Страница 6 из 10
За два дня до моего отъезда мы поехали в город Тун вместе с дочкой Георгия Еленой и ее молодым мужем Жераром. Посидели в кафе на берегу реки, где лебеди подплывали к самым столикам и буквально выхватывали из рук еду, потом поднялись наверх, к замку.
Молодые вели себя, как все новобрачные. Держались за руки, шли в обнимку, время от времени целовались, постоянно пытались соприкоснуться какими-нибудь частями тела, ласкали друг друга под столом в кафе. Смотреть на это было нестерпимо, потому что хотелось последовать их примеру. Гуляя, мы с Георгием иногда специально отставали от них, чтобы просто подержаться за руки. Проходя мимо какой-то гостиницы, он тихо сказал мне: «Эх, взять бы сейчас два номера…» Почему-то тогда я не сообразила, что, если уж на то пошло, мы могли это сделать в любой день, когда ездили вдвоем.
Из Туна мы поехали в Интерлакен, и я могла полюбоваться на красавицу Юнгфрау.
– Ты на нее поднимался? – спросила я.
– Нет.
Георгий покачал головой.
– Нет. Молодая дама[2] уже не для меня.
На обратном пути я сидела рядом с Еленой на заднем сиденье. Мужчины сменяли друг друга у руля. Когда мы уже почти подъезжали к городу, Георгий привычно поставил диск Криса Ри.
«Что ты увидел? Что нового ты знаешь? Куда ты идешь? Потому что я хочу пойти с тобой»
Я отвернулась к окну и ничего не смогла с собой поделать: слезы текли из глаз, и их было никак не остановить. Елена заметила это и встревожилась. Она решила, что мне нехорошо и, хоть я и отнекивалась, попросила мужчин остановиться. Я вышла из машины, якобы для того, чтобы подышать свежим воздухом. Георгий последовал за мной.
– Что случилось? Тебе плохо?
Что случилось? Вот мило!
– Ничего не случилось! Мне прекрасно! Неужели ты вообще ничего не понимаешь?!
– Успокойся… Я все понимаю. Тебе стало грустно оттого, что ты послезавтра уезжаешь. Я зря поставил эту музыку…
Мне стало грустно! Грустно? Ну, конечно, я же просто ребенок. А детские слезы высыхают быстро.
По возвращении в Женеву Жерар предложил мне покататься по ночному городу. Я согласилась, думая, что это поможет мне успокоиться. В полночь мы с ним и Еленой сидели в кафе на площади Бург-де-Фур, и я почувствовала, что что-то необратимо изменилось во мне за эти две недели. И я никогда уже не буду такой, как прежде.
Когда я вернулась, Георгий и Оксана уже спали. Я открыла дверь ключом, прошла на цыпочках в свою комнату, легла в кровать и долго плакала… Но прежде чем заснуть, посреди всхлипов я подумала: «Ну вот, я снова влюбилась. В конце концов, я смогу писать стихи… я их давно не писала. Мне будет о ком мечтать… Это же лучше, чем пустота, разве нет?» Эти мысли меня немного утешили, и на следующий день обошлось без истерик.
Прощаясь в аэропорту, Георгий сказал мне неожиданно горячо: «Не переживай. Я приеду в Ленинград в январе. Один, без Оксаны. И всё будет».
Как я летела домой, я помню плохо: всю дорогу пила виски и роняла в стакан слёзы, пугая бортпроводниц. В аэропорту меня встретил папа, и мы сразу же сели в такси, потому что одета я была слишком легко. В Женеве было тридцать градусов жары и светило солнце, а здесь – тринадцать и противный мелкий дождь. В такси звучал не Крис Ри, а Гарик Кричевский, и водитель материл лезущих под колеса пешеходов совсем не по-французски.
Когда я вошла в свою квартиру, то вдруг увидела, какие у нас обшарпанные обои, как сыплется с потолка штукатурка. Прихожая показалась мне темной и слишком маленькой, а вся обстановка – щемяще убогой. Я села на скамеечку возле двери и заплакала от непонятной обиды.
Вечером позвонил Георгий: «Как долетела? А у нас дождь. Погода грустит, что ты уехала… Но мы скоро увидимся. В январе, ты помнишь?»
Взрослые часто дают детям обещания, чтобы утешить, надеясь, что они успокоятся и обо всем забудут. В январе он не приехал.
Полтора года я писала им письма. Ему и Оксане. Самые обычные невинные письма, чтобы они могли читать их вместе. Послала фотографии. Кое-где между строк намеком давала Георгию понять, что помню и люблю, называя самыми запомнившимися те места, где мы с ним особенно жарко целовались. Полтора года я училась готовить, вспоминая его любимые блюда. Писала стихи. Учила французский язык. И перед сном ласкала себя, мысленно представляя Георгия – его руки и грудь, покрытые мягкими черными волосами, бархатный взгляд его карих глаз с немного опущенными вниз уголками и, конечно, его губы…
Однажды ночью мне приснилось, что он лежит рядом в постели и обнимает меня. Выныривая из сна, я продолжала чувствовать на груди тяжесть его руки… Я потрогала ее, и она соскользнула, а я еще несколько минут приходила в себя в темноте, пока не поняла, что это была моя собственная затекшая рука, которую я из-за этого перестала ощущать.
И еще я купила диск Криса Ри и слушала его каждый день.
«Стоимость велика, цена высока, возьми все, что ты знаешь, и скажи “прощай”. Твоя невинность и неопытность теперь ничего не значат, потому что это – то место, где тот, кто знает, встречается с тем, кто не придает значения. Где ты был? Я слышу, как ты говоришь: “Мы встретимся в Blue Café”».
Интересно, кафе в этой песне синее или печальное?[3]
А когда Георгий наконец приехал, то зашел к нам днем, совсем ненадолго. Это было накануне моего дня рождения. Я думала о том, что же он мне подарит. Сама я очень люблю делать подарки. Ходить, выбирать, думать о том, что понравится близкому мне человеку, что его обрадует или приятно удивит…
Я написала длинное письмо со стихами, чтобы отдать его Георгию. Я сочиняла его все эти полтора года: мне так много хотелось ему сказать!
Но за все время, что он у нас пробыл, мы ни на минуту не остались наедине. А вместо подарка я получила от него деньги: «Я не знаю, что тебе подарить. Купи себе, что хочешь…» И я поняла, что продолжения у нашей истории не будет. Тем не менее я потихоньку от всех сунула ему в карман свое письмо.
Уходя, он попросил меня проводить его до трамвайной остановки. Некоторое время мы шли молча в холодных зимних сумерках. Потом он заговорил, как-то отчужденно, поучающим тоном:
– Ты что, обижаешься что ли? Не надо дуться. Ты же понимаешь, что я никогда не оставлю Оксану…
И я опять почувствовала себя ребенком, которого утешает снисходительный взрослый. Таким тоном можно говорить с маленькой несмышленой девочкой. А мне между прочим уже тридцать… И я не дурочка, а кандидат филологических наук!
Он говорил долго. О дочери, которая недавно родила. О племяннике из Москвы, который едет учиться в Швейцарию. Об ипотеке. О родственниках из Одессы, которым нужно помогать. О том, что он в ответе за всех. Но я не вслушивалась. Я вспоминала аэропорт, его горячие губы и слова: «Я приеду в январе. Один, без Оксаны. И всё будет». На остановке я попросила его вернуть мне мое письмо. Он отдал, даже не притворившись из вежливости, что его содержание ему интересно.
После этого мы с Георгием виделись еще несколько раз, но больше никогда до сегодняшнего дня не вспоминали о той истории. Как будто я просто дочь его старого, уже покойного друга. Иногда он привозил мне духи Chamade. Этими духами пропахла постель другого мужчины, того, который потом стал моим мужем. Я научилась садиться в машину. Научилась ухаживать за кожей и ногтями, носить европейскую одежду, разговаривать с продавцами и официантами. А Георгий постарел, хотя и очень элегантно, и, глядя на него во время этих беглых встреч, я удивлялась: «Неужели я была в него так безумно влюблена?» И в самой глубине души признавала его тогдашнюю правоту: в свои тридцать лет я была, наверное, глупой девочкой, которой нужен был принц на белой иномарке. А их не бывает. Во всяком случае, даром глупым девочкам их точно не раздают.
2
Юнгфрау – девственница, буквально: молодая дама.
3
Слово blue можно перевести и как «синий», и как «печальный». Последний вариант часто встречается в блюзовых песнях.