Страница 23 из 167
Век Руссо, который острее, чем кто бы то ни было из его современников, возвысил идею равенства людей.
Век Монтескье, защищавшего демократические принципы разделения законодательной, исполнительной и судебной властей.
Век экономистов-физиократов Кенэ и Тюрго, возвестивших принцип, за которым стояла идея свободы инициативы, невмешательства государства в экономическую жизнь.
Век Гельвеция, считавшего «пользу» критерием новой этики и основанием всех законодательств.
Плеяда выдающихся мыслителей вынесла феодальным порядкам нравственный приговор. И хотя они во многом расходились, но объективно делали одно общее дело — вспахивали интеллектуальное поле для перемен. С присущим им блеском они показывали, что старый порядок, пронизанный лицемерием, мертвящим догматизмом и схоластикой, противоречит разуму, находится в конфликте с самой природой человека, его стремлением к созданию общества, в котором частный интерес каждого совпадал бы с общечеловеческими интересами.
Французская революция предложила миру великую Декларацию прав человека и гражданина. Она создала основы современного правосознания, поставила перед человечеством вопросы, многие из которых принадлежат к числу вечных. Революция провозгласила: «Цель каждого государственного союза составляет обеспечение естественных и неотъемлемых прав человека». Она утверждала, что «свободное выражение мыслей и мнений есть одно из драгоценнейших прав человека, каждый гражданин поэтому может высказываться, писать и печатать свободно, под угрозою ответственности лишь за злоупотребления этой свободой в случаях, предусмотренных законом». Декларация выдвинула принципы разделения властей, ответственности и подотчетности должностных лиц.
Итак, идеалы прекрасны, чисты и благородны, обращены к человеку.
Ни одна из революций, которые предшествовали французской, не провозгласила столь возвышенные демократические идеалы. Но она же обнаружила глубокую пропасть между разбуженными ожиданиями и реальностями жизни. Свобода оказалась ограниченной, царство разума — идеализированным, ожидания — обманутыми, святая вера в идеалы — фарисейством.
Перерождение идеалов революции оказалось быстрым и гибельным. Уже в октябре 1789 года вышел закон о применении военной силы для подавления народных выступлений. После упразднения в феврале 1791 года цехов, этого института средневековья, был принят закон, запрещавший проведение стачек и создание рабочих организаций. Цензовое избирательное право, установленное конституцией 1791 года, находилось в противоречии с Декларацией прав человека и гражданина, провозглашенной двумя годами раньше.
Революция постепенно заболела мессианством, всегда опасным своей ложью. Вожди французской революции, по крайней мере многие из них, были глубоко убеждены, что ведут борьбу за освобождение всего человечества, за вселенское торжество справедливости. «Погибни свобода Франции, — восклицал Робеспьер, — и природа покроется погребальным покрывалом, а человеческий разум отойдет назад ко времени невежества и варварства! Деспотизм, подобно безбрежному морю, зальет земной шар». Вот они, семена большевистского мессианства, связанные с мировой революцией.
Французская революция рельефно высветила проблему, с которой пришлось столкнуться едва ли не всем последующим революциям и которая остается актуальной и в наши дни. Я имею в виду проблему целей и средств, когда цели, которые провозглашаются великими, оправдывают любые средства их достижения.
Революция показала, сколь значительна в процессе общественных преобразований роль трибунов, таких, как Марат, Мирабо, Дантон, Робеспьер, Сен-Жюст и других, делавших историю. Но проявилось и иное. Когда борьба общественных групп и партий перерастает в борьбу вождей, направление борьбы меняется столь причудливым и неожиданным образом, что вчерашние соратники предстают друг перед другом разъяренными противниками, презревшими честь и достоинство. Сегодня летят головы левых якобинцев Эбера и Шометта, завтра — «снисходительного» Дантона, послезавтра — самого Робеспьера.
Марат апеллировал к «топору народной расправы», который без суда должен отрубать головы сотням тысяч «злодеев». «Террор, — по Робеспьеру, — есть не что иное, как быстрая, строгая и непреклонная справедливость; тем самым он является проявлением добродетели». Освобожденный от рамок законности, меч насилия произвольно использовался теми, кто находился у власти. Гильотина срубила головы великим французам — химику Лавуазье и поэту Андре Шенье. Побеждала злая воля властолюбцев, одетых в блистательные наряды борцов за свободу и права человека.
Революция пожирала собственных детей. Она показала, что насильственные революции — это кровь на розах сладких иллюзий.
Итак, в прекрасных идеях французской революции оказались мракобесные страницы. В России именно эти страницы служили лицемерным оправданием практики террора. Другие ее страницы были отброшены в сторону за ненадобностью.
У вождей в России были просто другие цели. Да и к власти пришли резонерствующие невежды, но, будучи безмерно амбициозными, они не ведали своего невежества. Со дня своего змеинояйцевого вылупления основоположники российского общественного раскола всегда были мракобесами. Априорно, генно. Творения их «классиков» — это хрестоматия для террористов. Ничего святого. «Религия — опиум», семья — «буржуазное лицемерие», семейное воспитание — «порочно», а «общественное воспитание» павликов морозовых — благо.
Ленинская группа встала на путь преступлений с первых же дней после захвата власти. Не успели высохнуть чернила на декрете о провозглашении новой власти, как Дзержинский заявил, что большевики призваны историей направлять и руководить ненавистью и местью. 10 ноября состоялось заседание Петроградского военно-революционного комитета, где было заявлено о необходимости «вести более энергичную, более активную борьбу против врагов народа».
Итак, в первые же три дня контрреволюции провозглашены три программы: программа «Ненависть», программа «Месть», программа «Враги народа».
Прошел всего месяц после переворота, и 11 декабря правительство придало понятию «враг народа» официальный статус. «В полном осознании огромной ответственности, которая ложится сейчас на Советскую власть за судьбу народа и революции, Совет Народных Комиссаров объявляет кадетскую партию… партией врагов народа». Декрет был подписан Лениным.
А 20 декабря создается Всероссийская чрезвычайная комиссия (ВЧК). Появилась карательная организация, которая в течение десятилетий была главным орудием борьбы с «врагами народа», вернее, со всем народом. Началась многолетняя эпопея террора, которой нет аналогов в истории. На воспевание целей и средств новой власти была брошена вся политическая рать. Главный рупор большевиков газета «Правда» 31 августа 1918 года опубликовала программную фразу: «Гимном рабочего класса отныне будет песнь ненависти и мести!»
В тот же день Дзержинский выступает с обращением к «рабочему классу». В нем сказано: «Пусть рабочий класс раздавит массовым террором гидру контрреволюции!.. Пусть враги рабочего класса знают, что каждый, кто осмелится на малейшую пропаганду против Советской власти, будет немедленно арестован и заключен в концентрационный лагерь!»
Вслед за обращением Дзержинского последовала телеграмма в местные органы ЧК его заместителя Петровского. В этой телеграмме он пишет, что, несмотря на все указания, настоящего массового террора не организовано. Он предлагает всех подозрительных, всех, в чем-то замешанных, арестовывать и расстреливать. И далее: «Ни малейших колебаний, ни малейшей нерешительности в применении массового террора».
5 сентября 1918 года правительство легализовало террор, издав знаменитый декрет «О красном терроре». В нем говорилось о жизненной необходимости террора в условиях пролетарской диктатуры.
Уже в январе 1918 года, всего через два месяца после контрреволюционного переворота, в статье «Как организовать соревнование?» Ульянов-Ленин с удовлетворением отмечает наличие «тысячи форм и способов» внедрения «заповеди социализма»: «В одном месте посадят в тюрьму десяток богачей, дюжину жуликов, полдюжины рабочих, отлынивающих от работы (так же хулигански, как отлынивают от работы многие наборщики в Питере, особенно в партийных типографиях). В другом — поставят их чистить сортиры. В третьем — снабдят, по отбытии карцера, желтыми билетами, чтобы весь народ, до их исправления, надзирал над ними, как за вредными людьми. В четвертом — расстреляют на месте одного из десяти, виновных в тунеядстве. В пятом — придумают комбинации разных средств…»