И снова девственница!

— А ты кто такой? — раздался холодный, как изморозь голос. Он колкими иголочками впивался в виски, проникал в вены и леденил кровь.

Оба упаданца изумлённо уставились на статную фигуру, облачённую в чернильный плащ, как в сгусток тьмы. Лишь бледное лицо и зачёсанные назад седые волосы свидетельствовали о том, что перед ними человек. Или хотя бы нечто гуманоидное.

— Я? — Визгливо вскрикнул парень. — Я сын депутата! — Гордо выпяченная грудь смотрелась на редкость нелепо на чёрном полу ритуального зала в центре октаграммы. — А вот кто ты?

— Твоя смерть, — этим голосом можно было смело замораживать фрукты, ни одной витаминки бы не потерялось.

Задохнувшийся сначала от возмущения, а потом от удушья юный мажор приподнялся над полом и судорожно засучил ногами. Кошмарный мужчина даже бровью не повёл, лишь презрительно смотрел, как напряглась шея, как вспухли на ней вены, а лицо из красного приобрело синюшный оттенок. Неприятно пахнуло испражнениями. Лёгкий наклон седой головы и раздался отчётливый хруст костей. Тело сломанной куклой упало на каменные плиты.

— Что такое депутат? — лениво поинтересовался он у чудом усидевшей женщины. Хотелось вскочить и бежать без оглядки, на худой конец забиться в угол и не высовываться. К сожалению, ни на то, ни на другое банально не хватало сил.

— Что? — та непонимающе смотрела на неестественно вывернутые конечности и отчаянно наделась, что ей приснился очередной кошмар.

— Неважно, — не голос, а сплошная меланхолия, — вытрись, — брезгливая гримаса.

Взглянув, наконец, на свои руки, она только сейчас осознала, что истекает кровью. И ощущения настолько реальны, что даже страшно себя ущипнуть — вдруг всё происходящее правда. Поспешно обтёршись противно пахнущими салфетками, Люба попыталась встать. Взгляд то и дело возвращался к убитому, а мозг отчаянно сопротивлялся и твердил, что это нереально.

— Как же долго, — устало вздохнул блондин и взмахнул рукой.

Тело неожиданно обрело немыслимую лёгкость, взмыло над бренностью, сознание решило, что с него достаточно и отключилось.

Очнулась Любаша на широкой кровати под балдахином цвета крысиного брюшка. Каменная кладка серых стен навевала мысли о склепе, а массивная мебель предположительно из морёного дуба ничуть не освежала мрачный интерьер. Прощупав себя на предмет сохранности, женщина обнаружила, что обнажена за исключением ошейника и пары браслетов. Цепей не наблюдалось, так что свобода перемещения имелась, пусть и довольно относительная. Соскользнув с громоздкого ложа, она принялась искать дверь в уборную. Ко входной подходить не имело пока никакого смысла — голая, контуженная, абсолютно не ориентирующаяся в пространстве и ситуации в целом. Труп ещё этот… зверски убиенный… храбрости не прибавлял. Найдя, наконец, комнатушку с жестяной ванной и таким же неприглядным горшком, она не стала выпендриваться и справила естественные потребности. После того, как она полежала в инфекционном отделении детского стационара, её вообще мало чем можно было шокировать. Да и не перед кем качать права об эстетике и техническом прогрессе. Как только закрылась крышка местного клозета, его охватила лёгкая дымка. Подождав пару минут, женщина заинтригованно открыла отхожую посудину, в нос шибануло едким запахом хлорки.

— Надо же, какая занятная система самоочистки, — задумалась. Крепко. — Это что же получается, горшок-самобранка, только наоборот?.. Похоже, я опять сплю.

Возвратившись в спальню, Люба окончательно убедилась, что находится в готическом сне. Ну не могут быть в реальности такие отвратительные занавески! Да их попросту никто не станет производить из-за нерентабельности. Осталось разобраться к чему весь этот антураж, да и бижутерия специфическая.

— Блин, сон сном, а есть охота по-настоящему, — тяжко вздохнула и открыла шкаф в поисках хоть какой-нибудь одежды.

Тяжёлая рассохшаяся дверь отчаянно скрипела и всеми силами цеплялась за нижние выдвижные ящики. Но где не пропадала русская женщина, особенно мать-одиночка! Что такое молоток и отвёртка она знала не понаслышке, что уж там, даже дрель была подвластна этим хрупким с виду ручкам. Первыми ласточками её встретила бодрая моль. И только после шикарный набор чёрных мантий на все случаи жизни поразил воображение. Почему на все случаи? Да потому что они подходили абсолютно любой фигуре и при хорошей фантазии могли трансформироваться как минимум в пять моделей платья. Хотя, кого мы обманываем, просто иных альтернатив не имелось.

— Так-с, ладно, что мы имеем? — она тряхнула первой попавшейся мантией, выпуская на волю вековые залежи пыли. — Балахон чёрный, безразмерный, времён Аллы Борисовны в молодости, — потом-то она куда развратнее стала одеваться.

Подпоясав рясу шнурком от балдахина, больше смахивавшим на хвост тех жертв, чьи шкуры пошли на основную ткань, Люба посмотрелась в старинное ростовое зеркало. Отражение порадовало взлохмаченной шевелюрой, ортодоксальной хламидой и аксессуарами от дизайнера-извращенца. Лишь глаза, подчёркнутые тёмной гаммой, сияли, как два Громких океана. А что, если есть Тихий, значит должен быть и Громкий? По крайней мере, Зойка была в этом абсолютно уверена.

— Зойка, заяц ты мой вертлявый, — сердце неожиданно защемило, — надеюсь, ей такая фигня не снится!

Неожиданный стук отвлёк её от созерцания нового имиджа — это брякнула резко открытая дверь. Судя по силе инерции, с ноги. Печально знакомое лицо сегодня отличалось некоторым благодушием, правда, недолго.

— Вот блин, — только и смогла пролепетать Любаня, вдруг резко осознавая, что таких совпадений не бывает.

— Что это за вид? — брезгливо скривился седовласый тип, его утончённые черты несли в себе отчётливый след высокомерия и вседозволенности.

— Можно подумать, были варианты, — буркнула пленница, спешно пытаясь понять — то был сон во сне или это продолжение одного бесконечного бреда? В любом случае, в обиду она себя давать не собиралась.

— Кто тебе вообще разрешал одеваться? — громыхнуло так, будто это не дверь захлопнулась, а взорвался газовый баллон.

Резкий порыв ветра, и на хрупкой фигурке вновь ничего, кроме металла.

— Ай! — вскрикнула Люба и, не удержав равновесия, упала на колени. — А-а! — кожа больно ссадилась о твёрдые плиты пола.

— Так-то лучше, — довольная ухмылка, лёгкая, но отчётливая, — знай своё место.

— Что?.. — она возмущённо вскинула голову, но подавилась на полуслове. Белёсые, как будто выцветшие глаза завораживали своей нереальностью. Лишь чёрная точка зрачка буравила мозг.

— А теперь слушай меня внимательно — дважды повторять не буду, — он слегка наклонился, давя авторитетом, — ты здесь никто. Впрочем, как и у себя. Я тебя вызвал для определённой миссии, которую ты, если не совсем дура, выполнишь.

— Мне холодно, — сил терпеть переохлаждение совсем не осталось, в одежде-то было не жарко, а сейчас и подавно, — и больно.

— Больно — это хорошо, — шаг вперёд, — меньше будешь кочевряжиться.

— Скорее меньше соображать, — привычно огрызнулась Люба.

— Сейчас от тебя это и не требуется, — хищный блеск кошмарных глаз, — покорность — главная добродетель любой женщины.

— Ага, где бы я сейчас была, если бы ей обладала, — холод, захвативший ноги, пробирался выше.

— Тоже верно, — невнятный хмык, — но к делу это не относится. Сейчас ты подписываешь контракт, а после я введу тебя в курс дела.

Тело начала бить крупная дрожь, ей нестерпимо захотелось вскарабкаться обратно на дурацкую кровать и спрятаться под одеяло. А ещё лучше принять горячую ванну. Бог с ней, с эстетикой, она была согласна и на то убожество, что стояло в уборной.

— А вы порядок действий не перепутали? — готический сон стал надоедать и вообще превратился в какой-то БДСМ, — мало ли, может, вы меня в сексуальное рабство собрались закала… закапа…, - язык еле ворочался от переохлаждения.

— О, об этом ты можешь не беспокоиться, — насмешливо ответил он, — напротив, кое-что подправим, и после тебя точно никто не тронет. Если сама, конечно, не захочешь.