Страница 78 из 94
— Мне отдай, дядя Марян. Вместо отца.
Когда секретарь ушел, мать глянула на нее неодобрительно и строго выговорила ей:
— Вместо того чтобы болтаться без толку, садись-ка за учебники, готовься к лету, к экзаменам. И ни к чему тебе теплицы. Огородницу из тебя делать не собираемся.
— Опять ты за свое?
Сколько раз говорили с ней о теплицах, и каждый раз конфликт. Нет сил на эту тему снова воду в ступе толочь! Гораздо важнее найти сейчас Филиппа и предложить ему билет. Не подумает ли, что она навязывается? А-а… Пусть себе думает! Сам-то он и не сообразит пригласить ее. А что скажет Венета из звена тети Велики? Вдруг узнает, что билеты купила Сребра? Пару дней назад они встретились у канцелярии теплиц. Сребра как раз выходила оттуда.
— У зазнобушки была? На кой ляд он тебе сдался? Или надоумил кто? Ты смотри, поаккуратней. Мужик как в начальники выбьется, так откуда что берется, сразу ухарем становится.
— Филипп не такой.
— Не верь мышка кошке, а девка мужику.
— Отстань! Не за тем к нему ходила.
— А зачем, если не секрет?
— Хочу помочь ему стать решительнее: сказал «так надо», второй раз не повторяй. Для мужчины это особенно важно. С мягкотелым мужчиной никто ведь не считается.
— А для женщины знаешь что самое главное? Ты меня слушай, чего-чего, а опыта у меня хватает. Для женщины самое главное — уметь приласкать мужчину, угодить ему. Сумеешь приласкать, как ему мечталось, вот и станешь желанная.
— Чужая душа, ясно, потемки, но о Филиппе скажу, что он на своем месте. Решительности только не хватает, да мудрить любит. Но мы ему поможем…
— Давай-давай! Ты ему глаза протрешь, а он тебе в ответ хвостом вильнет. Это у мужиков коронный номер.
— Я не Таска. Я крепко — хвать! И смело вперед! Шучу, конечно. Просто жалко человека. Такой способный, умный, а один-одинешенек. Некому позаботиться, вдохновить, подтолкнуть вперед. А у меня это хорошо получается. Гляди, молодой, а уже заведующий. Вон какие буквы огромные на двери — «Заведующий», да еще и золотые.
Вечером Сребра вернулась домой радостная, взбудораженная. В кухне застала одного отца. Выхватила ложечку из его дрожащей руки, налила лекарство.
— Догадайся, с кем поеду в театр?
— Кажется, догадываюсь… Фильо хороший парень, скромный, работящий.
— Да, настолько работящий, что, кроме работы… И сегодня: удобно ли, стоит ли? Но я его убедила. Убеждала, убеждала, согласился-таки: поедет. Ха! У меня — да не поедет?
Чмокнула отца в щеку и, пританцовывая, отправилась спать.
Все было так, как мечталось: мощные юпитеры, сцена залита светом, в зале темно и тихо — комар пискни, и то услышишь, глаза людей устремлены на сцену… Одно только не так, как представлялось, — не ощущается рядом твердое мужское плечо. Филипп сидит прямо, уставился вперед, словно, кроме этой сверкающей сцены, ничего вокруг не существует. На нее — вообще ноль внимания. Держится так холодно, будто никого не хочет к себе и близко подпускать. А может быть, как раз это-то и нравится ей? Его замкнутость, сдержанность словно предупреждают: для него главное — работа. Вот и сейчас: весь отдался музыке, как на поле — делам овощеводства. Интересно, а он понимает музыку? Или только делает вид, что слушает? Нет, кажется, вправду понимает. И она доставляет ему наслаждение. А ей скучновато. Поют и поют, хоть бы что произошло, нет, все поют…
С другой стороны от нее — Тодор Сивриев. Она то и дело поглядывает на него. Вначале и он, как все, смотрел на сцену внимательно, сосредоточенно, но к середине акта глаза закрылись, сидит, однако, по-прежнему прямо и голову не клонит. Спит. В его продолговатом профиле с массивным подбородком ощущается страшная усталость. Она не заметила, когда, в какой момент в ней наступила перемена: этот человек, которого она не любила из-за горечи, обид, причиненных им ее отцу, стал ей мил.
Нужно было увидеть его именно в этом состоянии — вконец измотанным дневными делами, беспомощным, в унизительной позе спящего в театре на глазах сотен людей, — чтобы после всего, что о нем слышала, сказать себе: он же просто самый что ни на есть обыкновенный человек и человеческая усталость, слабость не чужды и ему. Она подумала, не разбудить ли его, чтобы не глядели на него с насмешкой окружающие, но не решилась: ей было жаль его.
После неожиданно родившегося в ней нового чувства она больше не следила за сценой, ее глаза неотрывно смотрели на лицо, источающее крайнее утомление, лицо человека, нагнавшего страх едва ли не на всех людей в долине Струмы: он пугал их своей неисчерпаемой энергией и беспощадностью к себе и другим.
В антракте в фойе она принялась рассказывать Филиппу о только что испытанном чувстве и, еще не кончив, увидела их — Сивриева и Милену, направляющихся к буфету. Милена в вечернем бирюзово-зеленом платье, волосы зачесаны вверх, оставляя открытой длинную нежно-белую шею. Она была настолько хороша, что все поворачивали голову в ее сторону. Сивриев, высокий, смуглый, небрежно шагает рядом с сигаретой в руке.
В тот же момент она увидела и Маряна Генкова с женой — идут навстречу Сивриевым. Насколько секретарь тяжеловесен и неповоротлив, настолько энергична, жизнерадостна и подвижна его жена.
— Сложи их, раздели пополам — и два нормальных человека, — тривиально пошутил Филипп.
— А Сивриевы?
— Там все иначе. Да к тому же я почти совсем не знаю ее.
— Ты хотел бы иметь такую… жену? — спросила Сребра, заметив, что Филипп, как и большинство мужчин, не спускает глаз с Милены.
— В каждой женщине своя прелесть, — уклонился он от ответа.
Звонок приглашал занимать места, когда Филиппа наконец осенило спросить ее, не пойти ли им в буфет.
— В следующем антракте, — сказала она, улыбнувшись, и первая пошла к широко открытым дверям зала.
После спектакля все югнечане собрались за театром, где их ждали джип и крытый брезентом грузовик.
XX
…Мечтаю о настоящей зиме, с морозом: вся земля, насколько хватает глаз, покрыта снегом, синим, сверкающим… Это ее слова, так она сказала больше месяца назад. Тогда Югне тонуло в сырости, серости, непроходимой грязи. Поутру капли воды серебрились под стоками крыш, а днем бормотала капель. Серединка на половинку — ни зима, ни лето, впрочем, вся зима здесь такая же.
А сегодня у него в руках две путевки, и, держа их перед собой, он вошел в «гостиную». Старая традиция — рюмочка сливовой, — которую он подзабыл, пока жил один, восстановлена; и каждый вечер, прежде чем войти в кухню, он открывает дверцу буфета и выпивает рюмку-другую чудодейственного питья, которое снимает усталость, делает его веселее, добрее. Сегодня он заслуживает, безусловно, две рюмки.
Он не услышал, как открылась дверь, увидел жену уже посредине комнаты и, так как руки были заняты, кивком показал на стол. В первый момент Милена замерла, не веря глазам, потом схватила два листочка бумаги и бросилась в кухню:
— Папа принес путевки! Путевки в Пампорово!
Позже, уже когда легли, Милена спросила шепотом, можно ли вернуть путевки. Вернуть?.. Работы сейчас и вправду невпроворот, но никому до сих пор, в том числе и жене, он не позволял жалеть себя. Это унизило бы его в собственных глазах. Да и что за человек, который не в силах самостоятельно пронести по жизни свою долю ответственности? Да, долю ответственности. Он с кем-то говорил об этом… С кем? Вспомнил: с бай Тишо. Тот думает так же, доходя до крайности, утверждая, что вне этой ответственности нет жизни. Естественно, встречаются люди, не разделяющие такую точку зрения. Один из них — Симо Голубов, чья житейская философия куда как удобна: человек является в мир, чтобы прожить ему отведенную жизнь, а жизнь может сложиться и так, и иначе; как запрограммировано, так пусть и идет. Милене подобные рассуждения всегда были ближе, чем его. Впрочем, разве это не черта всех женщин? И все же именно она считает, что ему сейчас нужно быть в Югне, что не время для отъезда, что легкомыслие — уезжать в такой момент… Слова жены не пропали даром, но согласиться с ней не значит ли поступиться своим достоинством? Он и так уже позволил себе некоторую откровенность: если очень спешить — нет времени смотреть по сторонам, и напасти могут свалиться неожиданно. Уже цапнули несколько раз… но не на того напали…