Страница 60 из 66
Взяла сестра Саннэ за руку и молча увела ее за перегородку. Саннэ сбросила беличью шубку, закуталась в шаль, забралась на лежанку, прижалась спиной к стене и застыла. Несколько раз подходил к ней Леська, и каждый раз Саннэ вскакивала и принималась кричать.
Не признавала себя Саннэ женой Леськи, не смирилась и не обещала смириться. Она плевала в лицо, в узкие глаза Леськи, исцарапала ему щеки, бросала в него все, что попадало ей под руку. От нее прятали ножи, топоры, все острое, все тяжелое. Леська приводил к ней издалека шамана, тот камлал над ней, связанной, но не смог ничего сделать — Саннэ поднималась и в исступлении бросалась на Леську.
— Худо, совсем худо! Убить ее, наверно, надо, — размышлял Леська. — Но убить-то жалко. Больно дорого заплатил за нее и не знаю ее тела. Худо… Смеяться кругом начнут… пальцем показывать: Леська, мол, вовсе силу потерял, с бабой не совладает, наверное, издохнет скоро. Вот что страшно, — шепчет по ночам Леська и тенью шныряет по двору, не в силах сомкнуть глаз. — Из-за этой бабы дела, наверное, худо пойдут. Людишки пока боятся, а узнают, что Саннэ не поддается, перестанут признавать… — Пахнуло на Леську холодом, как со дна омута. — Силой-то взять можно, если связать… да разве за то такой калым платил? Нет, надо, чтобы сама сломалась, надо ее хитростью скрутить так, чтобы всю силу мою почуяла и брыкаться перестала. Такую хитрость… такую хитрость задумать… может, мне моя мать поможет. — И Леська вошел в юрту матери.
У матери истлели волосы от старости, свисали жесткими белыми прядями из-под платка. Глаза старухи утонули в морщинах, тускло отсвечивали бельмами, рот провалился — глуха она и слепа. Песни о ней пели, какая она была красивая. Не с красотой, с умом счастье уживается, да и то как судьба решит. Ни от мужа, ни от сына Леськи не видела она добра и женскую долю вызнала до дна. Знала старуха, что никто в этой жизни не поможет женщине, на которую обрушилась беда.
— Помоги, мать. — Леська присел на низенькую скамейку. — Не могу совладать с Саннэ. Совсем бешеная — глаза горят, и когти наготове. Помоги.
Старуха что-то варила в закопченном котелке и не повернула головы.
— Не могу взнуздать ее, — жалобным голосом протянул Леська.
— Саннэ — не лошадь! — отрезала старуха. — Ты выкупал ее у добрых родителей не для того, чтобы запрягать. Правду говорят, ты — Леська-Волк. Ты готов за каждую шкурку испить живой крови. Я рада за Саннэ, что не поддалась тебе. Берегись, Леська, кого-то ты обездолил, забрав Саннэ!
— Ты рада, что Саннэ не взнуздана?! — ноздри Леськи хищно шевельнулись.
— Иди! — властно крикнула мать. — Тебе, Леська, не взнуздать ее.
Долго думал Леська и на другой день во всеуслышание объявил сельчанам:
— Жена моя, Саннэ, шибко любила до замужества глядеть на других мужчин. Вы знаете, люди, что такое незамужней женщине много глядеть на мужчин?
— Знаем, — ответили сельчане.
— Оттого что женщина много смотрит на мужчин, она становится порченой, — взъярился Леська. — А порченая не может оставаться женой. И сейчас я не признаю ее женой. — Леська приподнял над головой круглый кулак. Так по закону отказываются от жены.
— Не признавай! — обрадованно поддержали те, кто сочувствовал Саннэ. — Отпусти ее, пусть она так живет.
— Женой я ее не признаю! — гордо вскинул огромную голову Леська и ощерил волчий зуб. — И выпущу ее из своей юрты. Но я заплатил за нее слишком много — дорогой выкуп. Так пусть она живет на конюшне с моими конями. Пусть она живет с жеребцами, моя дорогая лошадь.
Ахнула толпа, а Леська, довольный, пошел к дому.
— Она не будет даром есть мой хлеб! — крикнул он, обернувшись.
Леська заставил Саннэ из леса носить на плечах сушняк-долготье. В лес и оттуда ее водил, как лошадь, в поводу, преданный Леське глухонемой. В лесу женщина набирала сушняк, глухонемой крепко затягивал вязанку и взваливал на Саннэ.
Когда она возвращалась из леса, вся исцарапанная, в синяках, Леська звал людей на дорогу, расхаживал и кричал:
— Кому… кому нужна дорогая, сильная кобыла? Смотрите, люди, какая она поводливая! Смотрите, люди, как ровно и сильно идет в поводу. Кто желает купить? Кто желает запрягать ее по ночам? Только дорогая она, эта кобыла.
Глухонемой, чтобы выслужиться перед хозяином, гибкой палкой подстегивал женщину.
— По заду… по заду стегани, — покрикивал Леська, — пусть она подберет его, пусть втянет. Бей кобылицу!..
На плечах Саннэ веревка прорезала глубокие раны, и те не заживали, не затягивались, почернели и загноились. Но, окровавленная, избитая, в изодранном платье, Саннэ шла по деревне в гордом молчании, не проронив ни звука, ни стона.
— Смотрите, какая красивая, дорогая кобыла! — исходил в крике Леська.
А вечером велел он опять привести Саннэ в избу. И опять лез к ней Леська, распалился. Опять криком кричала Саннэ. На вторую ночь Леська напился, ворвался за перегородку, вытащил Саннэ за косы на свою половину и долго бил. Падал за стол, пил огненную воду и снова бил до тех пор, пока не свалился пьяный. Упал и захрапел. Но, падая, Леська придавил своей шеей длинную косу Саннэ.
— Куль Ноер — царь чертей! Сейчас я успокою тебя. — У Саннэ мелькнула страшная мысль — и ослепила ее. Жаром опалило голову. — Успокою тебя, клыкастый Волк…
Она набросила косу на раздувшееся горло Леськи, изо всех сил, сцепив зубы, стянула. Леська шевельнулся, и тогда Саннэ, не выпуская петли, всем телом, всем своим горем навалилась на него. Леська всхрипнул, дернулся, раскинул короткие ноги и застыл.
Быстро, на одном дыхании оделась Саннэ, бросила в берестяной кузовок кусок мяса, хлеба и рыбы и выбежала на улицу в робкий синеющий рассвет.
А навстречу ей — Юван. Каялся он страшно все эти дни. «Моя вина, ой какая моя вина… Зачем рассказал хозяину о Саннэ? Зачем так расхвалил ее?»
— Бежишь, Саннэ?! — испугался Юван. А Саннэ перед ним едва стоит, обомлевшая от страха.
— Бегу… Бегу я. Не трогай меня, Юван! — взмолилась Саннэ. — Не убивай!
— Те-бя?.. Убить те-бя… Саннэ?! — голос у Ювана задрожал. — Беги!.. Подожди, подожди, милая девушка, — заторопился он, — принесу лыжи и еды…
Исчез на мгновение, появился с лыжами и узелком.
— Вставай! — Юван помог ей укрепить лыжи и сунул узел с едой. — Прости, Саннэ, виновен перед тобой. Это я распалил его нечаянно… я рассказал о тебе Леське.
Обернулась Саннэ и крикнула:
— Юван, я задавила Волка. Помоги! — и быстро побежала по свежей утренней пороше.
Испугался страшно работник, прислонился к стене юрты.
— О, Великое Небо! Задавила?! Что делать? Куда задевать Волка на вековечные времена?
Быстро скользнул Юван в юрту, приблизился к Леське и вгляделся в лицо. Оно расплылось в страшном зверином обличии.
— Щох! Щох! — прошептал Юван, взвалил Леську на спину и быстро побежал к проруби.
Потом он деревянной лопатой разгребал снег, очищая тропинку к проруби, засыпая свои следы…
Сестра Леськи проснулась, в избе — тишина.
— О, Светлый день! — умиротворенно пробормотала она. — Радостное утро, пресветлый день! Поладили молодожены… Спят сладостным сном. Да будь ты проклят, Леська, такую девку испортил.
Встала сестра, позевала, почесалась, неторопливо пошла к Лыкерье, что должна приготовить утреннюю пищу. Поднялась к Лыкерье, потянулась с зевотой.
— Ты, Лыкерья, рано пищу не готовь. Не готовь, отдохни сама. Не буди молодых — пущай они подольше поспят.
— Аль помирились? — ахнула Лыкерья. — Помирились?! — Не поверила работница, и страшно, обидно ей стало, что сломалась гордая женщина. Значит, не гордость в ней была, а так, одно показное притворство. — Неужто все женщины таковы?
— Да! — отрезала сестра. — Как ни поверни — все мы таковы, Лыкерья. Вот продай меня — и я рада тому буду. Не знаю я мужского мира. Силу знаю… но ведь кроме силы что-то есть в них.
— Неужто все женщины таковы? — убивается Лыкерья. — Да где сила твоя, Белый Светлый День?! Почему вы молчите, земные и небесные боги?!