Страница 62 из 66
А Леську волк любил… Тот приносил ему в клетку полное корыто свежего мяса, не костей, не требухи, а мяса, и кормил из рук. Леська обнимал волка, прижимался к его груди и тихо-тихо пел, почти не разжимая губ. Не было в той песне слов, одна лишь оголенная тоска, длинная, как осенний дождь. И волк, горячим языком слизывая соленую теплую влагу со щек хозяина, сам начинал поскуливать. Волк упирался лапами в широкие плечи Леськи и, поднимая кверху тяжелую морду, пригасив зеленый пламень глаз, вытягивал из себя дикую мелодию леса. Сердце волка тяжелело от любви к короткому, широкому человеку, от которого остро пахло конским потом, застывшей кровью, солью, рыбой. Волку не дано понять человеческую жизнь, она ему чужда, но этот человек, Леська, был ему дорог, и он всегда ждал его, ждал иногда дни, недели, когда тот исчезал по непонятным делам. Но, вернувшись, весь запеленутый в запахи чужих людей, собак, костров, дыма и дороги, Леська обрадованно ощеривал свой клык, смеялся хрипло и хватал волка за холку, ловил короткими сильными руками. А потом они пели — Волк и Леська-Щысь, пели так, словно были одни во всем мире.
…Когда тащил Юван на спине тушу Леськи к проруби, что-то тяжелое, литое как бы вскользь ударило его по лицу. У Ювана, как в бубен колотушкой, стукнуло сердце, холодный пот протек меж лопаток. Придерживая одной рукой Леську, другой откинул капюшон малицы. Его щеку холодно обожгла толстая золотая цепь, что висела на шее Леськи. Юван положил Леську у проруби, отдышался и осторожно оглянулся. Вокруг никого. Юван вглядывался в лицо Леськи, и в голубоватом, искристом сиянии луны ему показалось, что веки Щыся задрожали. Колыхнулась в звездном небе голубая луна, брызнула изморозью звезд, прикрылась прозрачным облаком, и колыхнулся Леська у проруби.
— О-о!.. — колыхнулся его слабый стон.
— Ыы-Ёлноёр! — испуганно, яростно прохрипел Юван, сорвал с шеи Леськи золотую цепь. — Ты… ты еще жить хочешь? — Он схватил Леську поперек тулова и с размаху воткнул в прорубь.
Юван немо и отрешенно удивился, как легко приняла река Леську, словно кто-то могучий протянул из проруби руку, сжал железною пятерней и задернул Леську под лед. Плесканула черная волна, в проруби колыхнулась, исказила свой лик луна. И вот тогда, словно почуяв, в истаявшую луну бросил волк поминальную песню. Заметался в клетке, ударился грудью в стенку и завыл.
Юван недоуменно держал в руках золотую цепь и не мог ответить себе — зачем? Зачем он снял с Леськи эту цепь? Он никогда не брал чужого. Это все равно что из ловушки вынуть пойманного зверька, все равно что вытряхнуть рыбу из чужой камки-морды… Нет, не для того он снял цепь… но для чего? И Юван заторопился к избам, к амбару, где выл волк. Он приближался к волку, неся на себе запахи Леськи, и волк бурно радовался, сотрясая клетку. А когда Юван, сам не зная зачем, надел на шею зверя золотую цепь Леськи — какой родной запах! — волк присел и впервые лизнул руки Ювана, ведь от рук пахло Леськой. Юван перевил цепью ошейник, теперь она держалась прочно и надежно. Юван крепко сжал ошейник, схватил тяжелую палку и в ярости, в пугающем его самого остервенении с размаху ударил волка по спине, потом по голове, по ребрам. Волк рычал, вопил, оглушенный и растерянный, расслабленный ожиданием, обманутый и преданный. Хрипя, поднявшись на дыбы, волк уловил, что Юван весь облит запахом Леськи, как бывало был облит и он, когда Леська обнимал его. Леська обнимал этого длиннорукого мужика? Почему он так пахнет, почему он так больно… о, как больно он бьет?
Волк вырвался из распахнутой клетки, с воем обежал вокруг усадьбы и бросился в лес.
…Волк откликнулся на призыв старухи. Он медленно подошел к Пекле и положил морду в ее протянутые ладони. Старуха приподняла руками тяжелую звериную морду и легонько провела веткой-ладошкой по крутому лбу, по загривку. И вдруг ее рука прикоснулась к охолодевшей золотой цепи.
— Ле-сь-ка-а?! — пораженно выдохнула старуха и вцепилась в цепь. И люди увидели, как тускло высветило золото на мощном загривке зверя. Пекла верила в то, что души долго бродят вокруг селений, ища продолжения, оттого вселяются в зверя, в птицу, в быструю рыбу, в крепкое дерево, — но чтобы так, сразу? За три дня? Ле-сь-ка, — простонала Пекла. — Ты уже… Ты волком… весь?
Волк уткнулся мордой в ладони и присмирел, словно вслушивался в голос старухи. Замерли люди.
— Леська… Леська, — тихонько поскрипывала старуха. — Куда же… в кого же вселились остальные души твои?
Волк ощерился, отскочил и бросился по тропе к проруби и у самого ее края резко остановился. Оглянулся, коротко взвыл, но старуха не понимала его… Волк подпрыгнул на четырех лапах, пружинисто присел, снова подпрыгнул и упал грудью на лед. Он подбежал к старухе, схватил зубами за легкую шубейку и потянул ее за собой к проруби, к тому месту, где Леська надолго оставил свой запах. Волк метался, отбегал от Пеклы, горячо дыша, нюхал лед, легкие осевшие снежинки, содранную Юваном тропу…
Турпавыльцы, раскрыв глаза, завороженно ловили каждое движение волка и все больше угадывали в волке Леську. Да, да! Они видели, они видели это сами — волк в золотой цепи. И они расскажут об этом своим детям, а те своим детям и внукам, и это останется в памяти народа Конды, и этот год будет назван годом Волка-Леськи.
О боги, какие мы еще темные, подумалось Тимофею, и перепутанные, и слепые, как корни утонувшего во мхах урмана. Да, душа человеческая переселяется, переливается во вновь рожденного, но не сразу… Переселение души — великое таинство, не может оно воплощаться на глазах суетных людей. Нет, не может.
«Не может! — размышлял Тимофей, настороженным взглядом ощупывая всех, кто толпился возле старухи. — Волк от старухи рванулся к проруби… Прыгал возле края… Жадно нюхал…»
— Смотрите, люди! — закричала пьяная растрепанная Лыкерья. — На всю Конду скажите, как Леська обернулся волком. О Великий Торум, я рада, что Саннэ не поддалась Волку… Он ее утопил… Вы видите, люди! — исходила в крике Лыкерья. — Волк-Леська мечется возле проруби… Она не поддалась Леське… О убийца, оборотень! Ты… Ты утопил Саннэ!
Тимофей заметил, как вздрогнул Юван, как опустил голову.
«Так это он… его? — задрожала догадка. — Зачем? Юван везде мотался с Леськой, знал многое о делах его… А может, он спасал Саннэ?»
Волк все тянул и тянул старуху к проруби. Отпрыгнул у самого края и завыл… И, словно откликаясь на зов, из буреломной чащи в лунном свете возникла волчица.
— Иди! Иди к ней! — крикнула Лыкерья. — Во-он она… твоя волчья сука!
Волк еще не заметил волчицу. Прервав вой, он жадно вынюхивал следы, задрожал и остановился, будто пораженный. Не все, видно, чисто подмел Юван, и Волк-Леська учуял, уловил его запах. Подобравшись, он рванулся от проруби к толпе, и толпа развалилась. Волк перемахнул через сугроб и мчался прямо на Ювана.
— Ай-е, — охнул Тимофей и пальнул поверх головы волка. Зверь взвился в прыжке, рухнул в снег и бросился в кедрач.
— Кто? Кто спугнул волка? — крикнула Пекла. — Ты, чужак?
— Он бросился на меня, — твердо ответил Тимофей. — Может, он взбесился?
— Он не взбесился, — проскрипела старуха. — Ты испугал волка, в которого вселилась душа моего Леськи. Я хотела держать его на цепи.
— К волчице! — орала Лыкерья. — Ай-ей! Наконец-то он стал самим собою. Но уживется ли он с волками?
И странно все было, и необычно: и эта сверкающая чистота ночи, и притихшие под луной голубые сугробы, и оголенный обрыв берега, и завьюженная чаша озера, иссиня-черный кедровник, горстка разбросанных избенок, извилистые строчки истоптанных людских троп — все словно плыло-уплывало вдаль…
Куда в такую ночь мчится Земля? Куда ты мчишься, земля-лодка, лодка-земля, нагруженная житейским скарбом, человеческим горем, надеждами, бедой и любовью? Куда несешь всех нас?.. Как хочется жить, о Великое Небо!
Светает. Тимофей собирается в обратный путь — почистил ружье, подтянул крепления на лыжах. Хозяин позвал к столу. Хозяйка на железном листе напекла крупных, с лапоть, карасей. Тимофей неохотно поел рыбу и принялся за чай — дорога длинна, бежать до вечерней звезды, не останавливаясь…