Царь-Ужас

Геннадий Мартович Прашкевич

Царь-Ужас

Часть первая

Скорпион и египтянка

Панглос сказал так:

– Учитель, мы пришли спросить у вас, для чего создано столь странное животное, как человек?

– А тебе-то что до этого? – сказал дервиш. – Твое ли это дело?

– Но, преподобный отец, – сказал Кандид, – на земле ужасно много зла.

– Ну и что же? – сказал дервиш. – Какое имеет значение, царит на земле зло или добро? Когда султан посылает корабль в Египет, разве он заботится о том, хорошо или худо корабельным крысам?

– Что же нам делать? – спросил Панглос.

– Молчать, – ответил дервиш.

1. Цусима

Семена Юшина призвали на флот из самой глуши Тамбовской губернии.

Была в Темниковском уезде такая деревенька – Гнилой Брод. Окружали ее леса, болота, о море или океане там даже не вспоминали. Правда, много было волков, к ним в Гнилом Броде относились как к комарам – отмахивались. Волк мог выйти из леса и приветливо сказать: «Здравствуй, товарищ!» – на это тоже не обращали внимания. Жизнь текла как везде – сажали картошку, кляли налоги, терпеливо ждали каких-то событий, дивились на ночные звезды, дышали сырыми туманами. Зимой Семен с другими ребятишками бегал на замерзшее болото искать подо льдом пузыри вонючего газа. Найдя такой пузырь, пешней пробивали отверстие, подносили спичку – и поднимался над мерзлым болотом тихий, как бы сонный фонтан огня.

Короче, уголок, в котором вырос Семен, был столь дик, что, очутившись в городе, он уже мало чему удивлялся. Когда удивляет все, удивления просто не замечаешь, бродишь с открытым ртом. Семен и раньше догадывался, что за лесами и болотами, окружающими Гнилой Брод, может оказаться всякое, так оно, в общем, и оказалось, – чему дивиться? Только перед вывесками модных богатых магазинов Семен задерживался подолгу. Качал большой головой, внимательно всматривался в закорючки и палочки, волновался, подмечая цвет той или иной плоскости, – действительно мог стоять часами, пока не заинтересовывал околоточного. Про буквы к тому времени Семен уже слышал, что посредством определенного их соединения можно выражать все то, о чем говорят вслух, но вот рисунки…

А вот рисунки складывались непонятно из чего. И непонятно как выражали самые сложные мысли.

Иногда Семену смутно казалось, что, может, он и сам мог бы что-то такое изобразить. Он приглядывался внимательно, видел мазки, улавливал мысленно ход кисти, иногда даже как бы неряшливый, видел линии, непонятно почему пересекающиеся именно вот так, а не иначе, можно сказать, что совсем не так, как, наверное, вывела бы данную линию его собственная рука, – все равно линии и мазки сливались в рисунок изящного зонта, а то – в рисунок опрятной человеческой фигуры, очень к месту украшенной высокой черной шляпой, а то даже в рисунок совсем необычной мебели. Семен вообще мебель (не деревянные лавки, как в деревне) впервые увидел в Крюковских казарках, а потом на броненосце «Бородино» (в кают-компании и в офицерских каютах), куда был назначен марсовым (спецом по такелажу) после обязательного срока обучения. На флоте, кстати, выявился один-единственный, зато особенный талант марсового Семена Юшина: одним средним пальцем правой руки он мог поднять тяжесть, которую с трудом поднимали два крепких комендора. Конечно, не больше, чем на аршин от земли, но зато именно одним средним пальцем. Всей пятерней почему-то не получалось, видать, таким уродился.

Там же, на флоте, Семен узнал еще одну странную для себя вещь.

Обычно выходцев из таких деревенек, как Гнилой Брод, врожденная жаба давит – скупы они, гребут все под себя, а Семен наоборот в первом же увольнении пропился в стельку. Хорошо, комендор Стасов, с которым Семен закорешился на «Бородино», подтвердил: если человек любит женщин и хорошую выпивку, значит, он не может быть совсем плохим человеком. Что бы после этого ни случалось во флотской жизни, Семен неизменно оставался ровен и весел. Морские братки относились к Юшину уважительно, хотя, случалось, в увольнении он подводил их под пьяные драки. А пару раз чуть под суд не подвел, очень уж широким оказалось у него сердце.

Умел, правда, и успокоить.

«Ну, пропил ты казенную фланельку, браток, чего не бывает! Зато с бабой познакомился. Хорошая баба, хоть сам беги. Муж-то у нее есть?»

«Говорит, умер», – ободрялся, поднимая голову, матрос.

«Ну, вот видишь, он умер, а ты живешь, – ласково подхватывал Семен. – Он, оказывается, умер, а ты все еще жалеешь о какой-то фланельке. Ты ж, браток, не собираешься прихватить ее на тот свет?»

«Это зачем же?» – пугался матрос.

«Ну, как зачем? На воде живем».

Про броненосец «Бородино» говорили, что с этим утюгом не оберешься беды, но Семен таким словам не верил. Громадный корабль вошел в строй прямо со стапелей, ничего удивительного, что многое на нем требовано доводки. Котлы, машины, даже руль только еще начинали работу, а ведь и сапог жмет, пока не разносится. В отличие от многих, марсовой Юшин считал, что лучше его броненосца нет и быть не может корабля. Конечно, в штормовую погоду «Бородино» сильно заваливало на тот или иной борт, особенно когда под завязку грузили углем; как позже подтвердилось, в походе он терял пресную воду, причем непонятно каким образом; не раз опасно выкатывался из строя то вправо, то влево, угрожая столкновением соседним кораблям, – никому так часто, как капитану первого ранга Серебренникову, командующий 2-й Тихоокеанской эскадрой адмирал Рожественский не закатывал скандалов.

«Безмозглый нигилист! Сучья отрыжка! Чухонской лайбой ему командовать!»

Конечно, это не соответствовало действительности.

Когда 14 мая 1905 года над серой гладью Цусимского пролива появились дымы главных неприятельских сил, команда броненосца «Бородино» (как и команды всех других русских кораблей) была немедленно собрана на шканцах. Энергичнее всех на речь капитана откликнулся зычным троекратным ура марсовой Семен Юшин. Люди, хорошо знавшие Семена (например, писатель А.С.Новиков-Прибой, сам участвовавший в том же морском сражении, только на броненосце «Орел»), позже вспоминали, что марсовой Семен Юшин в то время был плотен, плечист, имел густые усы, которые не жалел склеивать для красоты мылом, тогда усы устрашающе торчали сразу в две стороны, как пики. Слушая капитана (отметил позже в хронике Цусимского боя писатель А.С.Новиков-Прибой), марсовой Юшин смотрел на него так, как истинно верующий человек смотрит на чудотворную икону.

С первых минут боя огонь японской эскадры сосредоточился на флагманском броненосце «Суворов», хотя, конечно, перепадало и всем другим. «Неожиданно стрельба прекратилась, – писал позже А.С.Новиков-Прибой в своей известной хронике. – Юшин выпрямился и тут только заметил, что „Бородино“ выкатился из строя вправо и шел в одиночестве. „Что-то случилось с рулевым управлением, – подумал марсовой, – вероятно, заклинился штурвал в боевой рубке“. Минут через пятнадцать повреждения были исправлены. Когда броненосец поворачивал, чтобы вступить на свое место, Юшин выглянул в орудийный порт. Сбоку боевой колонны, кабельтовых в десяти, горел „Ослябя“, зарывшийся носом в море по самые клюзы. Увидел это и командир каземата Беннигсен, отметивший как бы про себя:

– Недолго продержится на воде.

– Бить их нужно, ваше благородие, японцев-то! – словно пьяный, заорал вдруг Юшин».

Броненосцу «Бородино» не повезло.

По ходу боя крупнокалиберный японский снаряд разорвался у входа в рубку, полностью разрушив капитанский мостик. Старший штурман Чайковский и младший штурман де Ливрон были убиты на месте, минера Геркена отбросило в сторону без сознания. Старший артиллерист лейтенант Завалишин попытался было сам спуститься с разрушенного мостика, но у него был разворочен живот, он тоже умер. Тем же роковым снарядом убило находившихся в рубке телефонистов и рулевых, а капитану первого ранга Серебренникову оторвало кисть правой руки. Командовать броненосцем капитан больше не мог, его отправили на операционный пункт. Управление перешло в центральный пост, принял его старший офицер капитан второго ранга Макаров.