Течёт река…

41

В марте 1953 хоронили Сталина. В день, когда сообщили о его смерти, в институте приглушенно звучала траурная музыка, которую передавали по радио. Репродукторы были укреплены на балюстраде верхнего коридора, вестибюль был заполнен студентами, преподавателями, служащими. Многие плакали, тихими голосами переговаривались, молча стояли. В день похорон я вышла на Садовое кольцо, пошла в сторону площади Восстания. Толпы людей двигались к центру — к улице Герцена, по Арбату к Арбатской площади. Марина с утра вместе со школьными подругами ушла из дома. Родители не выходили. Я шла одна, и с каждой минутой толпа вокруг сгущалась, перед площадью Восстания путь был прегражден, улица Герцена перекрыта. Народ все прибывал, а двигаться было уже некуда. С Красной Пресни тоже шли люди. На площади скопилось их множество. Я решила свернуть назад, но оказалось, что двигаться к Смоленской уже невозможно. Единственно, куда смогла я пробраться, был узкий проезд между высотным домом и стоящими слева от него домами, если смотреть на высотку со стороны Садовой, стоя лицом к расположенному на первом этаже гастроному. Сюда я и протиснулась. Узкий проезд, а вернее проход, вел к Малой Конюшковской улице, откуда движения людей почти не было. О том, что происходило в течение этого дня в Москве, те, кто не двигался к Колонному залу, где стоял гроб с телом вождя, узнали позднее. Запечатлено это, но не во всей полноте, на кадрах кинохроники, а главное, в памяти и в воспоминаниях непосредственных участников вылившейся в жуткую трагедию гибели многих людей процессии, превратившейся в тесноте ведущих к Колонному залу улиц буквально в свалку. Едва осталась в живых наша Марина и её подруга Таня Востокова, вместе с которой оказались они в тисках толпы движение которой было преграждено грузовиками, а напор находящихся позади них людей был столь силен, что многие погибли раздавленными или затоптанными. Они ринулись в какой-то двор, но он тоже был до отказа забит людьми, а никакого выхода на него, помимо ворот, в которые они втиснулись, не было. Поняв, что надо спасаться, Марина и Таня протиснулись изо всех сил снова на улицу, оказались прижатыми к грузовикам, но смогли залезть под них. За грузовиками стояла конная милиции. Пролезая под машинами, девчонки видели копыта лошадей, и теперь они проползали уже не между колес, а между лошадиных ног. Что было с ними дальше, ни Марина, ни Таня не помнят. Поздно вечером Марина вернулась домой, ничего не говоря, и спала до середины следующего дня. Я не раз просила её потом попытаться вспомнить, что же случилось с ней после того, как оказались они под милицейскими конями, но она так и не могла ничего вспомнить. Не помнила, как шла домой, одна ли шла или с Таней. И Таня не помнит. Но они остались в живых. До Колонного зала не дошли. До дома дойти смогли.

Сестра Марина Павловна Кузьмина

Что бы ни происходило, занятия продолжались, готовиться к ним надо было непрерывно, нагрузка возрастала. Кроме учебных занятий — лекций и практикумов — была ещё и общественная работа. Мне поручили быть куратором (тогда это называлось «быть агитатором») одной из групп первого курса. Ребята были хорошие, не вредные и умеренно смешливые. Обзоры новостей, которые надо было проводив еженедельно по вторникам, готовили и проводили под моим руководством безотказно, к очередному вечеру самодеятельности тоже оказались готовы — читали стихи, пели и плясали не хуже других. К тому же были в группе свои поэты, а среди них — Юра Ряшенцев, чьи стихи уже тогда обращали на себя внимание любителей поэзии, которых на филфаке всегда хватало. Учились студенты хорошо, никаких никаких «хвостистов» в нашей группе в зимнюю сессию не было. Однако к концу учебного года возникла сложная ситуация. Одна из студенток ждала ребенка и хотела выйти замуж за отца будущего младенца. Он тоже был студентом этой же группы, но жениться отказался. Его сурово осудили, хотели исключать Потом решили все же оставить в институте, но вынесли выговор. Единственной голосовавшей против выговора оказалась будущая мать ожидаемого ребенка. Поженились они через год, когда их дочке исполнился годик, и оба благополучно закончили в положенный срок институт. Были и другие события в группе, но не столь значительные. Вновь поручали мне и работу на избирательном участке. Теперь вести её в районе все тех же бараков на берегу Москва-реки было гораздо легче, потому что жителей бараков интенсивно переселяли в новые дома, а связи с чем настроение у избирателей было самое прекрасное и встречаться с ними было радостно. Отчет о проведенной работе составить оказалось нетрудно. Наша агитбригада опять получила благодарность и была отмечена.

В 1954 году меня приняли кандидатом в члены партии, а на следующий год в члены партии. Мария Евгеньевна и Борис Иванович вздохнули с облегчением: теперь на кафедре зарубежной литературы был молодой член партии, а не только Тимофеева. Собрание проходило спокойно и на факультетском, и на институтском уровне. О прошлом никто не вспоминал, как будто бы ничего не было. Среди рекомендовавших меня Тимофеевой уже не было, хотя она и предлагала дать мне рекомендацию. Я отказалась: необходимые три у меня уже были.

42

Подошла и наша с Костей очередь на получение жилплощади. В эту очередь Константин Михальский записался вскоре после нашей женитьбы и как участник войны числился не в общих списках очередников, а в списке бывших фронтовиков, что обещало более быстрое продвижение к желанной цели. По нескольку раз в год в течение восьми лет наведывался он в жилищный отдел Краснопресненского райисполкома, справляясь о продвижении в очереди. Но все происходило в замедленном темпе, хотя продвижение было. Снова и снова обращался он с просьбой ускорить предоставление ему жилплощади, снова и снова появлялись у нас дома члены комиссии, проверявшие «состояние проживания» заявителя, составляли протокол о том, что в смежных комнатах площадью 23 кв.м. проживают семь человек — Кузьмин П.И. (отв. съемщик), Кузмина Н.Ф. — его жена, Кузьмина М. — его дочь, Михальская Н.П., Михальский К.А., Михальская А. — их дочь, Губанова М.А. — домработница, права на отдельную жилплощадь не имеющая. Отмечали, что три человека из вышеперечисленных — кандидаты наук, что дает право на определенную прибавку к общей норме в 5 кв.м. на человека. Отмечали, что на вышеуказанной площади в 23 кв.м. проживает две семьи, что квартира является коммунальной и помимо этих двух семей в ней проживают ещё две семьи, одна из которых состоит из восьми человек (трое взрослых и пятеро детей), а вторая — из одного человека. Все написанное в протоколе подписывали члены комиссии, двое свидетелей — от домоуправления и от соседей по дому № 4 по Горбатому переулку. Отмечалось также отсутствие таких удобств, как центральное отопление и горячее водоснабжение. Однако тщательность всего отмеченного не согласовывалась с продвижением нашей позиции в очереди.

Но вот прошло восемь лет, и весной 1957 года мы получили смотровой талон, в котором был указан адрес выделяемой нам жилплощади. Это был дом на обширной пустоши на далекой окраине города, до которой можно было доехать на автобусе, идущем по Ярославскому шоссе, или на электричке от Ярославского вокзала до станции Лосиноостровская, а там — на автобусе всего несколько остановок. Названия улицы указано не было, обозначен был номер застраивающегося района. Улиц ещё в этом районе не было, а потому и названия их не существовало. В указанном доме нам выделялась комната в 15,5 кв.м. на троих в двухкомнатной квартире на пятом этаже пятиэтажного дома без лифта. В комнате был балкон, выходящий на широкие просторы, занесенные ещё не растаявшим в марте снегом. Вдалеке тянулась кромка леса. Кому будет принадлежать вторая комната квартиры, не было известно, но судя по тому, что она больше предназначавшейся нам, её могли дать семье не меньше, чем из четырёх человек. Кухня небольшая, санузел совмещенный. Побывав в этих отдаленных местах, мы вернулись подавленные и на следующий день смотровой талон, внушавший некоторые надежды, пришлось вернуть. Тут же нас предупредили, что если мы и впредь будем столь же привередливыми, то в ближайшие два года с места не снимемся. В самом крайнем случае смотровые талоны выдаются никак не более трёх раз, если со стороны очередников последует и тут отказ, то с очереди они снимаются. Нам выдали второй смотровой талон, вновь породивший некоторые надежды. Надежды появлялись у Кости, стремившегося к самостоятельному устроению своей жизни, а у меня после первой же попытки увидеть свой возможный новый дом надежды на что-то лучшее не возникали. К тому же и не было сильного желания покидать свой родной дом, где было нам, как мне казалось, совсем не плохо.