Пляски на черепах

Приблизительно в девятом часу вечера раздался грохот во входной двери, и Маша тут же вскочила, придавив левой рукой Светлану, давая ей понять, чтоб оставалась на месте. Но Светлана сама спохватилась, словно на пожар.

— Сиди. Не выходи отсюда, я скоро вернусь.

Сразу же раздались, крики, выстрелы, стало понятно: это гопники пришли убивать. Светлана, дрожа от страха и ужаса, притаилась, как мышка в норке и не пыталась больше выходить. Страх потерять жизнь в возрасте двадцати лет оказался сильнее ее любопытства и необходимости за кого-то заступиться.

Во время погрома гопники убивали всех подряд, в том числе и прислугу. Служанка Светланы Маша Шпилькина была изнасилована и зверски убита — проколота штыком в то место, куда ее насиловали, а потом еще два прокола в грудь. А до потайной комнаты никто не дошел: пьяные гопники насытились еще двумя сестрами Светланы на глазах у матери и отца; и даже мать попытались насиловать, но она умерла в их руках.

Светлана вышла из своей клетки уже на рассвете и обследовала весь дом, а когда увидела Машу с разбросанными руками и ногами, ее словно током ударило.

— Я буду Машей, — сказала она себе. — Я покупаю себе жизнь ценой унижения и низведения образа женщины до образа рабыни. Я — служанка Маша Шпилькина и никто не сможет доказать, что я — Светлана Колокольцева.

Она пошла, переоделась, растрепала волосы, выпачкала лицо, руки и колени и перевязала челюсть, будто у нее воспалилась десна, потом вышла в надежде оказать кому-то помощь, но уже все были мертвы.

Едва рассвело, группа вооруженных людей в кожаных тужурках ворвалась в дом, кто с пистолетом на боку, кто с отомкнутым штыком.

— Кто ты, сучка? — спросил одноглазый гопник, поднимая дуло пистолета. — Подойди. Ты кто есть?

— Я Маша Шпилькина, служанка бывших господ. Я только что пришла убраться. Где мое ведро и швабра? А вот они. Но тут такое натворили…бандюги проклятые. Чего было невинных стариков и девушек убивать. Вы, надеюсь, ищете их, чтоб с ними расквитаться.

— Не болтай Шпилькина. У тебя, что зубы болят. Получишь прикладом, зубы вылетят и больше болеть не будут. Но это все потом. А пока мы трупы уберем, обшарим карманы в поисках буржуазных прокламаций, а ты промоешь лестницу и все комнаты, шоб блестели…

— Как у кота яйца, — сказала Маша и расхохоталась каким-то истерическим смехом.

— А ты, баба то, что надо, может, того, поладим, а? Только не чичас, чичас некада, время такое. Эй, братва, тащите трупы и в реку. Одежку хорошую сдирайте, кольца и всякие там украшения тоже. Они подлежат национализации. Если с пальца не слазит, рубите палец, им теперя уж все равно.

Гопники работали быстро, больше не подходили к Маше, и через десять минут трупы уже плавали в реке. Маше пришлось мыть полы, собирать окровавленное белье во всех комнатах. На это ушло два дня.

Первую ночь сон не шел, шли одни слезы. В районе трех ночи она набросила на себя рваную одежду, напялила материнские очки и спустилась к реке, освещенной луной. Ни отца, ни матери, ни сестер ей увидеть не удалось, а вот Машу она увидела почти на той стороне реки, с высоко поднятой левой рукой. Ее волосы рассыпались в воде полукругом, а голова находилась в воде.

— Прощай Маша, ты будешь жить во мне. Сколько смогу, буду носить твое имя, и гордиться им. Ты спасла меня своей жизнью.

Она трижды перекрестила ее и вернулась в пустой, еще не убранный до конца родной дом.

К вечеру второго дня стали появляться жильцы — восемь семей на восемь комнат.

— Чисто тут, сказал один гопник по имени Васька Перевертайло. Как звать тебя, красавица? Откель ты такая…симпатяга?

— Машей звать. Да здравствуют гопники, слава Ленину! Ленин — вошь мировой революции и мой вошь, — сказала она наклонив голову.

— А ты подкована политически, это похвально. Надо будет выступить с речью на курсах младшего обслуживающего персонала. Как ты? Согласна? Какие у тебя просьбе, Маша? Вася Перевертайло, то бишь я, их тут же решит, он все может.

— Когда были живы господа, они меня хорошо кормили, а теперича, кто будет кормить?

— Муся, поделись с товарищем, — приказал Вася своей излишне накрашенной подруге.

— Вот еще! — фыркнула Муся, задевая шпилькой тухли за ступеньку.

— Я чо те сказал? Что? Чичас как дам в рыло, ногами накроешьси. Нуко-ся выполняй приказание. Ать- два…

Слова «ать-два» привели Мусю в повышенное, почти революционное рабочее состояние. Она тут же достала из сумки пирог и большую шоколадку и протянула Маше, награждая ее взглядом злых глаз, каким обычно награждают врагов народа.

Маша схватила сладкий пахнущий непонятно каким запахом пирог и ничего не соображая, стала запихивать его в рот, а потом еще и присела…перед могущественным человеком Васькой Перевертайло. Он тут же моргнул ей, но в ответ она только расплакалась.

— Ты чаво? Поладим, не переживай.

— Да я сама думаю об этом, но…чичас это никак не озможно. До революции я лечилась у врача… сифилис подцепила с барином и вылечить не успела. Врача расстреляли в первую же ночь. Ты подожди, милок, болезня сама пройдет. Как только я это почуйствую, сама тебя разыщу. Ты только не дай мне умереть с голоду.

Она впервые поняла, что голод — это ужасная штука и человек не в силах его победить. Она почувствовала прибавление сил и взялась за швабру.

Едва Васька Переверайло об устроился в самой большой комнате, как буржуй, стали приходить другие семьи с бумажкой в руках. Эта бумажка вручалась Васе Перевертайло, а он долго крутил ее в руках, отыскивал подпись и обычно задавал один и тот же вопрос:

— Кто такой вошь мирового пролетариата?

— Ммм…

— В таком разе озращайся обратно, запишись в политический кружок, наберись грамоты и приходи, поможем. Партия своих не оставляет в беде. Давай, топай.

— Но как же? у меня внизу баба на сносях, куды ее девать прикажешь?

— Следующий! — громко произносил Перевертайло и следующий плечом выталкивал просителя, стоящего впереди.

— Кто такой есть вошь мирового пролетариата? — задавался тот же вопрос следующему просителю.

— Он наш отец, наша мать, наше все, он завоевал власть и преподнес ее нам на блюдечке с голубой каемочкой. Вот кто такой наш вошь, а фамилие Ленин-Бланк, еврей по матери, и я тоже еврей и горжусь этим. Я из Ермании приехал. Выдели мне две комнатухи: жена приедет, дети за ней последуют, будь другом. Шалом.

— Шалом, — произносил Перевертайло Васька, именовавшийся раньше Перевертайлес Хаим. — Да здравствует вошь мировой революции! Твоя комната слева от меня, занимай, пока не заняли другие. И еще одна буквально рядом. Шалом, друг.

Когда все восемь комнат были заселены, прибыли еще пять семей.

— Не могу. На кухне? Нет, кухню мы занимать не собираемся. Уж если того, уж если некуда, могу дать совет. Найдите благополучный дом в городе, умертвите всех и занимайте дом, поселяйтесь в нем на благо мировой революции.

— А так можно?

Можно, отчего же нельзя. Товарищ Ленин, царствие ему небесное, нам все разрешил.

Маша Шпилькина очень поздно закончила уборку и ушла в маленькое помещение без окон, без обогревательных приборов, легла, не раздеваясь, и крепко заснула.

Утром все гопники уже отправились на работу, но лестничная клетка вся была в моче, а два ведра с фекалиями переполнены настолько, что на полу оставались брызги. От этого шл дурной запах и Маша, чтоб ее не вырвало, широко открыла рот, чтобы не дышать носом, а потом, по возможности открыла все окна.

Во время выноса второго ведра Маша поскользнулась на ступеньках, и часть дерма выпачкало ее ноги до колен. Пришлось вставать, оттирать тряпкой ноги, потом руки, адаптироваться к запаху и уносить ведро еще сто метров к общественному туалету.

Дорого приходилось платить за жизнь, она это хорошо понимала, и это понимание поддерживало ее, как никогда раньше.

Недалеко от общественного туалета из небольшого диаметра трубы хлестала вода. Это обрадовало ее. Она подошла, сполоснула ведро, сняла обувь и вымыла ноги и руки до локтей.