Страница 9 из 80
Контракт предполагал еще и заботу — о том, кто доверил тебе свою жизнь. И пусть она ничего ему не доверяла, и даже не знала, что жизнь ее теперь принадлежит ему, заботиться о ней он был отныне обязан. Согласно его представлениям о собственной чести. А как там представляют себе ситуацию всякие выродки с военной базы — лично его не касается.
Он решительно поднялся, открыл дверцы шкафа. Она не заметила. Все так же плакала, уткнувшись лицом в покрывало. Только вздрогнула, когда он тихонько потянул на себя пиджак. Но не возразила, позволив ему забрать свою вещь. Вздрогнула гораздо сильнее, когда его пальцы коснулись плеча, аккуратно поддевая словно впившийся в кожу ремешок ее сумки. И вновь не возразила, позволив забрать и ее. Только обернулась и взглянула ему в лицо. И столько отчаянья затравленной на охоте зверушки было в ее глазах… И теперь уже он невольно вздрогнул.
Он охотился, да. Давно и совсем не здесь. И больше ему не хотелось. И тоже уже давно. Потому и уехал сюда, где люди смотрели иначе, где улыбались в ответ на его улыбку…
— Ты так смотришь, будто следующим шагом я сдеру с тебя кожу, — непринужденно улыбнуться здесь и сейчас оказалось сложно, но он справился. — А я просто хочу укрыть, — и осторожно укутал пледом. — Ножки поджимай, они тоже совсем замерзли.
— Я… в обуви…
— Вместе с обувью, — разувать ее сейчас он не рискнул, опасаясь напугать еще сильнее. — Что такого страшного на твоих ботинках, что у нас не получится потом отстирать?
Она послушно поджала ноги, позволяя укутать и их.
— А знаешь, — вновь начал он, не позволяя ей остаться наедине со своим горем, — твой наряд здорово отличается от местных. Здесь девы такие короткие штанишки не носят. Только длинные, до пола. А если юбку — то ниже колена.
Она чуть дернулась под пледом, словно пытаясь укрыться еще сильнее.
— Так я в Ваших глазах выгляжу неприлично? И Вы… считаете меня распутной, и потому… — сразу вспомнились всякие истории про арабские страны, и как там к европейским женщинам относятся, которые местной моде не следуют.
— В моих глазах ты выглядишь несчастным, насмерть перепуганным ребенком. А до распущенности тебе столь далеко, что я не уверен, что ты и знаешь толком, что это значит. И даже не готов просвещать.
— Но вы же сами сказали…
— Что здесь так не носят? Сказал, — и вновь напугал, вместо того, чтобы отвлечь и успокоить. Он осторожно присел рядом, стараясь не прикоснуться. — Всего лишь имел в виду, что для прогулок по городу понадобятся другие наряды. Ну, ты же девочка, должна любить обновки. Неужели совсем не любопытно?
Девочка тихонько вздохнула. Любопытства в ее эмоциях не мелькнуло, но тревога чуть смазалась — самую малость. Аня так и осталась лежать — наискось, на самом краю, как упала. Даже не попыталась подняться или сменить положение.
— А лично я против твоего наряда ничего не имею. И я совсем не возражаю, чтоб ты ходила в нем дома, если тебе так удобней, — его голос, в отличие от прикосновений, успокаивал. — Я родился и вырос в стране, где женщины носят куда более открытые одежды. И при этом в упор не понимают, что же такого ужасного мерещится людям в слове «распущенность».
— А Вы разве не из Сибирии? Вы тоже попали сюда из нашего мира? — вот теперь он сумел пробудить в ней любопытство. Искреннее, с теплотой… и надеждой.
— Нет, маленький, я как раз из Сибирии. Из самых ее глубин, — обнадежить ее ему было особо нечем. Но можно было попытаться объяснить… хоть что-то. — Просто у нас две страны. Очень разные. Во всем, не только в одежде. Я родился в одной. Теперь вот живу в другой. Чтобы сюда переехать, мне пришлось очень много учиться. Язык, традиции, культурные особенности, манера поведения… И именно потому, что я понимаю, что значит разница культур, мне и доверили тебя, ребенок.
— Но Вы можете вернуться домой, — она опять попыталась завернуться в свое отчаянье, как в кокон.
— Могу, — не стал отпираться он. — В этом мы с тобой не равны, ты права. Вот только плакать об этом бессмысленно. Давай попробуем хорошее поискать. Посмотри на все с другой стороны: ты попала в новый мир, в совершенно недоступную большинству людей страну. Уникальную, единственную в мире. Разве узнать ее, разведать все ее тайны, будет не интересно?
— Интересно. Конечно. Но исследовать чужие страны хорошо, когда знаешь, что вернешься.
— Разве все исследователи возвращались? Более того, разве все они были изначально уверены, что смогут вернуться? Будь это так, нашу границу не пересекали бы регулярно исследователи разной степени самостоятельности.
— Они по собственному выбору.
— А ты случайно, не спорю. Но надо принять условия, которые поставила тебе судьба, и жить дальше в соответствии с изменившимися обстоятельствами, а не рыдать вечно на тему: «что было бы если бы». Поэтому давай-ка вставай, тебе надо как минимум умыться с дороги. А я пока постельное белье тебе поищу. Глаженого-то точно нет, а вот чистое вроде было, я, кажется, не так давно весь бак перестирывал… Недели две… или три тому назад…
Улыбнулась. Чуть снисходительно к его мужской беспомощности. И даже встала.
— А Вы что, совсем один живете?
— Совсем. Жил, пока мне тебя под дверь не подкинули. Теперь вдвоем придется. Ты уж мне помоги, хорошо? Идем, покажу, где у нас санузел, — миф о неспособности мужчин вести домашнее хозяйство был у людей, почему-то, чрезвычайно развит. Он не очень понимал причину, но — пользовался, и с успехом. Вскользь брошенные замечания о том, что он не слишком-то справляется с теми или иными бытовыми проблемами, снимали излишний пафос почти мгновенно. Мужчина, не знающий, с какой стороны взяться за утюг, человеческих женщин почему-то умилял. Ну, так пусть лучше умиляются, чем обожествляют, ему приятней. Да и общаться проще.
Судя по реакции девочки, за горами в ходу те же мифы. Отправив ее умываться, он чуть постоял в раздумьях над ящиком с постельным бельем, выбирая, какой из комплектов, разумеется, стиранного и даже идеально отглаженного белья ей предложить, чтоб вновь не напугать, вызвав не самые добрые ассоциации. Вот кто их знает там, за горами, какой цвет у них считается нейтральным, а какой несет в себе отрицательный, применительно к их ситуации подтекст? Какие рисунки означают ровно то, что на них нарисовано, а какие подразумевают еще до кучи всякого?.. Где инструкция, дракос всех дери, к этому ребенку? Чем они там, за горами, отличаются?..
Санузел был самый обычный, что туалет, что ванная — ничего экзотического. И даже стоящая в ванной стиральная машина вполне узнаваема. Ничего принципиально иного, что должно было бы быть присуще столь «уникальной» и закрытой стране, она не обнаружила. Да даже какого-то «торжества технологического прогресса» не наблюдалось. Вода из крана не текла, стоило поднести к нему руки, требовалось крутить банальный вентиль. Да и смыв в туалете сам собой не активизировался.
Вот со смывом она помучилась. Очень долго не могла найти, а где же он, собственно, включается. Даже хотела крикнуть, спросить… Но, во-первых, стыдно: едва знакомый мужчина, и о таком. А во вторых — она поняла, что совершенно не запомнила его имени. Что-то длинное и непривычное. Даже странно, что с таким именем, он свободно зовет ее Анютой. Или у них тут всякие имена встречаются? Тот же Ринат… Ах, нет, Ринат — это так, чтоб им привычнее, а в начале он свое настоящее имя говорил — тоже очень длинное и незапоминающееся.
Со всяческими кранами разобралась, помощь все же не понадобилась. И долго держала руки под струей горячей воды, пытаясь согреться. В квартире было тепло, да и на улице не так уж холодно, просто ветер. И нервы. Это все нервы. Просто нервы, надо успокоиться и во всем разобраться. И… и не так ведь все и плохо!
Ну, в самом деле. Она в Сибирии, да. Но все еще жива. А ведь сколько предположений было, что просто при входе в «границу» на атомы разметает. Или местные расстреляют еще в воздухе… Ей не позволят вернуться домой. Но она не в тюрьме, не брошена в одиночестве в безводной пустыне. Она в большом человеческом городе, и не под забором, без копейки местных денег и знаний об окружающем мире. Она в квартире, где ей выделена отдельная комната, ей назначен опекун, который поможет ей здесь прижиться: объяснит местные законы и правила, поможет найти работу — едва ведь он заинтересован содержать ее вечно… Мама… Но вот честно, она же летела в другой город, где собиралась прожить без мамы и папы две недели, ничуть не горюя при этом… Но она собиралась вернуться… Вот, значит, через две недели, когда планировавшийся срок разлуки истечет, и можно начинать плакать. Ведь две недели без родных она прожить в состоянии?.. Ну и вот Он же (как бы его ни звали) переехал в другую страну, и живет себе, да и многие переезжают — в другую страну, в другой город — расставаясь при этом с родственниками. И живут. Привыкают. Да она и сама после школы планировала обучение продолжить… не в Анапе. Южно-Российский университет, как минимум, а если б маму удалось уговорить, то и в столице…