Глубокое течение

— Теперь пройду. Лугом надо… лозняками.

— Хорошо…

Лесницкий быстро поднялся и торопливо зашагал между деревьями, переступая через спящих людей. Остановился он перед зеленой палаткой, которая была ловко прилажена среди ореховых кустов и сливалась с ними. Он тихо позвал:

— Алена Григорьевна!

Из палатки выглянула заспанная Татьяна.

— Разбудите Зайчук.

— Я тут, Павел Степанович, — послышался голос за спиной Татьяны.

Алена вышла из-за дерева, одетая в темную крестьянскую свитку.

— Идите и вы сюда, Татьяна, — позвал Лесницкий и, когда она подошла, пристально посмотрел ей в лицо. — Не пугайтесь, ранен Николай Карпович.

Он увидел, что она едва заметно побледнела.

— Ничего страшного. Только пока не говорите ничего отцу, старый и так волнуется. Вы сейчас же пойдете к брату. Вы и врач Тарасевич. Вот с Буровым, — Лесницкий говорил коротко и быстро и совсем не был похож в эту минуту на самого себя, всегда сдержанного, спокойного.

Его возбуждение и стремительность передались» Татьяне, но еще больше взволновали Алену, о чем он даже и не подозревал.

— Павел Степанович, пойду я, — тихим, но каким-то особенным, незнакомым голосом неожиданно попросила Алена.

Он быстро повернулся, удивленно посмотрел на нее.

— Нет! Нельзя. Без вас мы как без рук. А неизвестно еще, что ожидает нас сегодня.

— Павел Степанович! — голос Алены дрогнул и оборвался, как перетянутая струна.

Лесницкий не знал об их отношениях, а Николай, живя все время с ним в одной землянке, ни разу не заикнулся об этом. Но необычный голос Алены вызвал внезапную догадку и одновременно недовольство собой.

«Как же это я ничего не видел? Старею, наверное, раз такого не заметил».

— Нельзя! — решительно отрезал он, но, повернувшись, добавил мягче: — Трудно мне вас отпустить.

Татьяна задержала его, дотронувшись до рукава ватника.

— Товарищ комиссар, разрешите ей… Понимаете, ей… ей очень нужно там быть…

Просьба сестры раненого тронула его. Сомнения относительно их отношений уже не могло быть. Он внимательно посмотрел сначала на Алену, потом на Татьяну, укоризненно кивнул головой и ласково сказал:

— Что ж… идите. Но передайте ему… — Не досказав, что передать, он махнул рукой, отошел и издали крикнул: — Возьмите все необходимое!..

Николай то приходил в себя и тогда ясно все понимал, и даже разговаривал с женщинами, не отходившими от него ни на минуту, с дедом Лавреном, который шепотом, но сурово командовал женщинами, то вдруг снова терял сознание, бредил, метался, звал друзей.

Он продолжал бредить и тогда, когда к нему подошли Алена и Татьяна. Но когда Алена взяла его руку и начала слушать пульс, он замолк, взгляд его постепенно становился более ясным, над бровями появились морщины глубокого раздумья. Наконец он узнал ту, которую звал все время в бреду, и удивленно, обрадованно, но неуверенно прошептал:

— Лена?..

— Я, родной, я. И Таня тут.

Татьяна наклонилась над братом. Слезы затуманили ее глаза, не давали возможности говорить.

Счастливая улыбка появилась на измученном лице раненого. Он поднял руку, нежно дотронулся до щеки Алены, словно хотел удостовериться, что перед ним не привидение, а действительно она, Алена.

— Ну, вот и чудесно! Теперь я уж не буду бояться за свою жизнь. Теперь она в надежных руках. Да? — голос его был уже почти обычный, только хриплый, как у простуженного.

Присутствие врача и родной сестры вернуло ему силы и веру в победу жизни над смертью, а для больного — это главное.

Алена поняла его душевное состояние и пошутила:

— Да, теперь единственный и безжалостный начальник над тобой — я. Держись! Ну, давай твои ноги, посмотрим раны.

Татьяна развязала полотенца, которыми его перевязали женщины; полотенца уже пропитались кровью и присохли. Когда она отдирала их, Николай не удержался и застонал. Алена вытерла марлей его вспотевший лоб, ласково улыбнулась.

— Терпи, казак, атаманом будешь.

Она наклонилась над ранами и сразу же выпрямилась. Лицо ее побелело.

Николай внимательно следил за ней. Затаив дыхание, смотрели на нее Татьяна, Тимофей, дед Лаврен и женщины, стоявшие поодаль.

Она почувствовала эти скрестившиеся на ней взгляды и снова наклонилась, дотронулась пальцами до его ног. Нет, ошибки не могло быть! Это очень просто и знакомо. Не первый раз уже видит она эту синюю опухоль с газами под кожей и чувствует этот гнойный запах.

Подняв голову, она встретилась глазами с пытливым взглядом Николая.

— Что? — одними губами спросил он.

Алена поняла, что врать поздно, да и не нужно, и сказала спокойно и просто, только немного больше обычного растягивая слова:

— Газовая гангрена.

Николай шумно вздохнул, поморщился, как от приступа боли, и, помолчав, спросил:

— И что может спасти мне жизнь?

Она ответила механически, не задумываясь, как отвечают на экзамене на очень хорошо знакомый вопрос:

— Ампутация.

— Делай.

— Я? — только теперь до ее сознания дошел смысл этого страшного слова.

— Ты. Кто же, кроме тебя, может это сделать? Конечно, ты.

Алена беспомощно огляделась вокруг и задержала взгляд на Татьяне, словно прося у нее совета. Но Татьяна не сводила глаз с брата, а он смотрел на Алену. Она чувствовала на себе его вопрошающий и суровый взгляд и боялась повернуть голову, чтобы не встретиться с этим взглядом.

«Такую операцию — ему? Нет!.. Не поднимутся руки. Не смогу! Не смогу!» — кричало в глубине ее души.

Николай угадал ее мысли и разозлился.

— Что? Не хватает духа, товарищ главный врач бригады? Да? Так зачем же вы шли сюда? Чтобы отдать меня в лапы смерти? Не-ет! Я без боя не сдаюсь. Я жить хочу! Жить и бороться! А жить нельзя без головы, без ног — жить можно. И бороться можно. Слышите? Делайте операцию! Я приказываю!

И это решительное «я приказываю» отрезвило ее. Она посмотрела на измученное лицо Николая, выдержала его суровый взгляд и почувствовала, что его душевная сила передалась ей. В одно мгновение она снова сделалась главным врачом бригады, спокойным, опытным хирургом. Не впервые ей делать операцию в таких условиях! За два года она научилась такому, чему в обычное, мирное время нельзя было бы научиться и за десятилетие.

Алена огляделась вокруг, остановила свой взгляд на повозке, которая стояла недалеко под сосной, и, повернувшись к Татьяне, приказала:

— Готовьтесь к операции! Вольного на повозку! — Затем повернулась к деду Лаврену: — Разожгите огонь и достаньте хорошую ножовку.

— Пилу? — не понял старик.

— Да, пилу.

Дед поднял руку, чтобы в раздумье почесать затылок, но Алена заметила и предупредила это движение.

— Из-под земли достаньте, но чтобы была! — голос ее сурово зазвенел.

— Слушаюсь, — по-военному ответил старик и, отойдя, сердито зашипел на баб и разослал их в разные стороны.

…Операция тянулась полтора часа.

Женщины отступили подальше от повозки и неподвижно стояли плотной стеной, закрывая собой детей. Только один раз они испуганно отшатнулись — когда Алена начала пилить оголенную кость ноги.

— Боже мой, что это делается на белом свете! — прошептала одна старуха.

— Говорят, что она — его женка, а та, другая — сестра.

— Что ты, милая! Окстись! Разве будет женка такое делать?..

— А что вы думаете, бабуля? По-вашему, пусть лучше умирает человек. Вы слышали, что он говорил? Не беспокойтесь, такой человек и без ног будет жить, да еще с такой женой.

— Конечно, милая. Нехай бы мой Митя без ног приехал, я его на руках бы носила, — сказала молодая женщина с грудным ребенком.

— Господи, но какое же сердце надо иметь, чтобы сотворить такое над близким человеком!..

Лаврен, который стоял впереди, ближе к повозке, повернулся и погрозил бабам кулаком. Они послушно замолчали.

Закончив операцию, Алена сорвала с лица Николая хлороформовую повязку и, шатаясь, как пьяная, пошла на людей. Женщины с уважением расступились перед ней, но она не видела их. Она не видела ничего и шла до тех пор, пока дорогу ей не преградила сосна. Тогда она подняла голову, обхватила дерево руками и по нему сползла на землю, оцарапав щеку и руки о шершавую кору.