Мистификация

И вдруг возню за дверью не услыхала. Сдавленный крик и звук падающего тела. Вскочила с кресла и тут же шумно, со стоном выдохнула. Дверь распахнулась и …ОН ее осторожно прикрыл, не спуская с меня лихорадочно горящих глаз. Всхлипнула и рот рукой закрыла, чтобы не заорать. Не от страха, нет. От радости видеть. Потому что сердце зашлось так сильно, что на глазах слезы выступили. Сама не поняла, как раздавила в руках колпачок от помады и пальцы осколками порезала, не сводя взгляда с Андрея, который так же мне в глаза смотрел, сильно сжав челюсти… А потом через бесконечные секунды, которые отстукивали у меня в висках болезненной пульсацией, усмехнулся уголком рта.

- Ну, здравствуй, Александра. Давно не виделись. Рада мне?

ГЛАВА 2. Лекса

Я не ответила, все сильнее сжимала в ладони осколки, и не чувствовала, как они все глубже впиваются в пальцы. Потому что под ребрами болело сильнее. Там произошел апокалипсис и сердце дергалось, то болезненно сжимаясь, то замирая на доли секунды. И очень хотелось броситься к нему. Сильно сжать руками, так сильно, чтобы они занемели. Боже! Какой же он красивый. Слегка зарос щетиной и черты лица такие четкие, как нарисованные… и глаза. Как же я соскучилась по его глазам. Бесконечно в них могу смотреть. Моя осень, мой бархат, моя бездна. Сколько я их не видела? Вечность. Три вечности. Вздохнула судорожно еще раз и почувствовала, что живу. Не темно больше. Перед глазами искры разноцветные рассыпаются. Вот, оказывается, она какая – жизнь? Зовется его именем и пахнет сигарами и личным неповторимым ароматом любимого мужчины. Мне хочется что-то сказать, и я не могу выговорить ни слова, только, тяжело дыша, продолжаю смотреть и давить красные куски колпачка, мять их, раниться еще больше и не замечать этого, потому что в груди все так же больно, дышать не могу.

Андрей перевел взгляд на мои руки и, чуть нахмурившись, снова посмотрел мне в лицо.

- Испугалась, да?

Отрицательно качнула головой.

- Руки разожми. Ты порезалась.

И снова так же отрицательно, сжимая еще сильнее.

- Не бойся. Я не убивать тебя пришел....

Пододвинул к себе стул и сел на него, развернув спинкой к себе. Такой неприступный, в черном элегантном костюме с бежевой рубашкой и черным галстуком посреди мишуры моей гримерки, блесток, разноцветных костюмов, черных кружев. Все в беспорядке разбросано мною до выхода на сцену. И он, словно король посреди всего этого хаоса. Такой до невозможности идеальный, что хочется зажмуриться и только пистолет за полой расстегнутого пиджака портит картину и напоминает, кто он на самом деле.

– Всего один вопрос – почему?

Закрыла глаза, стараясь унять бешеное сердцебиение, чтобы иметь возможность ответить, чтобы голос появился, чтобы слезы проглотить. А они, проклятые, рвутся наружу, по щекам скользят, и я молюсь, чтобы он не увидел.

– Потому что так было надо, – выдавила чужим голосом. Если отец узнает, он устроит резню. Это не пустые слова. Я слишком хорошо его знала. И в то же время хотелось растянуть эту встречу на вечность, чтоб время замерло и не отсчитывало секунды у меня в голове до того момента пока сюда ворвутся люди Сами и начнется бойня. Кровавое месиво, как любит говорить Ахмед Нармузинов.

– Уходи... – очень тихо и взгляд отвела, чтоб слезы не видел, – уходи, пожалуйста.

– На меня смотри, когда я с тобой разговариваю. В глаза смотри, Александра.

Мое имя его голосом всегда звучало иначе. Он умел произнести его настолько по-разному, что иногда внутри все замирало, а иногда от ужаса сжаться хотелось в комок. Вот и сейчас говорит спокойно, размеренно. Каждое слово внятно, четко… а глаза сверкают и желваки на скулах ходуном ходят. Скоро взорвется, и я вместе с ним.

– Кому надо? – и словно ножом меня взглядом этим полосует, кожу режет, глубоко, до самых костей.

– Мне. Мне так было надо. Так не могло долго продолжаться. Ты сам мне это говорил… Не хотела я с тобой. Всегда о побеге думала. Каждый день, понял?

Последние слова выкрикнула и глубже осколок загнала, так сильно, что от боли всем телом вздрогнула. Да, вот так хорошо. Когда тело болит сильнее, чем душа.

Пусть поверит и уходит. Антракт скоро закончится. Местный шут развлечет толпу плоскими шуточками – и мне снова на сцену. Если задержусь, сюда вломится человек десять.

– Могла бы мне сказать – я бы отпустил.

Резко встал, а я назад попятилась. Только пусть близко не подходит. Я ведь не сдержусь, я у него на груди разрыдаюсь и умолять забрать буду, а мне нельзя. И ему нельзя. Зачем пришел? Господи. Разве я не мечтала именно об этом? Разве не представляла именно этот момент? Тысячи, миллионы раз. А сейчас хочу заорать, чтобы убирался. Немедленно. Пока охрана не пронюхала.

Шагнул ко мне, и я почувствовала, как начинаю дрожать.

– Не подходи. Я закричу.

– Кричи. Слышишь, там толпа орет? Думаешь, перекричишь?

– Уверена. Я громко умею.

– Умеешь… я помню, как громко ты умеешь кричать… Для меня.

Еще один шаг, и я уже вжалась в зеркало, больше некуда отступать. Здесь слишком тесно. У меня под столом тревожная кнопка… и я могла бы ее нажать, но разве я это сделаю? Нет. Я скорее сама дверь держать буду, когда ее будут ломать люди моего отца.

– Все же боишься? Думаешь, наказать тебя пришел, верно? Есть за что, Александра, правда?

Приблизился вплотную и за подбородок схватил, заставляя голову поднять, и меня уносить начало, так быстро и безжалостно, что все внутри оборвалось. Запах… его запах. Он в легкие врывается и дурманит, с ума сводит.

– Уходи. Отец узнает, тебя здесь пристрелят.

– А ты бы расстроилась? – все так же сжимает подбородок и в глаза смотрит. На лице полная отчужденность и спокойствие. Но я уже знаю, что это лишь маска. Успела изучить. Чем спокойнее и тише он говорит, тем сильнее буря внутри него. И я это чувствую по его дыханию обрывистому и по той силе, с которой давит пальцами.

– Я крови боюсь. Пусть стреляет, но не здесь... – а голос срывается предательски.

– Думаешь, наряды твои испачкаются? – пальцем помаду с губ вытирает и взгляд не отпускает. Держит с такой силой, что я ее каждой клеточкой тела чувствую.

– Думаю, что тебе нужно уйти прямо сейчас.

Сильно сжал мне скулы.

– А я думаю, что ты мне сейчас лжешь, Александра. Каждое твое слово – это ложь. Или тогда лгала, когда подо мной извивалась и музыку свою для меня сочиняла. Про радугу свою говорила. Лгала? Отвечай!

За затылок другой рукой схватил и дернул к себе так близко… Невыносимо вот так быть рядом и врать… врать. Сил нет. Руки сами взлететь хотят и обвить шею сильную, в воротник впиться и к себе тянуть, чтоб всем телом его чувствовать. Губы рядом с моим, а я сильнее пальцы сжимаю, чтобы не обнять, не впиться ему в волосы, притягивая еще ближе.

– Тогда лгала. Играть не только ты умеешь. Мне же надо было выбраться, вот и играла.

– Красиво играла, очень красиво. Ты знаешь, я ведь поверил.

А сам вдруг руки мои перехватил, продолжая в глаза смотреть.

– А ведь раньше никому, – начал мои пальцы по одному разжимать, – не верил, девочка. В глаза смотрел и ложь читал так же легко, как с бумаги. – Еще один палец разжал. Мои ладони мокрые, то ли вспотели, то ли от крови.

– Твои лгать не умели, – пальцы с моими сплел и щекой к щеке прислонился. Колючий, такой колючий… как же он пахнет, как же это адски хорошо чувствовать его щеку своей и тереться об нее, закатывая глаза. – Или умели, а я читать разучился. Скажи мне правду. Почему, черт тебя раздери, ты это сделала? Дочь мою подставила, сука такая? Я же тебе доверять начал. В душу к себе впустил!

– Не впустил. Никуда ты меня не впустил. Разве что в постель свою.

– И это тоже не мало. Потому что в мою! В мою, в моем доме. Там, где семья моя, а не где-то в отеле или в машине, как шлюху! Это ты понимаешь? Удавить бы тварь за то, что так подставила.