Страница 12 из 25
В чем тут наша вина?..
Тем более сегодня была не суббота, в которую нам, ослам, нельзя носить седло, хотя бы оно было положено с пятницы, а вот попону можно было носить всю субботу, но она должна быть привязанной в пятницу, а если седло привязано с целью согреть, то пусть висит, а если забыли снять, то вина хозяина: и он, и осёл – оба нарушили субботу116…
Кошмар!
Иногда я просто не понимал людей и тогда задавался вопросом: зачем так усложнять себе жизнь? Почему верблюд должен ходить в субботу с уздой, а верблюдица с носовым кольцом, лошадь с цепью, баран с подвязанным кверху хвостом, а коза должна быть обязательно с перевязанным выменем? И почему буйвол – домашнее животное, а собака – дикая? При этом и страус, и летучая рыба – птицы117. От всех этих «почему» моя ослиная голова шла кругом. Получалось, что чем больше я умнел, слушая книжников, – тем больше тупел, понимая, что мне никогда не понять загадочных и хитрых евреев.
Хотя, с другой стороны, то, что они сделали субботу выходным, лично меня устраивало.
Вообще суббота в Иудее – особенный день, святой, я бы сказал – праздничный. И хотя я не любил вечно умничающего левита, приходящего к нам во двор, но с тем, что он говорил, я был полностью согласен. А говорил он, что и скоту нужно отдыхать в субботу, не перевозить каких-либо тяжестей и не утруждаться.
Вот так-то.
Но сегодня была не суббота, и ни о каком выходном не могло быть и речи, что, собственно, и подтвердилось походом Атнат с хозяйкой в город.
Я посмотрел на пришельцев. Они улыбались.
Это меня насторожило.
Насколько я знал, люди не могут долго улыбаться. Им свойственно чередование чувств. Иного слова я не мог подобрать в силу ограничения собственного словарного запаса. Если улыбка не сходит с лица, значит, что-то здесь не так: человек или блажной, или очень счастливый. Одно из двух. На блажных они не были похожи, а в чем их счастье – я не знал.
Зачем пришли эти люди и кто они, я не ведал. Я вообще их видел впервые. Хотя у меня были смутные догадки, но я не стал говорить об этом вслух, оглашая окрестности своим ослиным ревом. Всё равно никто ничего не понял бы, только огрели бы палкой по хребту, чтобы не орал не по делу.
– Эй, есть кто здесь? – молодой приставил руки ко рту и крикнул. Из дома никто не выходил. – Наверное, никого нет, – дернув плечами, он посмотрел на своего спутника и выразительно кивнул, как бы спрашивая: «Ну и что дальше?». – Что делать будем, Левий?
– «Отвязав, приведите ко Мне», – сказано было нам, – второй пришелец, выглядевший лет на сорок, стал разматывать веревку, намотанную на опору ворот; второй конец в виде петли был накинут мне на шею и не давал возможности сбежать еще раз. Так решил Иов – ожидая исполнения пророчества…
– Зачем отвязываете осленка?! – голос хозяйки дрожал. – Симон, иди скорей сюда! – быстрым шагом к нам шла возбужденная Сара, нервно теребя фартук.
– Он надобен Господу, – Левий провел рукой по моему загривку.
– Сбылось!.. – женщина всплеснула руками, охнула и, не доходя до калитки, привалилась к каменному валу, давя пучки иссопа118, буйно растущего вдоль всей кладки. В воздухе тут же запахло мятой, источаемой раздавленной душистой травой.
– Марк, помоги ей, – старший посмотрел на Сару, привалившуюся к забору.
– Что с ней? – на пороге появился Симон, запястья, которого были в глине. Глядя на незнакомого человека, усаживающего его жену на лавку, горшечник вытер руки о края туники и побежал к своей жене.
– Сказали, что осленок нужен Господу, а она обомлела почему-то… – Марк в недоумении посмотрел на женщину за плечи. – Воды принеси, – потребовал он глядя на подбежавшего человека.
– Да, да! Конечно! Ей нужно воды, – хозяин развернулся и кинулся в дом, крича на ходу: – Иов, Иов! Иди скорей сюда! Наш осленок Господу понадобился! Счастье-то какое!
«Странные они какие-то», – думал я, глядя на суетящихся во дворе людей. Бегают, волнуются. А в чём суть проблемы, никто не соизволил объяснить. О том, как я мог понадобиться Господу, мне было невдомёк. Если принести меня в жертву – извините, но ослов в Иерусалиме не убивают и в жертву не приносят. Может, чего привезти надо – ну там дров каких, кувшины с вином – так я завсегда рад постараться, только я не обучен…
– Что там у тебя, Симон? – за межевым валом показались соседи, привлеченные шумом.
– Хамор Господу понадобился!
– Благословен давший нам дожить до времени сего!
– Пусть выкупают первенца, – крикнул сосед-самарянин, державший стадо ослов. – «Первородное из ослов заменяй агнцем, а если не заменишь, то выкупи его119», – сказал – и исчез у себя во дворе.
Бородач внимательно посмотрел в его сторону, но не ответил, а молча дернул за веревку, приглашая меня в путь. Волосатое чудовище скользнуло по шее, но странное дело – я не испугался его, как в прошлый раз. Веревка и веревка, не змея же…
И я пошел.
Послушно и безропотно. Словно меня толкала какая-то неведомая сила, очень похожая на ту, что несколько часов назад заставила меня забыть обо всём и пойти на голос человека в белых одеждах.
Из дома выскочил Иов и пристроился рядом.
– Шагай, Хамарин, веселей и не бойся, – подбадривал меня Иов, идущий рядом со мной. – Не каждому дается шанс послужить Господу!
– Истинно говорю тебе, было такое, что и Ангелы приступили и служили Ему, – сказал Левий, идущий с другого бока от меня.
– Как ты нашел Его? – Иов посмотрел на спутника.
– Это Он нашел меня… Я сидел на площади, собирая пошлину120, когда подошел Иисус. Он сказал всего два слова: «Следуй за Мною». И я оставил всё, встал и пошел за Ним.
– Я тоже хочу услышать эти слова.
Левий посмотрел на Иова, ища в его глазах сарказм, свойственный всем евреям. Он не доверял иудеям, особенно храмовникам, зная, что те ищут погибели для его Учителя. Но взгляд гадоля был чист, душа открыта, а в мыслях было одно: поговорить с тем, к кому он шел. Левий успокоился и спросил:
– Ведомо ли тебе, что гонят Учителя и учеников его?
– Да, – спокойно ответил Иов,– я слышал, что говорил Он: «И будете ненавидимы всеми за имя Мое121».
– Знаешь, что ждет тебя, – и идешь. Зачем?
– В год смерти царя Озии122 было видение пророку Исаие123, и говорил он: «Увы, народ грешный, народ обремененный беззакониями, племя злодеев, сыны погибельные! Оставили Господа, презрели Святаго Израилева, – повернулись назад. Слушайте слово Господне, князья Содомские124; внимай закону Бога нашего, народ Гоморрский! Не носите больше даров тщетных: курение отвратительно для Меня; новомесячий и суббот, праздничных собраний не могу терпеть: беззаконие – и празднование! И когда вы простираете руки ваши, Я закрываю от вас очи Мои; и когда вы умножаете моления ваши, Я не слышу: ваши руки полны крови. Омойтесь, очиститесь; удалите злые деяния ваши от очей Моих; перестаньте делать зло; научитесь делать добро, ищите правды, спасайте угнетенного, защищайте сироту, вступайтесь за вдову. Тогда придите – и рассудим, говорит Господь. Если будут грехи ваши как багряное – как снег убелю; если будут красны, как пурпур, – как волну убелю. Если захотите и послушаетесь, то будете вкушать блага земли. Сион спасется правосудием, и обратившиеся сыны его – правдою; всем же отступникам и грешникам – погибель, и оставившие Господа истребятся125».
– Истинно говорю вам, что всё сие придет на род сей126, – голос был тихий, но твердый. Не такой, как у людей в порыве гнева или ярости. Другой. Я бы сказал, похожий на гул еще далекой, но неумолимо приближающейся грозы; на рокот урагана вырывающего с корнем деревья, сметающего города и целые государства; на шум ветра, гонящего гигантские волны, которые покроют собою всю земную твердь. И в то же время это был шепот леса после благодатного и долгожданного дождя, наполненный пением птиц, треском сверчков и шорохом трав. В голосе было столько любви, что, казалось, она может покрыть грехи всего человечества!