Страница 2 из 9
Среди предков Бианки, ведущих свой род из Италии, были выдающиеся певцы, чаровавшие своим искусством весь мир, – вот и ещё одна причина любви писателя к птицам! Да что там предки, когда отец писателя, Валентин Львович Бианки, имел к птицам самое непосредственное отношение: до революции он заведовал орнитологическим (птичьим) отделом Петербургского зоологического музея Академии наук. В музей этот Виталий (впрочем, в детстве его звали Витей) приходил чуть ли не ежедневно. Звери, птицы, рептилии там были представлены в разных живых сценках, которые маленький Витя принимал за взаправдашние: вот два тигра с оскаленными зубами – сейчас бросятся друг на друга… Вот утка вылетает из травяного гнезда, а в гнезде – яйца… Вот орёл поймал громадную рыбину… А это крючконосые грифы пируют, отыскав мёртвую собаку…
Ну а дома был действительно живой, не музейный уголок. В огромной клетке жили птицы, был аквариум с рыбами и террариум с черепахами, ящерицами и даже змеями. Летом, когда жили в деревне, бывали у них и ежи, и зайчата, и белки. Ручной лосёнок бегал за Витей как собака.
До 1915 года, пока была жива мать семейства, Клара Андреевна, семья Бианки каждое лето уезжала в Лебяжье – недалеко от Ораниенбаума. Природа там была на любой вкус: и камыши на побережье, и открытая вода Финского залива, и поля, и речка, и казённый лес, полный дичи… А весной и осенью пролетали через эти места тысячи птиц: здесь как раз пролегал их Великий морской путь. О нём Бианки написал потом книгу «На Великом морском пути».
Да и другие его книги зарождались здесь, в Лебяжьем: повести «Одинец» и «Лесные домишки», сказка «Красная горка», цикл рассказов «Про одного мальчика».
Замечательно подготовил отец для Вити и его среднего брата Толи их первый поход с матерью в настоящий, дикий лес. Впечатления от этого похода всю жизнь питали фантазию писателя.
«– Видите эту согнутую берёзку? – сказала мать сыновьям. – Это папа согнул её, чтобы нам не сбиться с пути…
Отец сейчас же представился мне великаном «выше леса стоячего», – вспоминает об этом замечательном дне писатель. – Он взял и пригнул рукой эту высоченную тонкую берёзу, как травинку.
Но это была далеко не последняя забота отца.
…Вышли к лесному роднику – небольшой песчаной ямке, тщательно прикрытой кусочком лесной коры. И вновь прозвучал голос матери:
– Это наш папа положил кору, чтобы в родничок не сыпался всякий мусор. А это папа сделал берестяной ковшичек, чтобы удобней было черпать воду».
«В жизни я не пил такой вкусной воды, как эта!» – признаётся писатель.
«Они позавтракали, отдохнули. Пора было возвращаться обратно.
– А найдём ли мы дорогу домой? – спросила мать. – Куда бы вы отсюда пошли?
Братья растерянно оглянулись вокруг. С трёх сторон их полянку окружал лес. Он был везде одинаковый. А с четвёртой стороны виднелся обрыв. Куда же идти?..
– Вот так мы и заблудились бы, – сказала мать, – если бы папа заранее о нас не подумал. Смотрите: он всюду поставил стрелки.
В самом деле: на затёсанных стволах деревьев чернели стрелки, оставленные отцом…»
«После этого дня, – вспоминает Бианки, – у меня надолго осталось убеждение, что отец мой – вроде какого-то лесного духа, маленького, но могущественного. Он может взлететь к вершине самого высокого дерева и согнуть его в дугу, пригнуть вершиной к земле. Он знает в лесу все тайные тропинки, все скрытые роднички, знает всех лесных птиц и зверей, понимает их язык и распоряжается ими».
Справедливости ради скажем, что и мать тут оказалась на высоте. Воспитательный спектакль, разыгранный в тот день в лесу, был поставлен и сыгран при её активном участии.
Думается, тот памятный день и решил судьбу обоих братьев, первый раз побывавших в настоящем лесу.
Старший из них стал учёным-биологом, а младший – писателем.
Наверно, у него было больше фантазии.
Этим он отличался и от отца.
В рассказе «Птичья песенка» из автобиографического цикла «Про одного мальчика» юный герой, коему отец подарил ружьё, стреляет в ястреба, схватившего зяблика. Когти хищника разжались, и «спасённый зяблик взлетел на дерево, отряхнулся, повернулся к мальчику и запел…
Мальчику очень понравилась эта песенка. Он подумал: «Ведь это он благодарит меня за то, что я спас его от ястреба».
Дома, однако, отец разочаровал юного спасателя:
«– Всё-то ты выдумываешь. Совсем не для того пел зяблик, чтобы поблагодарить тебя.
– А для чего же? – спросил мальчик.
– Ни для чего. Ушёл от когтей ястреба, вот и запел. Поёт и сам не знает, почему, отчего, для кого он поёт. А что это ты освободил его от ястреба, он даже и не подумал».
На стороне отца – бесстрастная научная правда, на стороне сына – правда фантазии, если хотите – правда художественная. Читателю, особенно юному, она, конечно, дороже. Не только своей справедливостью (ведь слово «правда» означает не только истину, но и справедливость), но и логикой повествования. Ибо читатель не может поверить, чтоб случай этот рассказывался просто так. Ни за чем. Внесение логики и смысла в случайные факты жизни – это и есть задача искусства, сущность работы писателя.
Подобный же случай происходит в другом рассказе этого цикла – «Дробинка». Убив уточку из того же злополучного ружья, мальчик видит, как селезень, друг этой уточки, взмывает после этого в небо и вдруг как камень падает вниз…
Мальчик подумал: «Ах, зачем я убил уточку! Вот и селезень не захотел жить без неё».
Отец, однако, снова поправляет сына: оказывается, в селезня тоже попала дробина – оттого он и упал, и разбился…
Да, «по науке», наверное, так и было. И всё же, читая рассказ, мы опять больше верим мальчику, а не его всезнающему отцу, потому что настроились на волну переживаний юного героя. Такова сила художественной правды.
Сказка, ставшая народной
В то же время Бианки не раз отмечает заслуги отца в своём приобщении к природе, а значит, и в его становлении как писателя.
«Отец рано начал брать меня с собой в лес, – вспоминает он. – Он каждую травку, каждую птицу и зверюшку называл мне по имени, отчеству и фамилии. Учил меня узнавать птиц по виду, по голосу, по полёту, разыскивать самые скрытые гнёзда. Учил по тысяче примет находить тайно от человека живущих зверей. И – самое главное – с детства приучил все свои наблюдения записывать. Так приучил, что это вошло у меня в привычку на всю жизнь».
Привычка эта видна и в книгах Бианки. Там он тоже не терпит ничего общего, неконкретного в описании природы.
Правда, в его рассказе «Глупые вопросы» действует «средняя» птичка, «просто птичка», но на то она и выбрана в герои, чтоб доказать, что таких «просто птичек» в природе не бывает.
Нелюбовь к «среднему» распространялась у Бианки не только на описания животных («Птицы – тоже животные!» – не уставал напоминать он), но и на описания вообще. У него нет «типовых» пейзажей – есть лишь единственные, неповторимые, когда-то увиденные в жизни. И изображать их стремится он так, чтобы читатель запомнил их навсегда и при случае мог узнать на местности.
– Вот вы пишете: «Я сел на пень», – говорил Бианки уральскому леснику, автору принесённого к нему рассказа. – Пней-то, батенька мой, не бывает. Есть пни берёзовые, сосновые, осиновые. Одно дерево спилили, другое под топором легло, третье погибло в лесном пожаре. А пожар был такой, что его до сих пор помнят. Пень пню рознь… Все это писать надо, и писать точно.
Эта тяга к конкретности, основанная на глубоком, истинно научном понимании природы, – одно из важнейших отличий книг Бианки от прежних, дореволюционных книг подобного рода. Это знак новаторства, подлинной оригинальности творчества Бианки.
«И до Бианки писали о птицах, зверушках и рыбах, – замечает всё тот же Н. Сладков. – Но чаще это были либо переодетые в животных человечки, либо просто зверушки, просто птички и вообще рыбки. Бианки же каждого назвал своим именем, каждый у него живёт там, где ему положено, и действует так, как это присуще только ему».