, пускай даже не одно, но чаще всего не очень глубокое, а самое главное – лишенное каких-то нравственных оснований, совершенно необходимых в человеческом общежитии. В своих «Опытах» Монтень писал: «Тому, кто не постиг науки добра, всякая иная наука приносит лишь вред». Мне кажется, что образованщина – это как раз те, кто не постиг науки добра. Это и есть люди «среднего рода ума».

Их особенно много среди политиков – или политиканов, если угодно.

Их очень много и среди так называемой творческой интеллигенции.

На просторах распадающейся советской империи и всего восточного блока образованщина выдвинулась на авансцену истории, неутомимо внося в массы идеи патриотизма и национального самосознания, которые – где в большей степени, где в меньшей – привели к кровопролитию, продолжающемуся и по сей день.

Не просто любовь

Выше уже говорилось, насколько двусмысленным – в буквальном смысле (простите за тавтологию) – является определение патриотизма, даваемое словарями. Беру на себя смелость утверждать это: горы книг и статей, написанных на эту тему, бесчисленные и бесконечные жаркие дискуссии, ведущиеся по поводу этого понятия, а самое главное, реки крови, пролитой – в конечном итоге – в результате этих жарких дискуссий, – дают, полагаю, право говорить так. Недаром Александр Герцен, говоря о патриотизме, называл его «…свирепой добродетелью, из-за которой пролито вдесятеро больше крови, чем от всех пороков вместе».

Патриотизм в том качестве, в каком он предстает в примерах, о которых говорилось ранее, – недружелюбным, даже агрессивным отношением ко всему чужому или даже своему, если это свое способно не только хвалить Родину, но критиковать ее или ее институты, – такой патриотизм как-то не очень вяжется со словом «любовь».

И в самом деле, ведь любят Родину все или практически все – не особенно распространяясь на эту тему, не крича о своей любви к Родине на каждом шагу, а порой даже не осознавая это глубоко сидящее в душе чувство. А ревниво следит за каждым недоброжелательным словом о ней, высматривает кругом врагов, которые якобы спят и видят, как нанести ей ущерб, – далеко не каждый. Кто тут настоящий патриот, кто ненастоящий?

Не знаю, какое из этих двух слов – «патриотизм» или «любовь» – старше. Правда, слово «любовь» в древней Элладе имело свое нынешнее значение, а слово «патриот» означало всего-навсего «земляк». Однако не сомневаюсь, что явление, этим словом обозначаемое, возникло раньше появления не только самого слова, но и вообще членораздельной человеческой речи, – как только люди стали осознавать себя людьми одного племени, отличающимися от людей другого. Не любовь к своему племени, а простой инстинкт самозащиты заставлял первобытных людей изгонять или убивать соплеменника, если он недостаточно рьяно боролся с врагами или, не дай бог, перекидывался к ним. Цезарь в своих «Записках о галльской войне» рассказал о любопытном обычае одного галльского племени: когда раздавался сигнал тревоги, все хватали оружие и бежали на площадь, к месту сбора; прибегавший последним подвергался мучительной казни на глазах у всех…

Вот так воспитывался патриотизм.

Известный шестидесятник XIX века Варфоломей Зайцев писал:

«Возьмем, например, патриотизм. Чувство невинное, даже, пожалуй, похвальное. Не признавать в природе вида лучшего, как вид Москвы с Воробьевых гор, не признавать иного кваса, кроме московского, не знать зрелища, более возвышающего душу, как зрелище пасхальной процессии в Кремле, – всё это дышит безобидностью и святой простотой…».

«Но, – продолжал он, – ежели у этой божьей коровки вырастает жало скорпиона, если она вносит разладицу, воскрешает затихшие распри, силится раздуть искру потухших антисоциальных предрассудков и страстей, тогда она делается глубоко безнравственной и требует позорного клейма».

От любви к своей Родине до ненависти к другим народам – один шаг.

Этот шаг – патриотизм.

Жало скорпиона

Это жало скорпиона – как хвост ящерицы: оторванный, он тут же вырастает вновь. Разладица между людьми не прекращается. Улица враждует с улицей, одна городская слобода бьется с другой, крик «наших бьют!» стал боевым кличем мирных обывателей. Формула «свои – чужие» прочно оседлана мелкими политиканами, занимающими высокие посты, расхожую фразу «понаехали тут!» можно услышать теперь не только на рынке, но и за всевозможными «круглыми столами», где ученые споры ведет образованщина. Межнациональные конфликты, как сыпь, покрывают кожу земного шара. Примеры у всех на слуху, их не стоит перечислять.

Наши патриоты «против чужих», фактически поощряемые властью, все выше поднимают головы. Начиная от ножей, арматуры и кастетов для приезжих иностранцев и кончая идеей Русской республики («Россия – для русских!»), они заставляют с болью вспоминать слова цензора Никитенко, с тревогой размышлявшего о патриотах в России многоплеменной.

И не только Никитенко. Лучшие умы России прекрасно понимали, что лукавая формула «патриотизм = любовь», казалось бы, столь очевидная и так легко воспринимаемая массами, приводила, приводит и будет приводить к тяжелейшим последствиям. Еще Петр Чаадаев, констатируя тот факт, что в России происходит «выработка» «национальности», т. е. национального самосознания, усматривал в этом процессе несколько тревожных моментов, заключающихся в том, что эта «выработка» национального самосознания основана на обращении к прошлому, связана с отрицанием западного опыта, с враждой к западной цивилизации и ведет к формированию «квасного патриотизма», рациональной изоляции, противостоит тенденции к сближению народов.

«Люди… не замечают отвратительного себялюбия, которое есть в патриотизме», писал Лев Толстой.

Известный советский психолог Л. С. Выготский считал, что осознание сходства требует более развитой способности обобщения и концептуализации, чем осознание различия; осознание сходства предполагает обобщение или понятие, охватывающее ряд сходных объектов, тогда как осознание различий возможно и на чувственном уровне. Не имея никакого специального образования, каждый – когда речь заходит о национальных особенностях – может подтвердить слова ученого на собственном опыте. Ходячие национальные стереотипы всплывают в нашей памяти моментально, при беглом взгляде на внешность человека из других краев, при первых звуках его голоса. Да что там голос – писатель Василий Белов писал в одном из романов о тяжелом запахе бусурманского пота – в отличие, надо полагать, от приятного запаха пота небусурманского…

«Отсутствие объективности, когда это касается других наций, является вопиющим… В сущности… рассмотрев… отношения между народами… – писал Эрих Фромм, – можно прийти к выводу, что объективность – это исключение, а искажение, обусловленное самолюбованием, – в большей или меньшей степени является правилом».

Об этом же, в сущности, писал и замечательный французский сатирик Пьер Данинос: «Французы убеждены в том, что они никому не желают зла. Англичане высокомерны, американцы стремятся господствовать, немцы садисты, итальянцы неуловимы, русские непостижимы, швейцарцы – швейцарцы. И только французы удивительно милы».

Битва за слово

Патриотизм, рассматриваемый как любовь к Родине, неизбежно приводит общество к противостоянию, о котором говорилось ранее: настоящий или ненастоящий, истинный или неистинный и т. п. За право считаться настоящим патриотом идет нешуточная борьба, а само слово стало полем битвы между самыми противоположными силами. Юрий Карякин с горечью писал о том, что в ушедшие девяностые годы «идеи ПАТРИОТИЗМА были узурпированы коммунистами и националистами всех мастей». Эта узурпация (в данном случае употребляют еще слово «приватизация») вполне закономерна, поскольку коммунисты и националисты – в отличие от либеральных слоев общества – обращались именно к массам, для которых национальное сознание стало естественным итогом многовековой истории России, дополненным коммунистами с их непримиримой враждой к буржуазному Западу.