Страница 2 из 9
Отношение к голосу
Голос, как и лицо, – то, что нас характеризует. На то и другое мы всегда обращаем внимание, но никогда не можем полностью контролировать. И как о лице, о нашем голосе можно сказать: «зеркало души», однако мы не можем в полной мере знать все его нюансы, а также управлять им и контролировать его. Наше представление о собственных чертах лица и мимике никогда не может точно соответствовать тому, что видят другие, как и наш звуковой образ, создаваемый нашим голосом, мы слышим не вполне так, как его слышат другие. Свой голос мы слышим не столько со стороны, извне, сколько изнутри: его вибрации и колебания, рожденные телом, отдаются в нашей черепной коробке, из-за чего звук, который до нас доходит, кажется нам глубже и богаче, чем в реальности. Людей часто шокирует звучание собственного голоса, когда они слышат его в записи, и на то, чтобы связать свой голос с тем, который они услышали, требуется довольно много времени. Однако после того как они услышат свой голос в записи, звукозаписывающее оборудование может стать для них своего рода звуковым отражением, благодаря которому голос можно развить и преобразить – сделать сильным и соблазнительным. Точно так же мы преображаем свою внешность – волосы, кожу, зубы, – когда обращаемся за помощью к зеркалу. Кроме того, с помощью определенных техник записи и редактирования записанным голосом можно манипулировать – например умножать его, накладывать слоями, усиливать, что позволяет воплотить в жизнь самые невероятные вокальные фантазии.
У человеческого увлечения эхом и реверберацией, то есть процессом постепенного уменьшения интенсивности звука при его многократных отражениях, – длинная история, правда пока еще никем не записанная. Вероятно, пещеры Ласко и Альтамира были выбраны людьми эпохи палеолита не случайно, а отчасти потому, что в них необычайно сильное эхо.
Власть и голос
Упражнения на голос – это упражнения на власть. Владение голосом дает нам ощущение власти. Человеческие существа слишком долго пребывают в младенческом состоянии, и до тех пор, пока не наберут достаточную физическую мощь, голос остается той единственной реальной силой, с помощью которой они управляют миром и контролируют его. Так что мы рано узнаем, насколько сильно от нашего голоса зависят наше выживание и благополучие. Потом дети становятся взрослыми, и их младенческий плач порой превращается в дикие вопли диктаторов или оглушительные возгласы рок-звезд. Но голос бывает иногда очень убедителен, когда мы слышим вдохновенную речь харизматичного проповедника или нежный шепот любимого человека: от такого голоса кружится голова, и мы ему охотно подчиняемся. Иногда мы способны ощутить воздействие голоса так же реально, как физический контакт. И уверенность в том, что голосом можно приласкать или больно ударить, невольно подтверждается нашими жестами, которыми мы обычно сопровождаем наши слова: рубим воздух, гладим, разгоняем… Без жестов нам порой даже сложно обходиться в разговоре, нам кажется, что нас чего-то лишили.
Мы не только осуществляем власть посредством голоса, но и сами властвуем над ним. Голос становится могущественнее, когда мы подчиняем его своей воле, напрягая его, фрагментируя или искажая. Это невероятно, как часто наш голос начинает вредить сам себе: если мы разгневаны или взвинчены, голос может сорваться, сесть, сделаться сиплым, будто демонстрируя своим яростным самоистязанием желание (кто-то скажет, что это желание самого голоса) прямо воздействовать на мир и всех, кто в этом мире есть.
Оттого что мы ассоциируем голос с властью, мы не можем не обращать внимания на факторы, его ослабляющие, истощающие, искажающие. Некоторые особенности речи, такие как шепелявость или картавость (фрикативный звук «р»), часто воспринимаются как дефекты, подлежащие исправлению. Как и заикание, с которым во все времена боролись упорно и жестоко. В процессе этой борьбы ради укрепления и выравнивания голоса прибегали не только к различным упражнениям и схемам лечения, но даже к хирургическим операциям, направленным на устранение изъянов, портивших речь.
Однако подобные «дефекты» можно рассматривать как дополнительные средства выразительности голоса, расширяющие его возможности. Возьмем, к примеру, смех и говорение. В своей крайней форме смех несовместим с речью: смеяться и одновременно говорить так же сложно, как говорить и есть. Из-за взрывного смеха наша речь также постоянно прерывается и делается бессвязной, булькающей и чрезвычайно эмоциональной, переполненной «рыданиями» и «вздохами». Но со временем мы учимся совмещать смех и речь и в конце концов находим способ преодолеть неспособность вымолвить ни слова: мы фыркаем, шипим, хихикаем, хохочем, гогочем и т. д. – и все эти способы входят в арсенал нашего голоса. Человеческий разговор был бы довольно скучным, если бы не было всех этих голосовых вариаций и эмоциональных особенностей.
Тренировка голоса
Значительную часть усилий при работе над голосом мы тратим на то, чтобы приблизиться к некоему идеалу изысканности. Это стремление существовало уже в конце XIX века, вместе с распространением государственного образования. Примерно тогда же в Англии была разработана программа Standard English, ставшая очень популярной. В XX веке эта программа получила еще большее распространение и авторитет, и в англоговорящем обществе появились даже такие определения, как «поставленное произношение» или «королевский английский». Это даже способствовало тому, что в разных слоях общества проявились обеспокоенность проблемами языка и стремление к его усовершенствованию (больше всего тревоги, по иронии судьбы, вызывал придыхательный звук «h»). Вошли в моду уроки красноречия, преподаватели которых обещали «очистить» голос от всего лишнего.
«Мы фыркаем, шипим, хихикаем, хохочем, ржем»
Идея обучения ораторскому искусству была основана на фантазии о необходимости нейтрализации голоса, исключения из него всех личных особенностей, таких как врожденный акцент, который необходимо было исправлять, поскольку это являлось «случайным» приобретением. На самом деле большинство тех, кто разрабатывал новое произношение, являлись сторонниками освоения вокального метода, в котором основной упор делался на расширение голосовых возможностей. Они уделяли особое внимание отработке правильной дикции, которая бы делала произношение четким и плавным. Для этого следовало акцентировать внимание на продуманной артикуляции, а не на бездумной, повторяющей неправильные диалектные особенности.
Понятие «красноречие» вошло в обиход в начале XIV века для обозначения искусства публичного выступления. В этом смысле оно было связано со сценой, церковным амвоном и – что было намного чаще – с политикой. Но в начале XVII века это понятие стало употребляться шире – теперь оно касалось не только идеи риторической отработки речи или ее украшения, но и ее уместности и правильности. Словарь 1604 года Роберта Коудри (Robert Cawdrey) определял это понятие как «искусство говорить красивые речи», а его последователь Эдвард Филлипс (Edward Phillips) в своем словаре «Новый мир английских слов» (New World of English Words) от 1658 года определил его как «ораторское искусство и искусство правильной речи». Как видите, прошло немало веков, прежде чем правильность речи стала важнее ее красоты.
Высший пилотаж в искусстве английского красноречия был показан в пьесе Джорджа Бернарда Шоу «Пигмалиона» (1913), в которой цветочница Элиза Дулитл просит профессора фонетики научить ее «говорить благородно», чтобы она смогла осуществить свою мечту и устроиться работать в цветочный магазин. Уже из названия пьесы ясно, что процесс работы над речью девушки здесь рассматривается как своего рода процесс преображения; так же как Галатея, которую Пигмалион создал из камня и оживил, Элиза Дулитл рождается заново после того, как осваивает науку изящного и правильного произношения слов взамен нечленораздельных воплей: «У-у-аааааа-у! О-у-ууууу!» Благородная речь преображенной Элизы – нечто гораздо большее, чем просто внешнее проявление ее успешного овладения изысканными манерами. Это показатель того, что знание ее идет изнутри: речь ее осмысленна, потому что она – результат не внешних перемен, а внутренних!