Омут памяти

Пока ждал решения, умер Сталин. Ярославль затих. Улицы опустели. Собралось бюро обкома партии. Все молчали. Всхлипывала Лида Жарова, секретарь горкома партии. Кто-то еще. У всех одно на уме: как будем жить дальше? Казалось, что жизнь закончилась, — настолько все были оболванены. Что ни говори, а Сталин прекрасно знал психологию и уровень культуры народа и очень ловко манипулировал настроениями, привычками, слабостями, характерами людей, их склонностью к обожествлению кумиров, их отягощенностью комплексом неполноценности.

Растерянность в партийных кругах продолжалась до тех пор, пока Москва не сообщила о новом раскладе в партийном и государственном руководстве. В обкоме быстро заметили, что власть как бы перетекает в правительство. Это вызвало серьезное беспокойство в партийной среде. Если при жизни Сталина наибольшим авторитетом, за исключением его самого, пользовался Маленков, то новая расстановка сил подталкивала к смене ориентиров. Аппарат переключился на Хрущева в надежде, что он не даст в обиду партийные комитеты и сохранит их власть.

Но подробнее об этом — в следующих главах.

В заключение этой главы — еще о себе. Имею военные награды: ордена Красного Знамени, Отечественной войны I степени, Красной Звезды, медали; а также гражданские: орден «За заслуги перед Отечеством II степени», три ордена Трудового Красного Знамени, Дружбы народов, церковный орден Сергия Радонежского и др.

Защитил кандидатскую и докторскую диссертации. Академик Российской академии наук, член Европейской академии наук, член Всемирной академии наук и искусств. Почетный доктор наук ряда иностранных университетов, член Союза писателей Москвы. Опубликовал более двадцати пяти книг, некоторые из них переведены на английский, японский, французский, китайский, немецкий, итальянский, испанский, украинский, польский, турецкий, румынский, болгарский и другие языки.

Люблю собирать грибы, рыбалку, играть в шахматы, болею за «Спартак».

Глава вторая

Коренное неустройство

После столкновений на советско-китайской границе в 1969 году пришлось мне побывать в поселке Славянка Хасанского района. Здесь три границы: советская, китайская и северокорейская.

Начался сезон срезки оленьих рогов. Бедную скотину запихивали в специальное приспособление, где нельзя было шевельнуться, привязывали голову к деревяшке и пилили рога — под самый корень. На месте среза сочилась, а иногда чуть фонтанировала кровь. Ее собирали в баночку, затем выливали в спирт. Считалось, что это и есть «нечто», что делает мужика сексоогненным. Заканчивалось мероприятие как всегда: все надирались красным спиртом до радужного изумления, густо клубился мат, мужики не могли двинуться не то что к какой-нибудь девахе, но и домой-то доползали с грехом пополам.

Здесь жили и столыпинские переселенцы. Один из них — древний старец — люто ненавидел советский режим, а особенно Хрущева за ликвидацию местных хуторов и деревенек.

— Царь — умница, денег не жалел, чтобы русская речь звучала на этих берегах, а этот недоумок… — И дед сразу же устанавливал грешно-матерную связь со всеми нынешними дураками начальниками.

— Ну а что вы помните о столыпинской реформе?

— Что помню? Да то, что умнее царя и Столыпина никого не было. И добрее и щедрее. Хорошо помню, при царе и в армии служил. Жили мы на Украине, земли мало, отец и решился на переселение. Приплыли сюда на пароходе из Одессы. Во Владивостоке встретил нас вице-губернатор.

— Пашите земли, сколько вспашете, скотины держите, сколько можете, леса рубите, сколько нужно, — говорил начальник. — Нам по сердцу богатый мужик; власти гарантируют закупку хлеба, мяса, рыбы, пушнины в любых количествах. О сбыте не думайте, рядом — Китай, Корея. Купцы все продадут. Накормили Европу, накормим и китайцев. Богатейте, меньше пьянствуйте, больше работайте, Богу молитесь!

Каждой семье переселенца бесплатно дали лошадь, корову, ружье, топоры, пилы и еще что-то. Налогов не брали, более того, несколько лет казна платила 10 рублей главе семьи, по 3 рубля — иждивенцам. А Россия — и при Горбачеве, и при Ельцине, и при Путине — все еще ищет аграрную программу. Вот она! Это и есть самая полновесная экономическая программа для любого правительства. Осуществи ее — и Сибирь с Дальним Востоком запоют новые песни. И поднимется Россия!

— Господи, — перекрестился дед. — Какое время было! На дворе четыре лошади, восемь коров, свиней штук двадцать, кур, гусей, уток — не считано. А какой дом отмахали! А сколько рыбы пересолили, перекоптили! Какие магазины во Владивостоке были! Вспомнить — как во сне…

Как во сне. Вот этот «сон» и не дает мне покоя. Обращаясь к событиям тех времен, я хочу понять, почему Россия, да что там лукавить, и народ России не захотели вырваться из тисков общины, которая веками держала крестьянина в неволе, формируя и соответствующую психологию.

Я не собираюсь писать историю столыпинских лет. Хочу лишь напомнить о тех проблемах, которые во весь рост стоят перед страной и на переломе столетий. Особенно — об аграрной проблеме.

Что же, собственно, хотел переделать Столыпин? Что же видел такое, что обрекало Россию на отсталость и гибелью грозило, о чем он предупреждал и предостерегал народы Российской империи? И почему, наконец, идея свободного хозяина так и не привилась на российской земле?

Начать с того, что Россию всегда тянуло к Западу. Но, сколько ни старались, все понапрасну. Из нищеты так и не выбрались, работать так и не научились, за что и платим непомерной трагедией народа. «Европеизация» всегда получалась какая-то безногая, молью траченная, «патриотами» заплеванная да ворьем нашпигованная. Россия в основном эпигонствовала, но в то же время многое переделывала на свой лад и, надо сказать, добивалась своего: кое-что проходило удачно, хотя и супротив здравого смысла, но зато по-русски, правда, за счет деспотических, произвольных действий. А нищету, лень и разгильдяйство мы любили и любим объяснять «таинственными», до сих пор «неразгаданными» особенностями русского характера, присущими исключительно возвышенной русской душе.

Возник даже особый вид политического куража: лень и пьянь да еще бессмысленная удаль — эго, мол, и есть то самое, что создает истинную Россию, ее особую стать, ее очарование, ее поэтическую ширь. А что касается нищеты и бесправия, так без этих мытарств не было бы и истинно русского человека. Он любит страдать и плакать о своей горькой судьбе, причем не между делом и не только после бутылки самогона, а в качестве основного и, надо сказать, любимого замятия.

«Вольница» гуляла по России, никак не желавшая возвыситься свободой. Почему? Да потому, что «вольница» всегда была уделом пьяниц и бездельников, устроила несколько смут и кровопролитий, с глубокого похмелья постоянно предавала Россию, играя с нечистой силой в «подкидного дурака», а потом, в октябре 1917 года, привела на российский трон откровенных уголовников.

Одним словом, не везет России с реформами. Точнее и тоньше всех высмеял наши реформы, начиная с петровских, Николай Васильевич Гоголь. Во 2-й части «Мертвых душ», которые превращены гением писателя из мертвых в «вечно живые», направил он незабвенного «вечно русского» — старого и нового — Павла Ивановича Чичикова к неистовому реформатору полковнику Кошкареву, истинному птенцу «гнезда Петрова», безгранично верившему в бюрократическое начало реформ.

«Вся деревня была вразброску: постройки, перестройки, кучи извести, кирпичу и бревен по всем улицам. Выстроены были какие-то домы, вроде присутственных мест. На одном было написано золотыми буквами: „Депо земледельческих орудий“; на другом: „Главная счетная экспедиция“; далее: „Комитет сельских дел“, „Школа нормального просвещенья поселян“. Словом, черт знает чего не было!»

Когда Чичиков объявил о своих надобностях в неких думах, полковник попросил его изложить просьбу письменно, поскольку «без бумажного производства» никак нельзя, а Чичикову поможет специально отряженный «комиссионер».