Пляски на черепах

— Запасов у нас никаких, можете произвести обыск. Ружья, которые нашли ваши уполномоченные, это охотничьи ружья без патронов, стрелять ими нельзя. Ножи, топоры, косы, серпы это наш крестьянский инвентарь. Ни одна семья без этого инструмента не обходится. Вы, господа пролетарии…

Королев не закончил фразу. Раздалась автоматная очередь. Королев упал, как подкошенный, но за его спиной еще человек пять получили ранения и упали на землю.

Из толпы выскочил десятилетний мальчишка Вова. Он бросился к отцу, потом весь в крови отца, поднялся во весь рост и вытянул руки.

— Стреляйте, сволочи! ну, чего ждете? стреляйте! я с отцом, я вас ненавижу! Ленинские головорезы, стреляйте, ну же! Ваш Ленин — жид, кровопивец.

— Ну, шо робыть? — растерялся Овсеенко.

Тухачевский, недолго думая, махнул рукой, а рядом стоявший сержант Вацетис хладнокровно сделал несколько выстрелов в мальчика. Мальчик упал, выставив ручки в небо, словно призывая небеса о помощи.

— Пли! — повторил команду Тухачевский. — Пли-и-и!

Каратели, а их было много, каждый из них взял на мушку свою жертву. Все замерло на какие-то секунды. Обреченные затянули псалом «Помилуй нас Боже…», все выше поднимая головы и руки. Матери прижимали своих дорогих чад к груди, а то и пытались закрыть их своими телами. Несколько черных воронов пролетели над толпой, издавая дикие крики. Это мудрый отец всех детей, дедушка Ленин послал сигнал: стрелять, стрелять и еще раз стрелять.

В толпе должно быть оказался священник, он громко произнес, растягивая слова, Господи, помолимся… Едва эти слова окончилось, раздался первый залп, а главный головорез Тухачевский повторил приказ — «пли», но это слово утонуло в выстрелах, в дыму, в криках тех, кто получил ранение и не скончался тут же. Вскоре кончились патроны, и ружья карателей повисли штыками вниз.

— В атаку! — бросил клич главнокомандующий карательных отрядов, польский еврей Тухачевский.

Каратели ринулись на толпу и стали добивать людей штыками. Но этот метод оказался не эффективен. Каратели падали, задевая сапогами за тела погибших и в это время те, кто еще был жив, набрасывались, вырывали винтовку и штыком прокалывали самих карателей.

Пришлось отменить массовое убийство до подвоза патронов. Когда подвезли патроны, стрельба по стоявшим насмерть крестьянам, возобновилась. Последняя пара, это была молодая семья, ждала выстрела в голову в обнимку. Поле, покрытое телами убитых, представляло собой ужасную картину. Уже дым от выстрелов развеял ветер, уже никто не стоял на собственных ногах, но стоны продолжались. Некоторые посылали проклятия карателям, а некоторые просили прикончить, чтобы свести счеты с жизнью. Только одна старушка, у которой осталась не подоенная корова, просила карателя:

— Пожалей, сынок, мою Брендушу, слышь, как она ревет. Не успела подоить в обед. И теленок маленький ревет.

Она получила две пули в плечо и даже могла сидеть. Кровь сначала хлестала сильно, а потом только струйкой по мере того, как старуха Маланья слабела, но о своем доме все помнила до последнего дыхания.

Каратель ничего не мог ей ответить и прикончить не мог: патрон жалел. Он отошел, но тут же, услышал выстрел, кто-то выстрелил ей в грудь, и Маланья затихла.

Каратель Штейнбах подумал, что хорошо бы попить свежего, парного молочка, но не знал дом, где жила старуха.

Вдруг раздались выстрелы с северной стороны, где не было карателей. Выстрелов было много, дым поднимался вверх, а потом встал тучей. Это конница. Каратели, израсходовавшие патроны бросились врассыпную. Но их стали окружать. Командующий Тухачевский сбросил с себя одежду и в трусах дал деру. В самом конце деревни забежал в сарай, крыша которого во многих местах была дырявой, и зарылся в колючее сено.

— Шалом! — вдруг услышал он, — цэ я, хохол Антонов-Овсеенко. Переждем, и давай удирать. Только как-то так надо, шоб наш батько Ленин не догадался, шо мы бросили здесь всех солдат, и деранули. Перемолотят наших ребят в муку, это я знаю точно. Это Сашка Антонов, мой однофамилец, он хороший боец, черт бы его подрал.

12

Генерал Тухачевский в срочном порядке собрался в Москву, в Кремль к Ленину на доклад, намереваясь получить подкрепление. Он весь дрожал. Это уже второе поражение, первое было в Польше, потом он реабилитировался в Прибалтике: там он был жесток и непримирим, а вождь поощрял жестокость, называя это принципиальностью и преданностью.

Вот знакомая приемная, за этой дверью Верховный, от одного взмаха руки которого зависит его судьба, — останется он генералом или его повесят на фонарном столбе. Что-то даже в районе шеи пробежало, жилы дрогнули, и он невольно почесал шею отросшими ногтями. Вдобавок пересохло во рту. Уже выпил второй графин яблочного сока и почувствовал тяжесть внизу живота. Надо было посетить нужник. А как отойдешь, а вдруг Ильич позовет? Что скажет Фотиева, что пошел в нужник, вот те и красный генерал. Он сидел в удобном кресле и тянулся к стакану с жидкостью и в тоже время боялся, что пустит в штаны.

— Может вам апельсинового сока подать? Ильич любит и этот сок, — сказала Фотиева, которая выползла как из тени и ту же протянула стакан с апельсиновым соком.

— Благодарю вас, но я уже так много выпил, что мне теперь надо искать то место, которое все ищут, после употребления такого количества сока.

— Будьте проще, генерал, пойдемте, я вам покажу. Не стесняйтесь дамы. Наш Владимир Ильич дал свободу народу, отменил стыд, а равно и половые связи. Сейчас по Москве молодые люди ходят совершенно голые и совокупляются прямо на улицах, да еще поют революционные песни при этом. Часто бывает так, что девушка, она совершенно обнаженная, заключает банан в ладошку и требует, чтобы партнер сначала спел партийный гимн. Здорово, не правда ли. Дано указание слабому полу не отказывать мужчинам в совокуплении. И это правильно, это свобода. Ни в одной стране…короче, я не буду требовать исполнения партийного гимна, но вы сначала…

— Вы знаете…, я того, я не выдержу, покажите, пожалуйста, нужник, как можно скорее. А как я явлюсь к Ильичу в мокрых штанах? Он меня накажет.

— Вон возьмите графин и опорожнитесь, я потом вынесу и вылью. Заодно может…того…, знаете, как это бывает, поладим, а генерал? По секрету вам скажу: Ильич уже ни на что не способен. Уже и Инесса ему не то надоела, не то осточертела.

Тухачевский слушал, отвернувшись, не зная, что ответить Фотиевой. В это время в дверях показался Ленин.

— А, батенька, а я вас жду. У вас плохие новости? но я и так все знаю. Заходите, я вас познакомлю с новыми методами допросов непокорных крестьян.

— Владимир Ильич…, того…много сока выпил, пока вас ждал, знаете, волновался, горело все внутри. Вы уж извините! мне бы забежать…посетить, и я тут же вернусь.

— А, генерал, возьми утку, я ею пользуюсь, особенно во время заседания Политбюро, нервничаю, отвернись в угол и освободись, а потом занимай кресло. Это царское кресло, оно стало пролетарским — золотое пролетарское кресло.

Вот-вот, садитесь сюда и слушайте и, если Фотиева успеет отпечатать, возьмете с собой. Эти параграфы я сочинил сегодня ночью. Не спиться, арихи важные мысли мешают спать, батенька, вот в чем дело и так первый параграф.

— «Граждан, отказывающихся называть свое имя, расстреливать на месте, без суда.

Ну как, батенька, подходит? Ведь чем больше мы расстреляем по поводу саботажа, тем лучше. Параграф второй:

Селениям, в которых скрывается оружие, властью на местах объявлять приговор об изъятии заложников и расстреливать таковых в случае не сдачи оружия.

Параграф третий:

— В случае нахождения спрятанного оружия расстреливать на месте без суда старшего работника в семье.

Параграф четвертый: семья, в доме которой укрылся бандит, подлежит аресту и высылке из губернии, имущество ее конфискуется, старший работник в этой семье расстреливается без суда.

— Пятое: семьи, укрывающие членов семьи или имущество бандитов, рассматривать как бандитов, и старшего работника этой семьи расстреливать на месте без суда.