Страница 16 из 27
Дольф так же взял на себя тяжкий труд продолжать ежедневно вести дневник, а в свободное время слушал непрерывный, вибрирующий вой по радио. Дольф был уверен, что в нем крылся какой-то смысл, и иногда ему казалось, что он почти нащупал его. Но каждый раз этот смысл ускользал.
Дольф подумал, что с осциллографом и скоростным магнитофоном он сумел бы решить эту задачу — но с таким же успехом он мог бы пожелать миллион долларов, Тадж-Махал и жареного омара с топленым маслом и весенним салатом. Вопросы оставались, а у Дольфа не было ничего, кроме наблюдений, терпения и веры математика в то, что в основе любой загадки кроется разгадка, даже здесь, на Марсе.
И медленно, очень медленно, у него в голове начал вырисовываться ответ. От первого предположения, что этот голос — вой, казалось, издавало какой-то существо, словно животное воет от боли, как сказала Наннет, — он в конечном счете отказался, исходя из здравого рассуждения, что ни одно животное, даже диск-жокей, не может выть без перерыва час за часом, неделя за неделей, даже если ему не требуется дышать. Если бы посылаемое сообщение являлось важным и уникальным, то оно не могло быть таким длинным — и таким ограниченным в звуковом диапазоне. Но, с другой стороны, если бы сообщение было обыденным и незначительным, то посылать его могла бы машина.
Значит, машина. Но если так, то что за машина его посылала? Прежде всего, нельзя было исключать возможность, что «посылалось» оно чисто случайно, как насос, сделанный Дольфом, посылает электропомехи, и что эти звуки не несут никакой дополнительной информации, кроме той, что их посылает определенная машина. Но это были единственные на Марсе звуки, которые сумел принять Дольф. Из этого следовало предположение, что либо (а) — марсиане не знают, как экранировать электродвигатели своих машин, либо (б) — это единственная машина, существующая в данной части планеты, либо (в) — они умеют экранировать машины и экранировали все, кроме этой. Больше из этого ничего нельзя было получить чистой логикой, требовалась дополнительная информация.
Хорошо, значит, сигнал производит машина, он тривиален, но в нем кроется какое-то сообщение. Дольф понял, что эти знания уже позволяют ему прикинуть, для чего все это нужно.
Итак, о чем могло быть подобное сообщение? Но прежде, чем Дольф мог понять это, он должен был получить его. Правда, он получил его, как звук, но нет никакой гарантии, что этот сигнал посылался, как звуковые волны. Дольф знал наверняка лишь то, что сигнал несут радиоволны, которые он может перевести в звуковые. Но марсиане могут переводить их во что-то другое, им привычное — например, в световые колебания.
Тогда, предположим, сигнал нужно переводить в картинку. Другими словами, это что — телевидение? Сначала Дольф отверг это, так как он получал сигнал на длинных радиоволнах, тогда как телесигналы посылаются на коротких частотах. Но потом он вспомнил, что телевидение было изобретено в начале двадцатого века, когда еще не были доступны короткие волны. Первые опыты проводились со статическими изображениями, посылаемыми на длинных волнах и даже по проводам.
Но если эти марсианские сигналы были примитивными телепередачами, то, чтобы перевести их в изображение, Дольфу понадобилась бы парочка приспособлений, которые он не мог сделать в данных условиях, например, примитивный кинескоп. Ладно, стоит запомнить эту мысль и надеяться, что она не верна.
Но секундочку, не слишком ли рано он сдается? Сигналы, подобные тем, что он слышит, вряд ли возможно перевести в изображение посложнее самого простого крестика или кружка — а это едва ли хорошие испытательные образцы для телевидения. Сама простота сигнала предполагает понять, что он разработан так, чтобы его было легко идентифицировать даже на больших расстояниях. И Дольфу пришел в голову только один вид сигналов, которые удовлетворяют всем этим условиям: маяк!
А что могло быть более вероятным на планете, покрытой пустынями, по меньшей мере, двенадцать месяцев из двадцати четырех, где даже громадные ориентиры могли быть уничтожены песчаными бурями за несколько дней? А если необходимы неподвижные точки отсчета, то их неминуемо установят так, чтобы силы природы не могли им повредить, не считая вспышек на Солнце — в электромагнитном спектре.
Так что Дольф слышал маяк, хотя это слово вряд ли подходило к безводной планете.
А уж как он может использовать это открытие, являлось вопросом, на который Дольф вообще не видел ответа.
Но больше не было смысла думать об этом, по крайней мере, до конца долгой зимы. Здоровье Наннет стало потихоньку улучшаться. По совести, говоря, улучшение было еще весьма незначительным, но Дольф был рад и этому. Вначале она говорила лишь во сне, и, видимо, сны ее сопровождались кошмарами. Но затем начала просыпаться время от времени, а даже смущаться, узнав, что Дольф проделывает все необходимые санитарные процедуры. И Дольфу пришлось постараться убедить ее, что он будет продолжать их еще какое-то время, потому что ей нужно выздоравливать и копить силы. Он победил в этом споре, лишь жестоко напомнив ей, что на Марс она попала по собственной воле, не думая, что ей здесь предстоит испытать. После этого Наннет стала послушной, хотя и пребывала в подавленном настроении.
Но постепенно настроение ее стало подниматься, и Наннет вдруг принялась просить, чтобы Дольф рассказывал ей какие-нибудь истории. Дольф был весьма чуток к поэтике математики, но литературного воображения у него вообще не было. В результате Наннет сама принялась рассказывать ему только что придуманные истории. Сначала это смущало его, но истории, которые она сочиняла — фантастические импровизации о шестиногих животных, которым были нужны ботинки, чтобы не подхватить насморк, о драконах, неожиданно обнаруживших, что у них пушистые розовые крылья, и очень от этого смущавшиеся, и о медведях, которые летали в космос в креслах-качалках, — были с такими непредсказуемыми окончаниями, и Наннет так радовалась, сочиняя их, что Дольф, в итоге, решил, что эти истории куда лучше тех, что мог бы придумать он сам.
Однако, он с радостью наблюдал, что она начала выздоравливать, хотя так и не мог понять, почему или от чего. Он не сделал для нее ничего такого, что не делал все это время, и так и не обнаружил причины ее заболевания. Например, предположение об авитаминозе Дольф теперь отбросил, потому что она уже много месяцев питалась одним и тем же, как и он сам.
Стало, также, очевидным, что у Наннет не было никакой инфекции, потому что тогда она скорее бы умерла или выздоровела, а если это было какое-то хроническое заболевание, то она не должна была начать выздоравливать сейчас. Может, это просто была депрессия, своего рода отчаяние, которое выразилось случайным набором физических симптомов. Это было возможно, но не вязалось с тем, что Дольф знал о Наннет и ее характере.
Пока ей было совсем плохо, Дольф, занятый свалившимися на него дополнительными делами, не думал о причинах. Но теперь, когда Наннет начала постепенно возвращаться в нормальное состояние, это поощрило его обсудить с ней вопрос об ее заболевании, так как он почувствовал, что она уже достаточно окрепла, чтобы спокойно отнестись к этому.
Она тут же встревожила его, потому что начала смеяться.
— Я сама думала об этом, — отсмеявшись, сказала Наннет. — Кое-что я сообразила задолго до тебя, но не рассказывала тебе, потому что «хорошо воспитанные» молодые леди обычно не обсуждают некоторые вещи с мужчинами, даже с родственниками. Но мне кажется, что у нас не совсем обычная ситуация.
— Послушай, а ты уверена, что чувствуешь себя хорошо? — спросил Дольф. — Это не так уж и важно теперь, когда ты поправляешься. Можно подождать, пока...
— Нет, Дольф, я в самом деле кое-что поняла. Ведь у этой планеты нет луны... я имею в виду, что ее луны слишком маленькие, чтобы на что-либо влиять.
— Луны? Но, Наннет...
— Помолчи и дай мне закончить, ладно? — твердо сказала она. — На Земле Луна влияет на многие вещи, а не только на приливы с отливами и календарь. Она имеет кое-какое отношение к погоде, и существует много животных — например, манящие крабы, поведение которых в большой степени зависит от Луны. Верно?