Страница 1 из 14

Ты плыви ко мне против течения (сборник)

Владислав Бахревский

Ты плыви ко мне против течения

О слове среди слов

Я – сын лесничего, а мама у меня – дочь мельника. Рос на лесном кордоне, а со второго класса жил в поселке Старожилово, недалеко от мельницы. На кордоне у меня было всего три книги: томик стихов Пушкина, «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголя и русские сказки в изложении Алексея Толстого. Чуть позже – «Детство Никиты». Эти книги я читал и перечитывал с пяти лет, но уже с года отец читал мне романы.

Школьником я любил сказки Гофмана, книги Гайдара и Кассиля. Гайдара мы не только читали – мы были тайными тимуровцами. Знакомясь с другими ребятами, задавали всего один вопрос: «Ты за Зою, за Матросова?» Наше детство – война, наше отрочество – голод, но Родину мы любили беззаветно. Да только лжи, даже от государства, даже от Сталина не терпели. И именно мое поколение писателей отвергло придуманную литературу.

Альберт Лиханов, Юрий Качаев, Анатолий Домбровский, Гена Цыферов – все мы дети войны и были записаны в детские писатели, потому что первые наши книги о нас самих, о пятилетних, о первоклашках…

И наперекор любимым книгам детства мы писали не о пионерских лагерях, не чушь о том, как мальчики и девочки сражались против немцев, а жизнь. Писали правду, которую власть не любила. Взрослые книги цензура резала, а нашу правду, детскую, не трогала.

О себе могу вот что еще сказать: никогда не стремился огорошить читателей и критиков жестокой действительностью. Одно знаю твердо: выживать народ умеет, но жить в счастье тоже надо уметь. Это тоже наука.

Самым важным для себя и своего слова считал проникновение в чудо. В чудо творения. О чуде я и говорил всю жизнь. О чуде травинки, о чуде запаха молока, когда гонят по селу стадо, о чуде родника – подставил ладони, и Волга у тебя на ладонях. Помню упавшую звезду на Весёлом кордоне и сурка на Памире: мы целый час смотрели друг на друга. А расцветшая верба над рекой Кан, на родине Юрия Качаева, в морозном январе?

Меня считают и историческим романистом. Хотя моя первая историческая повесть «Хождение встречь солнцу» – случайность. Издательство «Молодая гвардия» предложило написать о первопроходцах. Вспомнил на Чукотке мыс Дежнёва, обрадовался: есть возможность побывать на краю нашей земли.

Остальные романы о XVII веке писал уже с осознанной целью. Во-первых, узнать жизнь церкви, чтобы потом создать книгу о патриархе Тихоне, во-вторых, развеять миф о ботике Петра Великого, с которого якобы начался наш флот. На самом деле Россию от Белого моря до Чукотки, Камчатки, Охотского моря и Амура создали не ботики и фрегаты, а наш кораблик-коч и землепроходцы. То, что русские мореходы умели всегда, европейцы сделали только в 1930 году: Ф. Нансен для похода на Северный полюс получил от корабелов Норвегии «Фрам» – корабль в виде ореха. Такой корабль не могут раздавить полярные льды.

И еще одно. Я не думал писать книги о ключевых событиях нашей истории, но они сами меня находят.

Много чего не пришло пока к моим читателям. Четверть века назад тираж моих книг превышал полтора миллиарда. Слово становилось, может быть, и сутью души иных детей. Теперь сказанное и запечатлённое слово похоже на звезду в туманности Андромеды… Существует, но неосязаемо. Но нам надо помнить: у слова природа особая, творящая. Говорят, мы видим звезды, сгоревшие миллионы лет назад. Слово надежнее даже звезд. Оно у Бога, но оно наше.

Повести

Агей

Повесть с двумя предысториями, но без конца

Предыстория первая

Як, по имени Агей, издали смахивал на черный камень. Правда, камень этот был с глазами, с рогами, с бородой. Бородища густая, как тропический лес, шла от подбородка, по груди, по всему брюху, волочилась по земле. Роста Агей был невеликого, обычного ячьего роста, а вот какая в нем сила, лучше всего знали волки. В прошлом году пятеро зверей напали на ячиху с теленком, и все пятеро были убиты подоспевшим Агеем.

«Гроза на четырех копытах, – называл Агея дедушка Виталий Михайлович и добавлял: – Терпелив, как вулкан. Тысячу лет молчит, сопит… Ну а потом держись!»

Агей и впрямь был послушен, как первоклассник, но уж если упрямился, то сдвинуть его можно было разве что вместе с плоскогорьем.

…Грохот ручья становился все ближе, и мальчик, сидевший на спине яка, пытался не думать о фантастическом Агеевом упрямстве.

В эти высокие горы весна добиралась в са́мом зените лета. Все живое взрывалось жизнью, и человеку следовало быть осторожным.

Даже запах цветов мог обернуться бедой. Не ради человека росли здесь цветы. Здесь все было не ради человека. Памир…

Вода от нетерпения сбежать с гор в долины клокотала и пенилась. Камни, такие вечные с виду, такие недвижимые, теперь все шевелились, менялись местами, перекатывались…

– Ну что, Агей? – спросил мальчик неуверенно.

Агей презрительно фыркнул и вошел в поток.

Мальчик сделал равнодушное лицо и затаился. Но Агей кожей уловил чрезмерное нетерпение своего двуногого друга и стал.

Этого-то мальчик и боялся.

Вода была обжигающе холодная, а як прохлаждался.

– Смелость, что ли, мою испытываешь?

Было обидно: як не понимает – это прощальная, последняя их езда.

Не стал ни просить, ни понукать. Подобрал ноги и глядел на горы, чтобы поменьше смотреть на свирепую воду.

Все вершины были белы. За зиму уродилось столько снега, что даже дедушка Виталий Михайлович удивлялся.

«С Акробатами попрощаться не придется», – подумал мальчик, глядя на сверкающую стол-гору. В пещере этой горы вот уже три, а может, и четыре тысячи лет проживало семейство Акробатов. Толстячков, стоящих вниз головой.

Головки у Акробатов маленькие, а руки и ноги длинные. Дедушка говорит: древние подобным образом, возможно, изображали умерших. Возможно! Мало ли, что возможно. А если это – летающие люди? Вот жили такие люди – летающие! Потому и на Памире очутились. А почему вниз головой летали? Смотреть удобнее.

Як вдруг пошевелился, пошел, тараня воду, которая груженый грузовик унесла бы, как игрушечный.

– Спасибо, Агей! – сказал мальчик.

Мальчик тоже был Агеем – имя, любимое эхом. Не то что у деда – Виталий Михайлович.

Агей – это для гор, поэтому Агеями были все друзья Агея: собака, як, старый вожак архаров, приводивший стадо на их ячменное поле. Был и еще один Агей.

Надежда на встречу с этим Агеем ну совсем неразумная. И почему она должна случиться здесь, на леднике? Любая точка в кольце гор годится для этой несбыточной встречи. И все же мальчик шел сюда, словно его позвали.

Они остановились на льду. Дальше – снега. Снега, завалившие пропасти, карнизами свисающие с вершин, от слова могут рухнуть.

Позвал шепотом:

– Агей!

Три года тому назад на селевом потоке, сорвавшемся с трезубой вершины, дед нашел пушистого котенка. Это был ирбис – снежный барс. Он всего пугался, мягкий милый зверушка, и Агей на ночь брал его к себе в постель. Но котенок рос да рос. Ему был год, когда он задушил старую любимую собаку Виталия Михайловича и пропал из дому.