Тридевять земель

Александр Карлович был этническим немцем, и сам не знал, как относиться к этому обстоятельству: гордиться ли им, или печалиться. Каждый год он собирался в Германию на постоянное место жительства, куда много лет назад при первой же возможности уже перебралась его сестра Эльза, но каждый год в последний момент откладывал это решение, и снова водворялся в своих гаражах.

В отцовской квартире имелась неплохая библиотека, и в конце концов безделье подтолкнуло к ней и Вячеслава. Отец, как всякий физик, особенное внимание уделял гуманитарным наукам; книг было не так уж и много, но подобраны они были со знанием дела. Были среди них и подаренные когда-то Владленом.

С Владленом Вячеслав виделся нечасто, но часто возвращался мыслями к тому разговору, который состоялся между ним в ресторане «Дантес». Как и Владлен, Вячеслав тоже не хотел ни миллиона, ни в турпоход, ни на Луну, правда, возможно, несколько по иным причинам. Впрочем, второе и третье ему исправно заменяли книги. Той осенью, лёжа на старом диване под винтажным бра, Вячеслав перечитал много всякой всячины. Перед его мысленным взором прошли века и вереницы нанизанных на них судеб.

Одно место из «Французской революции» Карлейля показалось ему до того знакомым и близким, что он то и дело к нему возвращался, обдумывая настоящее.

«Когда век чудес уже померк в дали времён, как недостойное веры предание, – писал Карлейль, – и даже век условностей уже состарился, когда существование человека основывается на пустых формах, которых время лишило содержания, когда начинает казаться, что уже нет более никаких реальностей, а есть только их призраки, что весь Божий мир – это дело одних портных и обойщиков, а люди – это кривляющиеся и гримасничающие маски, – в этот самый момент земля внезапно разверзается…»

Эти слова как нельзя лучше выражали всё то, что многие люди с нарастающей тоской ощущали в последнее десятилетие. Вячеславу казалось, что кто-то грубо и криво ржавыми тупыми ножницами обрезал горизонт.

Свадебная шоколадка – барельефы жениха и невесты – долгое время лежала на кухонном подоконнике. Как-то Вячеслав набрался духу, развернул обёртку и откусил полневесты. Шоколад оказался горьким. Он доел невесту, потом съел и жениха.

Михаил задержался в деревне всего на два дня. Болезнь архивариуса спутала все его планы, и ждать его выздоровления Михаил не захотел. В кадастровом отделе ему сказали, что оформление документов на землю продлено до пятнадцатого года, и это сообщение расхолодило его. Спустя неделю легкокрылый бразильский "Эмбрайер" авиакомпании "Монтенегро" доставил его в аэропорт города Тивата, где его встречала сестра Таня на маленьком юрком зелёном "Хёндае", на котором когда-то они с мужем добрались сюда через Украину, Румынию и Сербию и оставили для местных нужд.

Вдоволь насладившись морем, до которого было буквально пятьдесят метров, Михаил отправился наконец осматривать окрестности. Всё было ново и интересно ему на этой новой для него земле.

Курортная Черногория делится на две части: открытое побережье, обращённое к Италии, с городами Будва, Бар, Улцинь, и Которский залив, над которым снежным колпаком нависает знаменитая в Черногорской истории гора Ловчен. Все пятьдесят километров залива Бока Которская опоясаны автомобильной дорогой. С севера она сближается с ним у Тивата и снова выходит к открытому морю у самого Герцог-Нови, а дальше ведёт уже в Хорватию. Большей частью полотно её жмётся к самой воде, в иных местах как бы даже черпая её, и вода до того прозрачна, что из машины легко можно видеть подводных обитателей; вообще же путь этот столь узок, что только привычка и мастерство местных водителей позволяют им благополучно разъезжаться при неожиданной встрече. После паромной переправы со стороны Тивата вдоль дороги практически без разрывов до самого Котора тянутся заборы и дома, и понять, что закончился один поселок и начался другой, возможно только по указателям.

Хотя сложно окончательно решить, какая из этих двух частей имела больше прелести для туристов, всё же старинный город Котор – то ли младший брат Дубровника, то ли незаконнорождённый сын Венеции, – и его окрестности, больше притягивали людей с изящным вкусом, а Иван Болотников, Танин муж, несомненно, к ним принадлежал. Было очевидно, что такое соседство неизменно поддержит в нём творческое вдохновение, а, может быть, приведёт к озарениям. С другой стороны, недвижимость в Боке Которской только росла в цене, Юнеско взяло залив со всем содержимым под свою охрану, и особенно переживать Ване и Тане было не о чем.

Соседом Вани и Тани оказался Бранко – пожилой белградец-пенсионер, много лет работавший в Одессе, а потому вполне сносно говорящий по-русски. Бранко покорял своим дружелюбием, и любил поболтать, и они терпеливо слушали были и небыли то Одессы, то Боки, истории о том, как местный богатырь Радовой тешился тем, что холодной зимой, когда залив покрывался льдом, катал по нему апельсины, и они, точно хоккейные шайбы, пущенные могучей рукой, скользили с одного берега на другой, где жила его невеста.

Бранко угощал собственными плодами киви и катал по заливу на своей моторной лодке. Он был бескорыстен, как почти все пожилые одинокие люди, и непринуждённое общение считал достаточной платой за расточаемые щедроты.

14-го числа проведать семью прилетел на несколько дней Ваня. Как хозяин, старожил и специалист в области архитектуры, он тотчас взял Михаила под своё интеллектуальное покровительство. Они сидели на балконе, над ним был натянут белый солнцезащитный тент, и тени пальмовых листьев рассыпались по нему острой бахромой. Двор утопал в цветущих гортензиях. Ваня пригубил "Вранца" и принялся рассказывать про Котор, про Столив, про Прчань и Муо, и рассказывал действительно интересно. Потом перешёл на Италию и упомянул номерные кирпичи, которые итальянские реставраторы изготавливают специально для своих нужд по аутентичным технологиям. И выходило по Ваниным словам, что в Италии, да и здесь, в крохотной Черногории, любят свою старину и умеют поддержать её, а в России не ценят ни курятника, ни дворца.

Михаил, наконец, не выдержал.

– Кирпичами восхищаешься – это хорошо. А Приваловские доходные дома не ваша ли контора сносила?

– Мы лично ничего не сносили.

– Ну да, лично вы не сносили, – согласился Михаил, – просто согласились с этим и стали спокойно строить.

– Я таких решений не принимаю, – недовольно буркнул Ваня. – И почему спокойно?

– Ну и хорошо, – согласился Михаил. – А ты бы уволился. В знак протеста.

При этих словах Ирина Александровна посмотрела на сына едва ли не с ненавистью.

– А дом Быкова у вас под носом на Брестской стоит, развалился уже почти, – не унимался Михаил.

Ваня обладал лёгким, покладистым характером. Он не стал защищать своё начальство, но и от предложения Михаила отказался.

– Кто ж этих-то кормить будет, – притянул он к себе маленького Мишу, – если все уволятся?

– Так вот мне кажется, – подхватил Михаил, – когда все уволятся, тогда мерзкие дела будет творить гораздо труднее. Тем, кто их творит.

– Ну, ладно, Бог с ними, с этими доходными домами, не Растрелли, в конце-то концов, строил. Пойми ты, что не может город совсем не развиваться. Надо же и расти, развиваться как-то. Поедем-ка завтра в Котор, я тебе там такое покажу! И в Венецию ехать не надо.

Но и Михаил уже сожалел о своём выпаде.

– Ты мне лучше скажи, что это за церковь в Прчани Антония Падуанского, – миролюбиво попросил он. – Указатель вижу, а найти не могу. На горе она, что ли?

Ваня глянул на него снисходительно.

– Да здесь эти церкви на каждом шагу, – сказала Таня. Она не слишком увлекалась стариной, предпочитая ей фрукты, море и солнце и, в общем, согласна была с мужем в том, что за старое цепляться нечего.

– Да она прямо у дороги стоит, – пояснил Ваня. – Крохотная совсем, вот ты, наверное, и принимаешь её за сарай.