Глубокое течение

«… Красная Армия и ее боевые кадры выросли в серьезную силу, способную не только устоять против напора немецко-фашистских войск, но и разбить их в „открытом бою и погнать их назад».

Слыхали? — взволнованно проговорил Приборный.

— Тише, — зашептали со всех сторон.

У Лесницкого радостно забилось сердце. Он почувствовал, как легко вздохнули триста человек и подались вперед в едином порыве, прижав его к дверям землянки.

Каждое слово Сталина, как яркий луч, согревало сердце, наполняя его верой в победу. Лесницкий не чувствовал больше жгучей боли в ногах и плечах, холода и голода. Он закрыл глаза и увидел Сталина, но не в Колонном зале. Вождь в знакомой шинели и фуражке стоял на невидимой трибуне среди просторов огромной страны. Лесницкий видел города и деревни, заводы и обширные поля, огневую линию фронта, руины Сталинграда, пожары на захваченной врагом земле, родные леса; видел миллионы людей — солдат, партизан, рабочих, женщин, детей. Все они со всех сторон, затаив дыхание, смотрели на Сталина. И он видел всех и говорил им суровые, святые слова правды. Вот он повернулся и смотрит прямо в глаза ему, Павлу Лесницкому, комиссару партизанской бригады, и говорит спокойно, сосредоточенно, словно разговаривает с ним одним:

«… Теперь вы можете представить, насколько серьезны и необычайны те трудности, которые стоят перед Красной Армией, и до чего велик тот героизм, который проявляет Красная Армия в ее освободительной войне против немецко-фашистских захватчиков».

— Представляю, Иосиф Виссарионович, представляю, — прошептал Лесницкий и встрепенулся, услышав, что кто-то сбоку шепчет эти же слова.

То был Женька Лубян.

Комиссара поразила необычайная тишина. Он оглянулся, но в темноте ничего не увидел, только услышал сдерживаемое дыхание множества людей. А когда загремели аплодисменты, партизаны зашевелились, зашептались, но сразу умолкли, как только Сталин начал говорить снова.

Лесницкий почувствовал, что у него затекли ноги, а за воротник струями течет вода (он забыл, что снял шапку и держит ее в руке), но боялся пошевелиться, чтобы что-нибудь не пропустить и не помешать другим. Теперь он уже видел не всю страну, а людей отряда, которые стояли вокруг, представлял себе их лица и думал: «Вот она, наша сила, в чем: обо всем забыли, час под дождем стоят, чтобы только услышать мудрые слова того, кто ведет нас к победе».

«Нашим партизанам и партизанкам — слава!» — закончил Сталин.

Загремели аплодисменты. Зашумело в приемнике. Казалось, аплодировала сразу вся страна. На ухо Лесницкому кричал Женька Лубян:

— Павел Степанович, Павел Степанович! Здорово, а?

Кто-то закричал:

— Ура, товарищи!

И могучее «ура» прокатилось по бору.

— Слава великому Сталину! — крикнул Лесницкий.

И снова широкий, раскатистый, торжественный клич всколыхнул старые сосны.

Партизаны, взволнованные и счастливые, радостно зашумели и еще долго не расходились, несмотря на свою усталость и продолжающийся дождь.

Лесницкий, Приборный и Николай Маевский переоделись в сухое платье и стали горячо обсуждать доклад вождя.

— Какую чудесную силу имеют его слова! Просто наполняешься ею, просто… ну, как вам сказать, — Приборный обвел друзей сияющим взглядов, — сразу чувствуешь свое всестороннее превосходство над врагом…

— Да… И учти, что это начинает чувствовать каждый советский человек. И вместе с этим растет непоколебимая вера великого народа в свою великую победу. С каждым выступлением Сталина, с каждым его словом она растет, крепнет… Помнишь, Сергей, какое впечатление произвела на нас его речь третьего июля?.. Признаться, до нее некоторые плохо себя чувствовали, — Лесницкий повернулся к Николаю. — Отступление, беженцы, бомбежка мостов, парашютный десант. Кое-кто из районных работников пятки смазал. Голова кружилась. И вдруг его речь. Мы с тобой, Сергей, в кабинете сидели, помнишь? Сразу все стало ясным, понятным, что делать, чего ждать… И пошла у нас слаженная жизнь, как того и требовали суровые законы военного времени.

— А какой глубокий анализ событий, а! — сказал Николай. — Выходит, мы ошибались, когда думали, что главная цель врагов — захват нефтяных районов. Ан нет! Москва не дает им покоя. Москву хотят обойти с востока. Главные группировки под Сталинградом и Орлом держат… И знаете, что я понял, товарищи? Хороший «сюрприз» подготовлен немцам под Сталинградом. Сталинский. По всему видно, будет им, как под Москвой, а может, и хуже… И это уже близко…

— Безусловно, — согласился Приборный. — А насчет второго фронта что вы думаете, хлопцы? Рано или поздно, но будет? Та-ак… Сдается мне, — он понизил голос, — что не очень надеется на них Сталин. Черчилли эти, лихо на них, привыкли загребать жар чужими руками.

Лесницкий усмехнулся.

— Пока что, Сергей, второй фронт — это мы. И на нас товарищ Сталин, безусловно, надеется.

В землянку вошел радист.

— Поздравляют с праздником, — высказал догадку Приборный.

— Нет, кажется, что-то другое. Шифр «Б», — ответил Николай, принимаясь за расшифровку. Расшифровывал он минут пятнадцать, не меньше.

Приборный и Лесницкий молча стояли около печки, не сводя с него глаз, и нетерпеливо ждали. Наконец он поднялся.

— Слушайте. «Командиру и комиссару бригады «Днепр». Седьмого и восьмого в районе Лоева через Днепр будет переправляться партизанская рейдовая армия генерал-майора К. Приказываю вам силами всей бригады прикрыть переправу с севера. Парализуйте железную дорогу, оседлайте все дороги на правобережье, установите связь с К. Ружак».

Лесницкий быстро подошел к Николаю, взял радиограмму, прочитал ее сам и передал Приборному. Потом, встав рядом, они долго перечитывали ее вместе.

— Партизанская, товарищи! — взволнованно воскликнул комиссар, обводя друзей радостным взглядом.

— Рейдовая, Павел Степанович, рейдовая, — добавил начальник штаба.

— Армия! Армия! Хлопцы! С этого начинайте! — пробасил командир. — Эх, силища наша! Растет, растет и ширится. Пиши приказ, начальник штаба. Составляй диспозицию, — он открыл дверь и громко крикнул: — Дежурный! Павленко сюда! Пулей!

Его бурная радость передалась Лесницкому и Маевскому.

— Вот это праздничный подарок!

— Внимание, товарищи! Начинаем думать о размещении отрядов. Прошу к карте, — попросил Маевский.

Прибежал запыхавшийся Павленко. Приборный, веселый, взволнованный, поднялся навстречу ему.

— Накормил своих орлов? Дай — им три часа поспать. Да, да, только три. Не удивляйся. Через три часа выступаем. На вот, читай!

Павленко пробежал глазами радиограмму и, удивленно посмотрев на командира бригады, начал читать снова — медленно, внимательно.

— Подробности пока что не рассказывай. Но объясни людям чрезвычайность этого ответственного задания. Выяви больных, выбившихся из сил. Подготовь три пары конных посыльных.

— И сейчас же направь сюда всех коммунистов, — добавил Лесницкий и снова склонился над картой Приднепровья, по которой безостановочно сновал красный карандаш начальника штаба.

Был совсем обычный день, но партизаны называли его необыкновенным, потому что дней таких у них было мало. В этот день только несколько разведчиков были на задании. Все остальные отдыхали, и отдыхали уже третий день. Это был самый долгий отдых за все время существования бригады. Люди заслужили его. Почти месяц бригада находилась в непрерывных боях и походах, и силы ее были напряжены до крайности. Особенно тяжелыми были последние бои, когда бригада прикрывала переправу рейдового соединения украинских партизан. Немцы старались любыми средствами сорвать переправу. «Днепровцы» приняли на себя их главный удар, собственной грудью прикрыли украинских братьев. Много мужественных бойцов потеряла бригада во время этих боев. Много было раненых и больных, а остальные партизаны были донельзя утомлены, обессилены. Поэтому и на третий день отдыха в лагере было почти пусто и тихо. Люди спали. Только медленно расхаживали часовые да около госпиталя суетились санитары. Земля была скована морозом. В воздухе время от времени начинали кружиться снежинки — вестники близкой зимы, но ветер не давал снеговым тучам сгуститься и упрямо отгонял их куда-то вдаль, на восток.