День твоего рождения

- Алечка, но ведь ты болела, крупозное двустороннее воспаление легких, - сказал он наконец, предварительно покашляв. И умолк.

- А еще что? - четко отпечатала Лена. - Что еще там вы насчитаете?

- Ничего, - спохватился он.

- Товарищи родители, - наставительно произнесла Лена, и ей самой стало тошно от своего тона, - давайте раз и навсегда прекратим эти разговоры. Раз и навсегда!

Отец вздохнул, а мамуля заморгала глазами, готовая заплакать, но папка остановил ее.

- Все, - пробормотал он, - закрыто.

Они молча ушли на кухню, молча выкладывали там продукты из авоськи, открывали и закрывали холодильник. Потом оба враз шумно вздохнули, и Лена засмеялась в комнате.

- Ты чего там, Алена? - спросил отец.

- Давно бы так, - ответила она. И выбросила из головы этот разговор. Вспомнила Федора. Если бы у всех все так легко разрешалось.

За чаем она спросила мамулю:

- Выполнишь одну мою прихоть?

Мамуля быстро-быстро заморгала, заранее пугаясь.

- Купи мне красивое длинное платье!

Федька проснулся поздно и заторопился на голубятню. Вчера он долго ворочался, не мог уснуть, а ночью ему снились разные страхи. Будто мать поставила тесто, оно поднялось, вышло из миски, скатилось на пол и стало пухнуть, расти на глазах, стало подбираться к подбородку, душить, а выбраться невозможно - как с ним, с тестом, быть, не поплывешь по нему - густое, и не пойдешь - жидкое…

Дома было пусто и неуютно. Смятая родительская постель, разбросанная по комнате обувь, на столе хлеб - разрезанный и разломанный, немытые тарелки. Только солнце красило комнату. Высвечивало нечистый пол, неубранный стол и будто бы о чем-то напоминало. Федька вспомнил и вскочил с постели. Все это очень похоже, ей-богу! Вот грязный стол. Стоит только захотеть, и он будет чистым. Где тряпка? Вот она! Раз-два - готово. Стол блестел свежевымытой клеенкой, а Федор уже тащил ведро с водой: еще немного, чуточку терпения, и пол будет сверкать, словно новенький.

Да, да, это все очень похоже. Стоит только как следует захотеть. И придумать. Вот, он, Федор, давно этого хотел. Но придумал только вчера. И вот сегодня уже, сегодня вечером, отец придет домой вполне нормальным, надо только придумать, вот и все.

Комната с каждой минутой становилась ухоженной и чистой. Федор заправил постели - и свою и родительскую, - родительскую с особым тщанием, вымыл грязную посуду, застелил стол новой скатертью, поставил на нее вазу и сбегал в палисадник - отломил несколько верхушек мальвы. Протер тряпкой проигрыватель, отобрал несколько пластинок, а на диск поставил для отца «Амурские волны». Батяня ведь на флоте служил, на Дальнем Востоке, а Амур - это там, ему приятно будет. Федор оглядел довольно свою работу, насыпал в карман крупы и крошек для голубей и отправился на свою стройку. С большим опозданием.

Голуби на него заворчали. Это простаку кажется, будто голуби воркуют, и все, а он-то уж знает. Опоздал - они ворчат, сердятся. Посыпал им крупы, покрошил хлеба, подлил в лоток свежей водички, а теперь и погуляйте на здоровье. Хлопнул запор, открылось голубям небо, они затрепетали, рванулись в вышину и пошли, пошли кругами. Федор свистнул им вдогонку - переливисто, длинно, с перепадами, поглядел на полет их хитрый - на кружение по спирали, голова устала, опустил ее и заметил: занавеска в окне напротив голубятни дрогнула.

И он вспомнил. Вчера, когда побежал за родителями после того их разговора со слезами, нога у него подвернулась, он упал и увидел в окошке этом девчонку.

Первое, что он ощутил, - досада.

«Значит, она все слышала», - подумал он. Но в этом окошке никогда никаких девчонок не было, тут жили двое, муж и жена; муж геолог, Петр Силыч, Федя знает его, подходил не раз к голубятне, спрашивал, которые турманы и чем от других отличаются. Но девчонка?

Федор легонько свистнул. Штора не шевелилась. «Может, ветер? - подумал он, но себя же перебил: - А вчера?»

Он попытался восстановить в памяти ее лицо. Не получалось. «Да поди никого и нет».

- Алё, - не крикнул, а сказал он. - Э, девушка!

За шторой было тихо. «Может, случайно кто к ним заходил?» Он достал рубанок и принялся строгать доску, изредка поглядывая на окно. Нет, там никого не было. И все же что-то притягивало его к окну. Он отложил рубанок - ему пришла в голову забавная мысль.

- Девушка, - сказал он, - я знаю, что вы смотрите на меня. Зачем? - Было тихо. - Зачем сквозь штору? Можно ведь и так. - Никто не откликался. - А я вот сейчас, - сказал он, тщательно заправляя рубашку в брюки, - поднимусь по водосточке и увижу, есть вы или нет.

Он застучал ботинками, открыл голубятню, спустился на землю, стряхнул с себя стружку и вновь поглядел на окно.

Штора была сдвинута, и на него смотрела девчонка. У Федора сразу сердце оборвалось - какая она красивая была, белолицая, ржаная коса солнышком вокруг головы уложена.

- Ну вот, - сказал он растерянно, - я же говорил.

- Что говорил? - спросила она.

- Что вы есть.

- Ну, есть, - сказала она. - Дальше что?

Он смущенно пожал плечами.

- Не знаю. Есть - и все.

Федор видел, что она смущена, что он ее силком заставил выглянуть - румянец медленно разгорался на ее бледном лице.

- А чего вы смотрели на меня?

- Говори со мной на «ты», - сказала она неожиданно резко и добавила мягко: - Не терплю официальщины.

- Чего, чего? - не понял он. Потом кивнул. - Ладно. Но ты не сказала.

- Так, - ответила она безразлично. - Смотрела - и все. Запрещается?

Он рассмеялся. Все это ему вдруг смешным показалось. А его смех смутил ее. Федя заметил, как она резко шевельнулась, будто хотела закрыть штору, но передумала.

- Да ты бы вышла погуляла, - сказал он. - Голубей бы моих потрогала. Они у меня, видишь, какие.

Он задрал голову вверх, свистнул пронзительно, долго, мастерски, хвалясь перед девчонкой своим умением.

- Голуби у тебя, Федя, что надо, - сказала девочка.

Он понурился. Значит, все слышала. Он молчал, молчала и она.

- Ну и что, - сказал Федор неожиданно для себя, - у каждого свое. И смешного тут ничего нет. Все очень даже грустно… Но с сегодняшнего дня… - Федор решительно рукой рубанул: - Все будет, как я постановил!

Он посмотрел на девочку, сердце опять застучало тревожно. Спросил:

- А как тебя зовут?

- Лена, - ответила она.

- Вот увидишь, Лена, - сказал Федор и почувствовал, как у него кадык ходит. - Сегодня же увидишь. В шесть часов. Мы вот по этой тропке пойдем. Как раз мимо твоих окон. - Он опустил голову, поморщился. Представил, как она сидит, эта Лена, в глубине своей комнаты и все слышит. И мать - что она говорила. И отца. Слышит, как он, Федор, плачет.

Он больше не глядел на нее. Поднялся в голубятню, подождал, пока слетятся птицы, закрыл свое хозяйство, спрыгнул вниз. Оттуда только и посмотрел на Лену. Она сидела все там же и все так же в каком-то кожаном кресле и как-то растерянно глядела на него. Федор кивнул ей благодарно. Улыбнулся. Повторил виновато:

- Зря ты все это слушала.

Она ответила не сразу и как будто с трудом.

- Ничего, - сказала она, - я и не такое знаю.

Федор вздохнул, повернулся, чтобы уйти, сделал несколько шагов, побежал и крикнул:

- Так ты приходи на голубятню.

Лена не ответила. Федор обернулся.

- Придешь?

Она кивнула издалека, и у Федора сжалось сердце: он еще не видел такой девчонки. Нигде не видел такой красивой - ни в школе, ни на улице.

Весь день он двигался как-то лихорадочно. Стоял в магазине за колбасой и яйцами, покупал молоко и хлеб, шел по дороге - и все это будто во сне: перед глазами стояла Лена.

Пшеничные косы вокруг головы и синие огромные глаза - как на иконе, в пол-лица.

«Кто же она? - спрашивал он себя. - Откуда взялась? Не с неба же спустилась?» И ругал себя за тупость: ведь говорил же, все бы мог спросить, разве трудно. И тут сам себе отвечал: да не мог. Не мог он расспрашивать ее про всякие подробности. Она же не просто какая-нибудь девчонка. Она - прекрасная.