Страница 33 из 80
Она не проснулась, когда он вошел, не проснулась, когда осторожно улегся рядом. Спала, лежа на спине, и лунный свет беспрепятственно лился на ее лицо. Такое красивое. Расслабленное. Нежное.
Он улыбнулся, любуясь, и тихонько провел большим пальцем по ее губам. Ему почудилась ответная улыбка и еле слышный выдох: «Ар…». И юные губы так соблазнительно приоткрылись…
Не устоял, да. Он ведь еще ни разу… Даже не пытался, боясь напугать, а тут… Очень медленно приблизил свои губы к ее. Очень мягко, почти невесомо коснулся. Она не проснулась. Но потянулась вслед за его губами, едва он отстранился. И он не выдержал. Приник, как к источнику жизни. И все целовал, целовал, целовал…
И не помнил, что было дальше. Вроде, не было ж ничего. Его поцелуй. Ее ответ. Мягкая податливость ее губ… Все! Так почему же вся постель залита ее кровью, а он держит в руках бездыханную куклу со сломанной шеей? И все пытается непослушными пальцами поставить на место ее голову, все время безвольно откидывающуюся вбок. А кровь хлещет из разорванной артерии — бессмысленная, ненужная, мертвая — заливает лицо, глаза. Но он все равно видит. Даже сквозь кровь видит ужас, навеки застывший на лице его мертвой девочки.
— Аршез! Аршез, пожалуйста, проснись! Ну проснись же! — она испуганно трясет его за плечо, а он все никак не может разлепить веки, не может осознать: чей это голос зовет его, зачем? Аня умерла, он убил ее, убил… Все кончилось.
— Арик!!! — оглушительным звоном по ушам. И глаза открываются.
Аня. Она склонилась над ним, перепуганная, но живая и невредимая. А он все еще в своей спальне. Сон. Все это — только сон, он ничего не делал! Он не ходил к ней, не целовал, не…
— Аня! — он хватает ее в охапку, прижимая к себе, стискивая в объятьях. — Аня…
— Аршез, пусти, задушишь, — она тут же пытается отстраниться. — Ну, перестань, ну что ты?.. Ты так дрожишь. Тебе холодно? Хочешь, одеялом накрою? Где у тебя одеяло?
— Не надо, — он ослабляет хватку, но все равно не выпускает. — Просто кошмар приснился. Сейчас пройдет. Я немного послушаю твое сердце, и все пройдет, — немного нервно он гладит ее по спине, пытаясь отдышаться. Сбросить с себя злой морок сна. Он все еще видит ее мертвой. Так ярко! Так обжигающе ярко!
— Аня… — он все же отпускает ее. — Не уходи, присядь… Нет, не сюда, там, — трясущейся рукой указывает ей на край кровати возле окна. Чтобы быть между ней и дверью. Не дать ей уйти, заставить дослушать. Потому что ему все-таки придется ей сказать. Ксан прав, он должен. И сказать, и сделать. Спокойно, осмысленно, осторожно. Не дожидаясь, пока его безумие станет явью. — Прости, Анечка, мне не хотелось тебя пугать…
— Ничего. Вчера ты меня успокаивал, сегодня — я тебя. Что тебе приснилось? Ты так страшно кричал.
— Что я убил тебя.
— Что??
— Мне приснилось, что я убил тебя. В беспамятстве, не совладав с эмоциями, с желаниями… Ксан говорит, это может однажды случится… Не сейчас, — видя ужас, проступающий на ее лице, спешит добавить он. — Однажды. Когда-нибудь. Если мы слишком долго… Понимаешь, ребенок, для нашей расы не свойственна сдержанность, — он попытался взять себя в руки и объяснить. — Мы крайне легко возбудимы и не можем обойтись без разрядки. Люди как-то это выдерживают, мы — нет. Секс для нас… он как еда для людей, без него — никак. А я… что-то сделал тогда не так с нашими аурами. Чуть увлекся, они сплелись… И теперь я чувствую тебя… очень сильно. Умом я понимаю, что ты — ребенок, но реагирую, как на взрослую женщину. Пытаюсь сдерживаться, в итоге злюсь, срываюсь. Ксан говорит, что если так пойдет и дальше, то однажды я действительно дойду до безумия. И действительно смогу причинить тебе вред.
— И что ты хочешь? — она напряжена, как струна. Кровь то приливает к ее щекам, то отливает.
— Позволь мне любить тебя, моя хорошая. Я буду очень нежен, я обещаю. Я не причиню тебе боль, я всему тебя научу…
— Всем так поешь? — она с негодованием вскакивает на ноги прямо на кровати. — А ведь я поверила тебе. Что ты — хороший, что ты — опекун, что ты — не тронешь, — у нее аж слезы на глазах выступают. — А ты разыграл этот спектакль с кошмаром только для того, чтобы затащить меня в постель? И что потом — используешь и выкинешь? Друзьям отдашь, они у тебя тоже — из «службы опеки»?
— Анюта, пожалуйста, — он тянется к ней, пытаясь успокоить.
— Не приближайся! — она делает шаг к самому краю. К самому дальнему от него краю. — Все ложь, да? Все твои слова, все твои действия, все! В вашей стране все лгут! Ни слова правды, нигде, никогда!
— Анечка, я не лгал тебе, я действительно…
— Хочешь сделать меня своей шлюхой?! Секс-рабыней?!. А как красиво говорил, что тебе не требуется плата за услуги, что ты не такой, что ты только, чтобы помочь… Никогда! Никогда, слышишь! Я ненавижу тебя! Я тебя ненавижу! Лучше бы ты не скрывал, лучше бы сразу!.. Зачем ты притворялся хорошим, зачем?!
— Аня, — он привстает на коленях, пытаясь дотянуться до нее. Хочет прижать ее к себе и утешить. Успокоить, утопив в ауре. Но простыня соскальзывает с его бедер, она видит, что он полностью обнажен.
— Нет! — Его вид оказывается последней каплей. Девочка в ужасе перескакивает на подоконник и бросается вниз, в распахнутое на ночь окно.
Он кидается следом. Но проклятая простыня не пускает, он запутывается, падает, теряет пару драгоценных секунд… И стремительно мчится следом за падающей девочкой, спеша нагнать ее, подхватывает уже у самой земли… на земле… Ему не хватило доли секунды. Десятка сантиметров… Он подхватил, но ее голова… Продолжив стремительное движение, она откидывается вниз в тот миг, как его руки уже тянут вверх ее тело. И череп разбивается об асфальт с таким страшным, оглушающим хрустом… И кровь… кровь… кровь…
— Аршез! Аршез, просыпайся! Это сон, это только сон, проснись! — она теребит его, тормошит, дергает. Он не хочет. Он слышит, но уже ничего не хочет. Это сон, а сейчас опять будет сон, и он уже даже знает, о чем. Так зачем ему перебираться из одного сна в другой? В этом хотя бы все уже кончилось.
Ее почти невесомая ладошка легко скользит по его щеке. Такая нежная, мягкая, живая.
— Арик, ну что ты? — в ее голосе уже растерянность. — Ты же мальчик, а мальчики не плачут, тем более большие. Они смелые, они ничего не боятся, — судя по тону, она начала рассказывать ему сказку. Как малышу, которого требуется успокоить. Как он ей все эти дни.
— Глупые они, если не боятся, — голос был сиплым-сиплым. Он все же заставил себя открыть глаза. Вгляделся в ее встревоженное лицо, спутанные со сна волосы, ночную рубашку с чуть смятыми рукавами. Втянул носом ее запах — сильный, яркий запах ее плоти и крови во всем многообразии его оттенков. И легкие нотки по самому краю — аромат ее постели, мыла, которым она умывалась перед сном, прохладу пустого коридора, через который она шла к нему. Почувствовал ее сонливость, отодвинутую на задний план ее тревогой за него.
— Ты зачем не спишь, ребенок? — поинтересовался с печальной улыбкой. Почти убежденный, что на этот раз все же проснулся. Почти. — Разве мама не говорила не бегать по ночам в спальни к малознакомым мужчинам?
— А тебе мама не говорила, что ты — свинья неблагодарная?! — тут же вспыхивает девочка, отпрядывая от его кровати. — Я думала, ты умираешь, ты так орал, что стекла звенели. Спасать тебя прибежала, а ты… моралью меня попрекаешь?!
— Да какая мораль? — он раздраженно садится. Уже собирается отбросить простыню и встать на ноги. Но в последний момент замирает. — Ты мне халат не подашь? Он в шкафу, с краю.
— Нафига тебе халат? — она все еще злится. — Ты и так, как русалка, волосами прикроешься.
— Боюсь, бедра они не прикроют. А неловко будет тебе.
Вновь краснея, она отскакивает к шкафу. Излишне резко распахивает дверцу, срывает с вешалки халат, кидает ему.
— Спасибо, — он начинает одеваться теми же резкими и рваными движениями.
— А ты, — она так и стоит лицом к шкафу, не смея обернуться, — действительно спишь совсем… — так и не выговорила, смутилась. — Или это ты просто меня пугаешь?