Пляски на черепах

— Коба, не торопи события, — сказал Ленин. — Я уже передумал. Мне дня два-три и я сам выйду на работу, Коба, ты и так занимаешь высокую должность в партии, грех жаловаться, Коба. И еще, Коба. Может, это сифилис, а, Коба? Он сверлит мой мозг. Сифилис и моя болезнь — это тайна истории. Что будет, если пролетарии всех стран узнают, что вождь мировой революции обычный сифилитик, а, Коба?

— Это ест дурной новост, — произнес Коба и стал вытирать ладонью влажные усы. — Твой жэна знает, твоя с ней спал?

— Только с Инессой, а после смерти Инессы от сифилиса, бабы не знал: мой детородный орган весь в ранах. А теперь мозг.

Сталин улыбнулся, хоть на душе кошки скребли, он был не менее коварен своего учителя и не подал вида, что огорчен ситуацией, ведь стоит учителю отдать концы и вожжи государственного правления окажутся в его руках. Только этого паршивого Бронштейна-Троцкого надо подальше куда-то отправить на этот период. Что творилось в душе этого человека, не мог знать еще более коварный и прозорливый его учитель Ленин. Сталин поднялся первым, давая понять, что торопится. Ленин, и откуда у него взялось столько сил, тоже встал самостоятельно и они оба вошли в столовую.

Надежда Константиновна уже накрыла стол. Коба молниеносно смекнул: что если подсыпать? всему конец, но также, быстро в голову ударила другая, более правильная мысль: рано. Можно ведь попытаться убедить членов Политбюро, что у Ленина нет выхода, что он умоляет дать ему этот яд.

— Спасибо, моя обедат нэ будэт. Сэгодня в шэст засидание Политбюро. Владымыр Илыч, поедем со мной, нам будут рады, — говорил Сталин, а сам думал: твоя скоро умрет, тэбэ осталос всэго нэсколко днэй. Сифилис закончит свою работу.

— Нет, нет, упаси Боже, простите, упаси Маркс и Энгельс, я его никуда не отпущу. То, что он поправился, вдруг прозрел, еще ничего не значит. Это уже было и не раз, — горячилась Надежда Константиновна.

— С женшина нэвозможно спорит. Поправлайса, Илыч.

Коба очень быстро выскочил из столовой, тут же сел в машину американского производства и умчался в Кремль.

Ленин расстроился: Кобе можно, а ему нет, почему? Вдруг что-то ударило в голову так, что он громко вскрикнул. Выбежал на балкон и стал выть, как голодный волк. Он хотел вернуть Сталина, он его звал, но слова превращались в вой. Надя услышала и подумала, что это ее зовут, выскочила на балкон, обняла мужа за плечи и запричитала:

— Я здесь, твой верный друг здесь.

Она уложила его в постель. Ильич вел себя беспокойно, размахивал руками, пытаясь встать, слезы катились по искаженному гримасой лицу. Психическое расстройство затем переросло в страшные физические боли. Надежда Константиновна растерялась настолько, что не знала, кого звать, к кому обращаться, чем помочь знаменитому мужу и вспомнила, что две недели назад он рассказал ей, что Коба обещал достать цианистый калий, чтобы покончить раз и навсегда с безвыходным положением.

— Это он, он, он уже отравил его! помогите! помогите, где врачи, почему никого нет? Володя умирает.

34

В последнее время Ильич стал не только плохо спать, но и больше нервничать. Засыпал поздно после двенадцати, а в три ночи сна ни в одном глазу. То ему казалось жарко, он сбрасывал одеяло, то одолевал холод, потом вскакивал, ходил по ворсистому ковру из угла в угол, подходил к окну, смотрел на старые постройки, чувствовал ненависть к ним и решал, что их надо снести и построить новые на их месте с гербом, и его портретом. Потом тут же забывал об этом и думал, что с Инессой поступил нехорошо, ее все же надо было отправить во Францию, где она могла быть связующим звеном между революционной Россией и Францией, которую надо немедленно освободить от капитализма при помощи штыков и даже отравляющего газа.

Потом садился пить травяной чай с мятой и в пять часов утра ложился, и лежал с закрытыми глазами до тех пор, пока снова не погружался в тревожный кратковременный сон.

А в десять утра заседание Политбюро.

Это Политбюро будет вести кавказец Джугашвили, он говорит медленно, но логически и последовательно, хотя коверкает почти каждое слово. Ничего, пусть учится. А может… после того как пройдет двести лет, нет — пятьсот лет, нет — тысячу лет, он сможет заменить меня на посту лидера освобожденных стран всего мира от ига капитализма. А я буду сидеть в самом дальнем углу, не снимая кепки, будто меня нет на этом заседании. Но потом если надо, если я почувствую, что назревает уклон левый или правый, я поднимусь, сброшу кепку и на трибуну.

Эти мысли так обрадовали Ильича, что он сначала улыбнулся, потом рассмеялся и, не доев яичницу и не вытерев губы салфеткой, залпом выпил чай без сахара и приказал выдать ему новую рубашку и новенький костюм, оставив только старую кепку.

Без пятнадцати десять он уже был в зале заседаний Политбюро. Еще никого не было, а вот Джугашвили уже набивал трубку и встретил Ильича с улыбкой.

— Моя твоя ждат.

— Очень хорошо, Иосиф, это архи важно, — сказал Ленин, ища глазами, где бы пристроиться. — Тебе сегодня вести заседание Политбюро. А я хочу посмотреть, как у тебя получится. Знаешь, мне нужен наследник. Ты… подходишь. Только с речью у тебя проблема. Как ты будешь руководить этими дураками, не зная языка?

Джугашвили медленно вытащи браунинг из кармана брюк и положил на стол.

— Видиш этот штука? он мне поможет. Я половина члэн Политбюро перестрелять, остальной члэн будэт понимат свой вожд даже без слов, — сказал Джугашвили-Сталин, поглаживая усы.

— Ха…ха…ха, го…го…го! — расхохотался Ленин и почувствовал, как ослабевают и подкашиваются его ноги. Джугашвили моментально сориентировался: он схватил своего вождя на руки, как маленького ребенка, и отнес в дальний угол.

— Сидеть здэс! — приказал он и глубоко вздохнул. У него и самого потемнело в глазах. Великая мечта теперь загорелась яркой звездой, ухватилась за сердце и стала колотить его бешеным ритмом. Он тут же занял место за столом Президиума и незаметно смахнул слезу радости.

Зал начал заполняться членами Политбюро. Сталин, сидя в Президиуме, все держал указательный палец у губ, давая понять, чтоб никто не задавал вопросов, чтоб все сидели, молча, никто не высовывался и этот замысел как нельзя удался.

Бронштейн (Троцкий) заметил Ленина в углу, сгорбившегося, смирного, тихого, с бегающими глазами и успокоился.

— Заседаний Полытбюро приказано вести мне. У нас одын вопрос, усо тот же вопрос — борьба с врагами. Как учит товариш Лэнын: стрелять, стрелять и еще раз стрелять. Кто не согласэн, поднять рука. Кто согласэн тоже поднять рука.

Поднялся лес рук. Только Троцкий замешкался

Джугашвили только этого и ждал. Он прекрасно понимал, что Троцкий его единственный и самый опасный соперник.

— Троцкий ест правый уклон. Ми будэт судить товариш Троцкий.

— Протестую! — воскликнул Ленин, вскакивая с кресла и сжимая кепку в правой руке. — Ты, Коба, слишком жесток и несправедлив. Товарищ Троцкий — выдающийся революционер, на его счету миллионы поверженных врагов, в основном офицеров белой армии. Как так можно?

— Моя тоже воеват на Царицын. Моя тоже разоблачат врагов советская власт и всех их чик-чик! — в оправдание сказал Сталин.

— Товарищи, революция еще не победила окончательно и бесповоротно, — вещал Ленин уже с трибуны. — Мы должны взять столицу Китая Пекин, Америки — Вашингтон, Индии — столицу Дели. А когда мы возьмем Дели, мы вернемся в Москву и завоюем ее. Завоевав Москву, отправимся на небо и начнем войну с Богом. Ему не место на небе. А тебе, Коба, достанется подземелье. Я правильно говорю или нет? Инесса, где ты? Где…е…е…е?

Глаза у Ленина покраснели, лицо позеленело. Члены Политбюро пришли в ужас.

— Нада зват врач! — приказал Джугашвили и захлопал почему-то в ладоши.