Страница 31 из 66
Москва с восторгом встретила кровавого вождя и, может быть, поэтому он развернул настоящую войну с собственным народом.
Как только на Дону вспыхнуло восстание казаков под командованием генерала Каледина, Ленин послал туда латышских стрелков. Несколько хорошо вооруженных дивизий латышей после кровопролитных боев захватили город Ростов и после короткого отдыха приступили к наведению революционного порядка. Наведение революционного порядка — это всегда мясорубка, насилие, издевательства над простыми людьми. И сейчас все представители мужского пола, начиная с возраста четырнадцати лет и кончая бородатыми стариками, выводились на площадь и публично расстреливались латышскими бандитами. Просто так — упражнялись. Раненых добивали штыками, ножами, или подвешивали на специально установленные столбы. Когда было вырезано подавляющее число мужского населения, бандиты врывались в квартиры и насиловали женщин. Молодые казачки обычно оказывали сопротивление бандитам, получали прикладом в грудь либо в голову, но не сдавались добровольно насильникам.
Были и ответные меры: жестокость порождала жестокость. Появились случаи отравления бандитов водкой и продуктами с ядом. Бандиты корчились в муках, погибали, а их тела прятали. Ленину шла депеша: пропадают солдаты, что делать?
— Стрелять, стрелять и еще раз стрелять. За одного бойца уничтожать целый квартал, — давал команду всенародный вождь.
Когда город стал почти опустошенным, ленинские гвардейцы двинулись на Таганрог. Здесь юнкера массово сдавались в плен и с ними латышские варвары поступали сугубо в ленинском духе: кидали пленных живьем в доменную печь.
— Ай, да молодцы! — высказался Ленин, когда узнал об этой бесчеловечной акции.
Далее путь лежал в Крым во главе с командиром дивизии Яном Лацисом.
— Мы должны превратить Крым во всероссийское кладбище, — сказал Лацис, выступая перед своими бойцами. — Этого требует мировая революция и вождь пролетариата Ленин. — Крым — это капкан, из которого ни один контрреволюционер не выскочит. Эти слова принадлежат не мне, а самому Ильичу.
В Крыму латышские стрелки казнили свыше ста тысяч человек разного сословия и возраста. Когда не хватало пуль, людей вешали как в древние времена. Эта «гуманная» акция проводилась латышскими стрелками в Крыму задолго до беспощадного головореза в юбке Землячки-Залкинд.
Бандиты были посланы и в Тамбов на подавление крестьянского бунта. Здесь, кроме публичных расстрелов применялась и такая мера, как сжигание деревень в ночное время, когда люди спали.
В августе 1920 года был заключен мирный договор между Латвией и советской Россией. Из десяти тысяч латышских головорезов, в Латвию вернулись только 2200 красных стрелков, а остальные остались в СССР. Они в будущем стали кузницей кадров ОГПУ, НКВД и карателей ГУЛАГа. Но Бог все-таки есть. В 1937-38 годах все руководители РККА, ОГПУ-НКВД, начальники Сибирских лагерей были расстреляны по приказу «сына» всенародного вождя, дутым «гением» русского народа и всего человечества, малограмотным Иосифом Джугашвили-Сталиным.
А те 2200, преданных душой и телом советской власти, что вернулись в Латвию, как только началась Вторая мировая война, бросились в объятия Адольфа Гитлера и также доблестно, также упорно и жестоко сражались против советских солдат. Один из членов ВКП(б) с 1919 года Рудольф Бангерскис, который расстрелял и сжег живьем не одну невинную русскую душу, стал группенфюрером СС, инспектором латышского добровольческого легиона СС.
Ленинский миф о преданности идеалам коммунизма и мировой революции, как видим, трещит по всем швам. Без всякого стеснения можно сказать, что никаких коммунистических идеалов никогда не было и не могло быть. Ленину и кровавому кавказскому бандиту Джугашвили удалось продлить одурманивание великого народа на несколько десятилетий, довести его до состояния зомби, и эти зомби до своей смерти верили в пустые идеалы и лживые обещания своих воображаемых божков, все еще плавающих в крови собственных граждан. Можно обвинить одного человека в том, что у него куриные мозги и что у него вместо мозгов опилки, но кто решится обвинить многомиллионный талантливый народ в целом? Возможно, какие-то высшие силы, о которых мы не знаем, руководят нами и дают нам возможность думать, что мы — это все, мы — альфа и омега на мудрой, несравненной планете Земля.
25
Наряду с успехами в борьбе с собственным народом Ленину стали докладывать и о повсеместных провалах на фронтах с белогвардейцами и массовых народных волнениях. Это встревожило и насторожило вождя. Особенно массовые народные волнения. Надо было что-то делать.
«Вот и работа, вот и работа, нельзя сидеть без дела, думал Ильич, расстегнув ширинку и набрасываясь на мандавошек, которые въелись в его хозяйство и с капиталистическим упорством впились в мошонку, и нещадно сосали кровь. — Мои помощники, члены Ленинского Политбюро, настоящие бездельникики, ничего не хотят делать, а я один могу не справиться и тогда…».
В уютном кресле кабинета в Кремле не сиделось. Кресло стало шататься, как ему показалось. Он, страдавший больным воображением, уже видел крестьян с вилами, которые рвались к нему в кабинет с налитыми кровью глазами и эти вилы были направлены ему в грудь и подбородок. И это были не ходоки, это были массы с налитыми кровью глазами, длинными нестрижеными ногтями, так похожими на когти старых волков
«Может выехать на фронт? — подумал вождь, заложив ладонь за жилетку. Но как? я ни разу на фронте не был. Там, должно быть, стреляют. Да и зачем появляться на глаза этим дуракам, они злы и кровожадны. А вдруг еще и белогвардейцы активизируют свою деятельность? Нет, надо остаться здесь и осуществлять политическое руководство. Кто этим займется, если что? Если вдруг какая-то непредвиденность. Если меня…подстрелят? Может же такое быть? Может, на фронте все может быть. Нет, нет, кроме меня никто не возьмется, не посмеет взяться руководить мировой революцией, ибо мировая революция — это мое детище. Но надо что-то делать. У этих дебилов Дзержинского и Кацнельсона куриные мозги. Они ничего не могут придумать. А надо что-то придумать эдакое неординарное. Да, но что? что? что? что? — Он стукнул себя липкой ладонью, пахнущий прелым потом по лысине и воскликнул: — Нашел! Нашел! Ай да Володя, ай да Ленин!»
Дверь открылась, показалась Фотиева.
— Что случилось с вами, Владимир Ильич? Вы так истошно кричали…
— Голубушка, это крики революционера, вождя мировой революции. Я решал сложную задачу, и я ее решил, нашел ее решение — нашел, нашел, нашел. Срочно Свердлова и Дзержинского. Срочно! Суки е. их мать, я их лишу коммунистических окладов. Для них уже давно наступил коммунизм. Вот почему они ничего не делают! А дело государственной важности.
Два верных ученика, запыхавшись, прибежали. Кацнельсон в гражданском костюме, пенсне, бородка клином, под Ильича, с отвисший нижний губы свисала жирная нитка слюны. Дзержинский в полицейской форме, форме карателя — руки по швам. Его китель от подбородка до пояса забрызган кровью, он только что из подвала, расстреливал крепыша офицера царской армии, чья грудь сверкала орденами. Получив две пули в затылок, он не сгибал колен и трижды плюнул в лицо польскому еврею, назвав его жидом. Пришлось палить в висок. С виска-то и хлынула кровь фонтаном, обезобразив китель великого сына советского народа Феликса Дзержинского.
— Товарищ Кацнельсон! застегните ширинку и садитесь. Оба садитесь. Какая у тебя зарплата, Кацнельсон?
— Восемнадцать тысяч золотых рублей, — с гордость ответил Кацнельсон.
— Вот видишь, а у царского министра только восемнадцать рублей, и министр работал по четырнадцать часов в сутки, а ты сегодня проснулся в 12 часов дня. Что ты сегодня сделал для блага этих русских дураков, этих бесхвостых обезьян, как их называет товарищ Бронштейн? А ничего ты не сделал. Нет, нет, сиди и молчи. А ты, Феликс? Молчи, Феликс, молчи, с тобой все ясно. Я вижу, твой китель в крови, значит ты уже отработал одну сотую часть зарплаты. Сколько у тебя в месяц?