Социальный либерализм

Таким образом, речь идет о двух параллельных процессах, о рыночной и политической ветвях. Одна из них связана исключительно с индивидуальными преференциями и их гармонизацией с помощью рыночного механизма, другая – отражает процесс зарождения, распространения и актуализации нормативных интересов общества посредством институтов политической системы. При этом нормативные интересы социума в меру развитости общества и его политической системы вбирают в себя весь спектр общественных предпочтений, основанных на социально одобряемых ценностях и этических нормах, идеях справедливости и целесообразности, иных социальных установках[16]. Иначе говоря, в область нормативных интересов общества, генерируемых политической ветвью, попадает все то, что Самуэльсон предписывал своему «эксперту по этике» [Samuelson, 1954, р. 388].

Следует отметить, что социальные установки, ценности, взгляды на справедливость, этические аспекты общественного выбора в экономической методологии занимают особое место. И ряд авторов, сохраняя свою приверженность индивидуалистической норме, пытаются «вписать» решение этих вопросов в стандартные или несколько расширенные модели неоклассической теории, придерживаясь доктрины «просвещенного собственного интереса» [Хиршман, 2004, с. 444]. К ним можно отнести и попытки некоторых отечественных экономистов разрешить «конфликт рациональности» путем объяснения альтруистического поведения индивидуумов исключительно в рамках рыночной ветви формирования общественных интересов [Тамбовцев, 2008]. Строго говоря, сюжет этот не нов, и в данном контексте совершенно оправданным выглядит обращение к X. Марголису, одним из первых расширившему понятие рациональности, включив в него альтруизм[17]. Однако вывод

В. Тамбовцева, согласно которому «подобная трактовка функции полезности как функции, определенной не только на множестве товаров, но и на множестве состояний других индивидов, впервые, вероятно, была предложена Г. Марголисом в книге “Эгоизм, альтруизм и рациональность: теория социального выбора”» [Тамбовцев, 2008, с. 131], содержит две неточности.

Во-первых, такую трактовку связывают обычно со знаменитой статьей А. Бергсона [Bergson, 1938] и концепцией Бергсона-Самуэльсона [Samuelson, 1978], в соответствии с которыми в традиционные функции полезности были добавлены индивидуальные преференции в отношении различных состояний общества[18]. Во-вторых, подчеркну особо, «альтруизм или чувство социальной ответственности», были введены Марголисом в его «модели справедливого распределения» (fair-share модель или FS-модель) в качестве «группового интереса» [Margolis, 1982, р. 11]. При этом предложенные им функции полезности состоят из двух компонентов, один из которых отражает индивидуальные преференции, другой – предпочтения, присущие совокупности индивидуумов как целому. Однако, придерживаясь принципа методологического индивидуализма, Марголис избавляется от «внерыночного довеска» и, придав групповому интересу соответствующие веса, присоединяет его к предпочтениям индивидуумов. В этом контексте модель Марголиса не сильно отличается от модели Бергсона-Самуэльсона. Фактически, и в той и в другой теоретической конструкции присутствует дополнительное предположение – своеобразный «пятый постулат» неоклассики об отсутствии интереса общества как такового, формируемого в рамках политической ветви (подробнее см. [Рубинштейн, 2010, с. 79–81]).

Замечу, что политическая ветвь – не просто теоретическая абстракция, а вполне реальный, и главное – наблюдаемый, процесс, обслуживаемый институтами общества. В нем принимают участие отдельные индивидуумы – пассионарии, раньше других обнаруживающие «болевые точки» социума; средства массовой информации, общественные движения и партии, служащие «институциональным лифтом» для интересов, еще не получивших широкого распространения; представительные органы разных уровней, которые в конечном итоге формулируют целевые установки, в той или иной мере соответствующие общественным ожиданиям. Именно данный процесс я рассматриваю в качестве принципиального механизма политической ветви формирования интересов общества как такового. Он должен найти соответствующее отражение в экономической методологии социального либерализма.

Обсуждая поставленный в начале статьи вопрос о природе и механизмах формирования интересов социальной целостности, соглашусь с Полтеровичем, подчеркнувшим, что дело не только в признании самого факта их существования, но и в конкретном описании политической системы, формирующей и актуализирующей эти несводимые интересы[19]. Вполне вероятно, что недосказанность по данному вопросу породила известное недопонимание некоторых моих коллег.

Дело в том, что если я рассматриваю политическую ветвь формирования нормативных интересов общества, обосновывая их автономность и несводимость к интересам индивидуумов, участвующих в генерировании рыночного общественного интереса, то это не означает, что нормативные интересы определяет какой-то мистический орган или иная абстракция. Конечно, нет. Как и в случае с рыночной ветвью общественного интереса, так и при формировании нормативного интереса общества участвуют конкретные люди, вступающие в определенное взаимодействие между собой и с существующими институтами. Не хочется думать, что дискуссия по данному поводу идет лишь на тривиальном уровне – участвуют или не участвуют индивидуумы в формировании нормативных интересов общества. Разумеется, участвуют. Проблема в другом: это одни и те же люди или разные индивидуумы; это одни и те же институты или разные институциональные среды, имманентные каждой из двух ветвей формирования общественных интересов. А вот здесь начинается уже содержательный анализ.

В соответствии с видением В. Полтеровича, например, интересы такого рода следует объяснить различным поведением индивидуумов в отношении одного и того же события в двух институционально разных средах – рыночной и политической. Думается, такая возможность не исключена. Другой вопрос, можно ли все варианты интересов общества как целого свести к подобной комбинации? Я склонен к отрицательному ответу. Главное, что меня не устраивает, так это само определение указанных интересов исключительно через «двоемыслие» одних и тех же людей. Повторю, я не отвергаю этот подход, но возражаю против его абсолютизации[20].

Можно утверждать, в частности, что существуют интересы, генерируемые политической средой, которые в принципе нельзя определять в терминах рыночных преференций. У подавляющего большинства людей подобные интересы вовсе отсутствуют. И лишь статистически незначимая часть общества – те, кого Платон называл «философами», Р. Масгрейв относил к «информированной группе людей», а К. Шмидт – к «политикам», способны осознать эти интересы. «Живя в обществе и, тем более, изучая его работу, необходимо принимать во внимание и такие феномены, которые не являются людьми или их комбинациями: роли, обязанности, статусы, правила, законы, обычаи» [Тейлор, 2001, с. 7–8]. Поэтому, если и можно говорить об участии остальных граждан в формировании интересов общества как такового, то очень опосредованно, имея в виду политические институты и механизмы передачи «в траст» мнения избирателей.

Возвращаясь к исходному тезису Полтеровича об интересах общества в целом, приведу главное свое возражение: речь должна идти не о различном поведении индивидуумов в отношении одного и того же события, а о другом поведении в отношении другого события и, как правило, других людей. Поясню, что я понимаю под «другими людьми», «другими событиями» и «другим поведением». Во-первых, я имею в виду демократически устроенное общество[21] и его институты, включая парламент, члены которого на основе установленной процедуры «определяют» нормативные интересы общества и их текущие приоритеты. В соответствии с этим «другими людьми» является то небольшое количество выбранных индивидуумов, кому остальная часть населения доверила заботиться об общем благе. Понятно, что разговор о совпадении двух множеств индивидуумов, действующих в рыночной и политической средах, возможен лишь при замене парламентской процедуры референдумом. С учетом же того, что сам по себе референдум – достаточно редкое исключение из стандартной гражданской практики, я вправе считать, что в текущем политическом процессе формирования общественных интересов участвуют, как правило, «другие люди».

16

Подчеркну, что нормативные интересы социума, формируемые в рамках политической ветви, – лишь некоторое приближение к потребностям общества, существующим в латентной форме. На этом важном вопросе я остановлюсь позже.

17

В трактовке Марголиса рациональный выбор должен сохранять возможность того, «что человек, который ведет себя даже таким образом, что наблюдатели считают его вредным для самого человека и окружающих, может, однако, быть рациональным» [Margolis, 1982, р. 14]. Комментируя эту модель, Д. Норт отметил, что «она позволяет объяснить некоторые модели поведения при голосовании, которые представляются бессмысленными в рамках поведенческой модели индивида, стремящегося к максимизации личной выгоды» [Норт, 1997, с. 30–31].

18

Данное предположение присутствует также в работах Д. Харсаньи [Harsanyi, 1955] и ряда других экономистов. Эта же гипотеза сформулирована К. Эрроу: «…принимается, что каждый индивидуум имеет порядок предпочтений на всех возможных состояниях социума. Этот порядок выражает не только его пожелания, касающиеся собственного потребления, но и его социальные установки, его взгляды на справедливость в распределении или на блага, получаемые другими индивидуумами на основании коллективных решений» [Эрроу, 2005, с. 78].

19

Подробное изложение позиции Полтеровича, высказанной во время наших личных бесед, содержится в [Рубинштейн, 2010, с. 111–116].

20

Справедливости ради замечу, что взгляды Полтеровича со временем несколько изменились, и сегодня он готов согласиться с моим объяснением, в соответствии с которым речь идет о двух источниках оценки и, соответственно, о разных людях. Но об этом немного позже. Добавлю, что мое собственное понимание тут тоже не стояло на месте и во многом сформировалось под влиянием неоднократных бесед с Полтеровичем, за что я ему искренне благодарен.

21

В предисловии к англоязычному изданию книги Викселля «Исследование по теории финансов» Бьюкенен призвал «коллег-экономистов сначала построить какую-либо модель государственного или политического устройства, а уже потом приступить к анализу результатов государственной деятельности» [Бьюкенен, 1997, с. 18]. Следуя данной методологической установке и для целей анализа формирования общественных интересов, я рассматриваю достаточно простую модель парламентской демократии.