Омут памяти

В тот же день Кириленко вместе с Плиевым и Иващенко переехали в Новочеркасск. Сюда же прилетели Микоян, Козлов, Шелепин, Полянский, руководители центральных органов КГБ, командование внутренними войсками МВД. К городу подтягивались воинские части, а также силы внутренних войск МВД из Каменск-Шахтинского, Грозного и Ростова-на-Дону. Испуг высшей власти был неимоверным.

Безоружные люди колонной двинулись к центру города. Это было мирное шествие с красными флагами, портретами Ленина и цветами. Много детей и женщин. Когда толпа была примерно в 4–5 километрах от здания горкома партии, находившиеся там Козлов, Кириленко, Микоян доложили Хрущеву об обстановке и попросили разрешения отдать приказ на силовое пресечение демонстрации.

Рабочие, члены их семей — жены и дети — приблизились к зданию горкома на расстояние 50 — 100 метров. Здание было оцеплено войсками. Начался митинг, выступавшие требовали снижения цен на продукты питания и повышения заработной платы. В ответ был отдан приказ открыть огонь. Раздались выстрелы. 20 человек убили на месте, в том числе двух женщин. В больницах города оказалось 87 человек, позже трое из них умерло. Начались массовые аресты «зачинщиков беспорядков».

В делах осужденных есть любопытные свидетельства. Услышав грохот танков, на улицу выбежал в одних трусах (эта деталь не упущена в протоколе допроса) тракторист Катков. Будучи не совсем трезвым, он воскликнул:

— О Боже, и эти идут удовлетворять просьбы трудящихся!

Тракторист был осужден, а в приговоре сказано, что, «находясь около своего дома, злостно препятствовал продвижению военных машин, направляющихся для охраны НЭВЗа, допускал при этом враждебные, клеветнические выкрики».

Всего было осуждено 116 человек, семь из них приговорены к высшей мере наказания — расстрелу. Многие — к длительным срокам лишения свободы — от 10 до 15 лет. Власти сделали все возможное, чтобы скрыть происшедшее, в том числе и убийство десятков человек. Трупы были захоронены тайно на различных кладбищах Ростовской области.

В газетах не было сказано ни слова о событиях в Новочеркасске. Только 6 июня «Правда» упомянула об этом городе, сообщив, что там «трудящиеся правильно оценили повышение закупочных и розничных цен на мясо и масло». Конечно, правильно! «Правда» никогда не отличалась чувством юмора. В той же публикации похвалили новочеркассцев за трудовой энтузиазм. Так и написано: «Хорошо работают коллективы Новочеркасского электровозостроительного, электродного заводов…» В городе были проведены собрания в поддержку «мудрой политики партии и правительства».

…История любит парадоксы. Сначала Хрущев хоронил Сталина физически, был председателем похоронной комиссии. Потом хоронил политически — на XX съезде. На похоронах Сталина Хрущев поочередно предоставлял слово Маленкову, Берии, Молотову. Порядок был определен тем, что когда Сталин только еще умирал, верхушка перераспределила власть. Маленков — предсовмина, Берия и Молотов — первые заместители. А Хрущеву велено было сосредоточиться в ЦК, который отныне станет заниматься только идеологией и учетом кадров. Казалось бы, толковое решение.

Но, Боже мой, такие прожженные византийцы, а совершили столь грубую ошибку! Они просчитались, когда поверили, что Хрущев останется марионеткой нового триумвирата. Впрочем, психологически трудно было не ошибиться. Ведь это был тот самый Хрущев, который, обливаясь потом и тяжело дыша, плясал гопака на даче «вождя» в Волынском, а все дружно хлопали.

Надежда, что Хрущев столь же послушно будет плясать под свистульку «новых вождей», не оправдалась. Хрущев обманул всех, играя на том, что у партии отбирают власть. Он оказался хитрее всех, проницательнее всех и беспринципнее всех. Проворнее и ловчее.

В этой связи особо надо сказать об июньском пленуме ЦК 1957 года. На этом пленуме снова решалась судьба страны. В течение года после XX съезда Хрущев уже сделал заметные уступки сталинистам в Президиуме ЦК.

До нас, аспирантов Академии, мелкими кусочками доходила информация, что вот-вот Хрущева освободят от работы. Однако кто будет его снимать — сторонники десталинизации иди ее противники, — так и не прояснилось до последних дней пленума. Москва жила слухами. Все устали от политики. Совсем недавно хоронили Сталина, поплакали, хотя и не все. Потом расстреляли Берию. Одобрили. Сняли Маленкова. Отнеслись равнодушно. Потом XX съезд — настороженно. А теперь какая-то новая склока. Надоело.

Пленум, о котором я упомянул, интересен тем, что до него и на нем Хрущев показал себя мастером политической интриги.

…Собрался Президиум ЦК. Неприятности для Хрущева начались сразу же после того, как члены Президиума расселись по своим Местам. Стенограммы этого заседания не велось, о деталях случившегося рассказали его участники на созванном позже пленуме.

Еще до формального начала заседания было высказано требование, чтобы его вел Николай Булганин, а не Хрущев, как обычно. Замысел ясен — в центре мишени оказался Хрущев.

В чем же его обвиняли? Упреки были достаточно банальными, но во многом правильными. Перечислю некоторые из них: нарушение принципов коллективности, нарастание культа личности, грубость и нетерпимость к отдельным членам Президиума, подавление инициативы советских органов, крупные просчеты в сельском хозяйстве, опасные кульбиты во внешней политике. Было высказано сомнение в целесообразности поста первого секретаря ЦК КПСС. Предлагали вернуться к практике, когда практически все государственные вопросы решались на заседаниях Совнаркома, а ЦК занималось сугубо партийными делами.

Президиум заседал четыре дня. В итоге большинство членов Президиума — предсовмина Булганин, председатель Верховного Совета Ворошилов, первые заместители предсовмина Молотов и Каганович, заместители предсовмина Маленков, Первухин, Сабуров — семью голосами против четырех проголосовали за освобождение Хрущева от занимаемой должности.

Казалось, все решено. Но Хрущев нашел возможность обвести своих коллег вокруг пальца. По его указанию Иван Серов (КГБ) самолетами доставил в Москву нескольких наиболее влиятельных первых секретарей из провинции, членов ЦК, которые решительно высказались в пользу Хрущева. Антихрущевское ядро явно спасовало. В результате С обсуждения был снят вопрос о смещении Хрущева, а также принято решение о созыве пленума сразу же после заседаний Президиума.

Рассказывают, что в тот момент, когда Хрущев потерпел поражение, он начал оправдываться, признавать ошибки, обещал исправить их. Ясно, что хотел выиграть время. Но когда с мест приехали члены ЦК и Хрущев узнал, как они настроены, он обрел «второе дыхание», вернул себе прежнюю жесткость и боевитость.

Внеочередной пленум ЦК открылся 22 июня, в субботу, и закончился тоже в субботу, 29 июня. На первом заседании председательствовал Хрущев, на остальных — Суслов. Кстати, он же будет председательствовать и на пленуме в 1964 году, когда освободят Хрущева Вводный доклад, названный информационным, сделал тоже Суслов. Прения открыл маршал Жуков. Огласил документы по репрессиям, которые обличали Молотова, Кагановича, Маленкова в совершении преступлений. Они были названы в качестве основных виновников политических арестов и расстрелов. Однако Каганович, обратив внимание на принцип избирательности в упоминании лиц, обратился с прямым вопросом к Хрущеву:

— А вы разве не подписывали бумаги о расстрелах по Украине?

Тот ушел от ответа.

Что касается Жукова, то он, спасая Хрущева, уже на этом пленуме обрек себя на скорую расправу, поставил вопрос о необходимости тщательного изучения массовых репрессий и наказания всех виновных в этих преступлениях, настаивал на перевод их в разряд «уголовных». Он назвал этот вопрос главным в жизни партии. Однако к его призывам отнеслись сдержанно. Члены ЦК не хотели дальнейших разоблачений, ибо вопрос решали сами преступники.

Сценарий пленума был скроен по старым сталинским моделям. «Обвиняемые» имели право только оправдываться. Их выступления прерывались грубыми репликами. В этом отношении пленум явил собой «образец» дискуссии по-большевистски — с бранными выражениями сторонников Хрущева, унижающими человеческое достоинство оппонентов. Одна сторона боролась за свою жизнь, другая, расстилаясь перед Хрущевым, за свою власть. В конце пленума почти все «обвиняемые» сами клеймили допущенные свои ошибки и в унизительном тоне умоляли простить их.