Кащей - Германарих?

После этого, до самой смерти Аттилы (453 г.), Иордан не упоминает почти никаких событий из истории остроготов, только дает не особенно достоверное перечисление их царьков, подчиненных гуннам. Даже «Когда он умер [один из вождей – В.Б.] остроготы так оплакивали его, что в течение сорока лет никакой другой король не занимал его места...» [там же]. В столь затянувшийся траур сверхвоинственного племени поверить весьма трудно: скорее причина в том, что от самого племени почти ничего не осталось, а те, кто уцелел, впали во вполне понятную после такого разгрома депрессию, неизбежно связанную в те времена с междоусобной грызней, мелкими склоками, старыми обидами и т.п. В «Старшей Эдде» («Вторая песнь о Гудрун» [Западноевропейский эпос 1977: 210]) говорится: «Конунг Тьодрек был у Атли и потерял там большую часть своих людей». В «Третьей песни о Гудрун» эта последняя говорит: «Тьодрек привел [в ставку "конунга" гуннов - В.Б.] / тридцать воителей / никто из дружины / в живых не остался!» [там же: 215]. В «Песни о Нибелунгах» после схватки «амелунгов» с бургундами в ставке короля гуннов Дитрих Бернский приказывает раненому Хильдебранду: «К оружью призовите моих богатырей...».

«Но Хильдебранд промолвил: «Кто ж явится на зов,

Коль больше не осталось теперь у вас бойцов?

Из всей дружины вашей лишь я один в живых»

Был Дитрих смел, но задрожал и он от слов таких» [там же: 488].

Гибель готов («дружины Теодориха-Тьодрека-Дитриха») связана с гуннами, а невнятность такой связи (нигде прямо не указывается, что «амелунгов» убивали гунны, в «Песни о Нибелунгах» это прямо отрицается) происходит от того, что этот сюжет (гибель готских воинов) в эпосе контаминируется с другим – службой остроготов гуннам (напр. [Мифы и легенды 2000: 582]), что также имеет свой исторический прототип в виде службы гуннам, хотя и не самого Теодориха Великого, жившего позже, но его предков.

Однако время шло, остроготы опять воспряли духом, число их возросло (отнюдь не за счет естественного прироста, а подобно тому, как росли все союзы племен времен Великого переселения, за счет присоединения мелких племен, просто шаек и отдельных головорезов). В те времена распада всяких связей, главной проблемой было найти прочное ядро, достаточно устойчивое к этим силам распада, а численность нарастала, практически, сама собой. Уцелевшие остроготы «великого Гунимунда» и составили такое ядро. В битве на Каталаунских полях «новые остроготы» уже показали себя немалой силой, в частности, в схватках с собратьями-везеготами (в обоих союзах, вероятно, уже почти не было потомков выходцев из Скандинавии), впоследствии они возглавили коалицию, разгромившую самих гуннов (среди которых, опять же, осталось совсем немного монголоидов), потом завоевали Италию (обороняемую отнюдь не италийцами) и постепенно сошли на нет во всеобщем развале VI-VII веков.

Но вернемся к описываемому времени. На этот раз гунны не ушли к своим стадам в степи Прикаспия. Значительная их часть осталась в Причерноморских степях, а потом продвинулась дальше на запад в Паннонию, и это неудивительно: военный грабеж, да еще столь удачный, пришелся по душе многим гуннам, кроме того, высокопроизводительный труд скотоводов-кочевников не требует многих рабочих рук, и у такого общества всегда появляется проблема – куда девать избыточное население [Гумилев 2002: 127]. Значительная часть славян присоединилась к войску гуннов. Тут надо уточнить одну мысль: племена россов, уличей и тиверцев не были союзниками гуннов в их походах на Запад. После расправы с «Кащеевым войском» они вернулись к своим домам и пашням (ненадолго, об этом ниже). К гуннам уходили не племена, а люди, одиночки и группы – бывшие пахари-черняховцы, ставшие ополченцами в начале «второй войны» и превратившиеся в профессиональных воинов к концу ее. Судя по «второй» сказке, они получали коней от аланов еще до подхода гуннов и перенимали аланско-гуннскую конную тактику. Чего удивительного, что после окончания войны возвращаться к мирному труду захотели далеко не все? Гот (германец) Иордан, писавший на испорченной латыни, описывая похороны Аттилы, называет погребальный пир гуннов славянским словом страва [1997: 110], и современные комментаторы [там же коммент. Скржинской: 333-334] склоняются к мысли о том, что термин этот действительно славянский.

Грек Приск дает весьма лестную характеристику деревянному дворцу Аттилы. Тут ценно то, что во-первых: Приск видел дворец сам, что выгодно отличает его описание от трудов многих других писателей [Буве-Ажан 2003: 82-83]; во-вторых, ехал в ставку гуннов он с более чем скептическим отношением к «варварам», а тем более, к их искусству; в-третьих, описание дворцов Аттилы и его приближенных в «очаровательной столице», хотя и сделанное без знания дела, оставляет впечатление сходства с позднейшим русским деревянным зодчеством (резьба по дереву, «колоннада» вокруг стен и т.д.). Во всяком случае, у самих гуннов не могло быть традиций деревянной архитектуры, германцы, сарматы и дако-фракийцы отпадают потому, что римляне и греки были тесно знакомы с ними сотни лет, но ничего подобного об их дворцах не пишут. Чтобы поразить воображение образованного и высокомерного грека, очевидно, потребовались усилия плотников-черняховцев. Итак, выходцы из славянского Поднепровья, вероятно, составляли значительную часть воинов, которых древние историки называли «гуннами», и это неудивительно: настоящих гуннов и было-то очень мало (много ли сейчас чабанов пасут овец в Калмыкии и Гурьевской области Казахстана?), да и из них многие остались на своих прежних землях [там же: 62]. Тут была та же закономерность: было бы достаточно крепкое ядро, а собрать вокруг него воинов с помощью разного уровня союзов можно было хоть пол-Европы. Распад этой «империи гуннов» привел к тому, что славянские дружины перестали называть себя чужим именем и стали, по словам Иордана, [1997: 84] «свирепствовать повсеместно», уже от своего лица.

Конец эпохи

Дальше археологи могут только констатировать конец Черняховской культуры, которая в течение V века переходит в сильно упрощенную культуру, отмечающую Великое расселение славян [Седов 2002: 200-205]. Что произошло? Ранее упадок черняховских поселений связывали с нападениями гуннов, но гунны еще в конце IV века ушли в Паннонию. Что же случилось? Случилось то, что общая тенденция «развития» варварских племен Европы докатилась и до славян.

По всей Европе в те века земледельцы срывались с мест, сбиваясь в «племена» под условными наименованиями: франки – свободные, саксы – ножовщики, алеманы – сброд, свевы – бродяги (можно добавить, что и этноним «вандалы», вполне возможно, одного корня с современным английским словом «wander» – кочевать); про остроготов и везеготов говорилось выше – они также были не те, что готы, жившие в Скандинавии на два века раньше. Каким образом переносилась эта «инфекция» от народа к народу, сказать довольно сложно, но факт остается фактом – одно племя за другим переживали период разрушения всех традиционных связей, старого порядка, старой морали, переходили в «текучее состояние» воинственных орд, успевали принести немало неприятностей соседям, после чего зачастую гибли, как, например, те же вандалы в Африке, или впадали в тяжелейший внутренний кризис, как варварские королевства VI-VII веков.

У славян как было указано ранее, во времена «Кащеева царства» начальные стадии этих процессов часто выливалось в межплеменные трения. Переломным событием, очевидно, стал поход «Винитария», описанный выше. Не из-за человеческих жертв (хотя, несомненно, они и были немалыми); и, разумеется, не из-за материальных потерь. Всем приднепровским славянам, сторонникам «черняховского» образа жизни был нанесен тяжелейший моральный удар. Воочию было продемонстрировано, что наиболее бесполезная часть общества, даже вредная – беспокойные смутьяны – оказалась наиболее подготовленной к встрече с «Кащеевым войском», в то время как самые почтенные и уважаемые хранители черняховских традиций показали себя не с лучшей стороны. Выше цитировался довольно высокомерный отзыв Иордана о «негодных для войны» венетах. Если это суждение готов (как и весь эпизод об их походе против славян – см. выше) перенести на несколько лет вперед – на «вторую» войну, то следует признать его небезосновательным. Набравшие боевой опыт в жестокой «первой» войне с гуннами и разъяренные ею же, остроготы стали профессиональными воинами, которые должны были (и это неудивительно) показать свое преимущество в бою против ополченцев-славян, которые, хотя и храбро защищали свою землю (и даже разгромили в первом сражении остроготов, что отмечает и Иордан), но из-за своего земледельческого быта были тяжеловаты на подъем, особенно во время весенней и летней полевой страды и, вероятно, часто не успевали собираться из многих сел для борьбы с сосредоточенной массой готов. Побеждали в той войне те, кто безжалостно бросил свое хозяйство, деревню и семью, достал коня у аланов и шел в погоню за «Кащеевым войском», где бы оно не находилось, а те, кто решил остаться сжать созревающий хлеб, погибали, пытаясь одной деревней сопротивляться целому войску готов.