Страница 5 из 34
30 июня 1948 года — как мы и сказали, через считанные недели после того, как Бен-Гурион торжественно провозгласил образование государства Израиль, — в помещении «Консультативной службы ветеранов» собралась небольшая группа давно и тесно знавших друг друга людей. Им уже не нужно было скрываться от британской полиции, а от израильской им и вообще не нужно было скрываться, но по привычке, а еще более — по роду занятий, в которых береженого Бог бережет, они собрались, как и раньше, — тайно, с соблюдением всех мер предосторожности, точно так, как это описывают в добротных шпионских романах. Тут была представлена вся верхушка организации «Шай»: коренастый, полный Авраам Кидрон из Галилеи; задумчивый, молчаливый Давид Карон из Негева; смуглый красавец Биньямин Джибли из Иерусалима; „очкарик“ Борис Гуриэль, возглавлявший политический отдел только что созданного министерства иностранных дел; и круглолицый, с торчащими ушами, Исер Харэль из Тель-Авива. Руководил совещанием Исер Бери, долговязый, аскетичного вида полковник, прозванный в „Шай“ Исером Большим в отличие от низенького Харэля — Исера Маленького. Бери только что прибыл из канцелярии Бен-Гуриона и привез важное сообщение от премьера.
„Старик решил, что нам пора реорганизовать Шай, — медленно сказал Бери, оглядывая всех присутствующих, словно выискивая несогласных. — Отныне наша работа будет разделена между тремя отдельными ведомствами. Старик считает, что такая структура позволит нам меньше наступать друг другу на мозоли. Военной разведкой будет заниматься Отдел информации, Агаф Модиин, или сокращенно Аман, и возглавлять его буду я. По идее Старика, Аман должен стоять во главе пирамиды, и ему, с одной стороны, будет подчиняться отдел Гуриэля, который займется политической разведкой, а с другой — служба безопасности, Шин-Бет, под началом Исера Харэля. Исер сохраняет за собой также контрразведку, Шабак. А Мосад Авигура и служба закупки оружия, Рекеш, временно войдут в пирамиду как независимые вспомогательные единицы…“
Гуриэль и Харэль уже знали о предстоящей реорганизации. После совещания они остались обсудить детали будущего разделения труда. Бери и остальные офицеры задерживаться не стали — им в тот день предстояло еще два совещания, заседание военного трибунала и масса других дел. Никого это не удивило: шла война, военный трибунал был делом обычным, и обилие дел было обычным, и вообще весь этот день был обычным, — лихорадочно-напряженным, как все остальные первые дни молодого государства. И даже реорганизация „Шай“ была чем-то рутинным — в те дни непрерывно что-то организовывали и реорганизовывали. Так что никому не дано было знать, что это был все-таки не совсем обычный день: в то утро, 30 июня 1948 года, родилась израильская разведка — и покатилась вниз звезда ее первого руководителя, полковника Исера Бери…
Всякое новорожденное государство, особенно после революции — а государство Израиль было, не следует все же забывать, результатом сионистской революции, — напоминает развороченный человеческий муравейник. Еще нет никакой четкой организации, никаких государственных институтов, даже никакой — страшно вымолвить — бюрократии. Всему этому еще предстоит возникнуть. Старому вину предстоит влиться в новые мехи. И будущее зависит от того, что это за вино и каковы мехи. В случае Израиля рождающимся государственным формам предстояло вобрать б себя подвижные традиции ишува. И какие традиции! Вчерашние кибуцники и пионеры, ставшие в одну ночь руководителями государства, принесли с собой в государственные дела яростную идеологическую страстность и высокую веру в безграничные возможности самоуправления. В своей крайней форме это оборачивалось партизанщиной. Дух вольницы и самоуправства бродил по пустынным пока коридорам власти. Инициатива зачастую заменяла приказ, а приказ выполнялся в меру собственного разумения, согласия и инициативы. Важнейшие дела решались в беглом разговоре или с помощью торопливо нацарапанных записок, потому что все знали всех и дружеские связи были важнее формальных отношений. И только естественно, что первым внутренним конфликтом еврейского государства был конфликт между наследием героической пионерской эпохи и подминавшей ее под себя государственной рутиной. Это была борьба между силами плюрализма, которые грозили разорвать страну, и тенденцией к монолитности, которая могла превратить ее в тоталитарную. Эта борьба началась уже в тот момент, когда Бен-Гурион отдал приказ разгромить независимые вооруженные отряды Эцеля и Лехи, а затем — распустить ударные отряды Пальмаха. История Исера Бери была одним из эпизодов этого конфликта, затянувшегося на многие годы.
Исер Бери был воплощенным отрицанием всего, что связано со словом „государство“ — упорядоченности, легальности, иерархии. Он был из тех, если угодно, еврейских Робин Гудов, что во времена ишува возглавляли лихие отряды самообороны, совершавшие дерзкие атаки на арабских налетчиков, творившие суд и расправу и уходившие под прикрытием ночи. И если для Бен-Гуриона реорганизация „Шай“ была первым шагом на пути превращения ее в одно из звеньев государственного механизма, то для Бери „Шай“ все еще оставался прежним отрядом храбрых „лесных братьев“, которым ему поручено было командовать и которым он командовал в меру своего разумения, согласия и инициативы. В результате шесть месяцев спустя, в декабре того же 1948 года, он предстал перед государственным судом по обвинению в умышленном убийстве.
Убитым был богатый и влиятельный хайфский араб по имени аль-Касем. Полиция давно знала его как „рэкетира“, который навязывал свое „покровительство“ мелким арабским торговцам — разумеется, за изрядное вознаграждение. Известно было также, что он оказывал небольшие, но регулярные услуги Хагане, а кроме того, по всей видимости, и британской разведке. Поэтому когда его изрешеченное пулями тело было обнаружено у подножия горы Кармель, большого удивления это не вызвало: желающих свести с ним счеты было предостаточно. Но убийство есть убийство, закон государства требовал расследования, а расследование неожиданно привело к Исеру Бери. Нет, Бери не отдавал приказа об убийстве аль-Касема, это была инициатива кого-то из его подчиненных, но Бери был с ней полностью согласен — по причинам, которые он лаконично изложил полицейским: „аль-Касем был двойной агент, и мы его ликвидировали“.
Бен-Гурион думал иначе. Бен-Гурион считал, что Израиль — уже не партизанская вольница, а государство, закон которого един для всех. Поэтому полковник Бери был привлечен к суду. Суд признал его виновным и рекомендовал снять с поста руководителя разведки. Но это было лишь начало. Несколько недель спустя Бери снова предстал перед судом. На этот раз — по делу Аба-Хуши.
Нити этого дела тоже уходили в недавнее прошлое. Весной 1946 года Хагана планировала операцию против британских сторожевых катеров в Хайфе, мешавших нелегальной еврейской репатриации. Буквально накануне операции кто-то донес о ней британским властям и тем самым сорвал все планы Хаганы. Бери был уверен, что знает доносчика. По его глубочайшему убеждению, им был Аба-Хуши — могущественный лидер хайфских еврейских профсоюзов, правая рука Бен-Гуриона, давний приятель „Старика“. Аба-Хуши был изворотливым, хитрым и порой беспринципным политиком — из того сорта людей, которые были особенно неприятны Исеру Бери, человеку прямолинейному, мрачно неподкупному, не понимавшему и не принимавшему никаких политических интриг. У Аба-Хуши были давние тесные связи с англичанами, и он не раз высказывался против некоторых действий Хаганы. Для Бери этого было достаточно, чтобы начать за Аба-Хуши многомесячную слежку. В мае 1948 года, почти два года спустя, Бери наконец показалось, что он нашел „слабое звено“ в политической броне Аба-Хуши. Люди Бери арестовали некоего Амстера, приятеля Аба-Хуши, и после многодневных допросов „с пристрастием“ Амстер действительно дал нужные показания. С этими показаниями Бери отправился к Бен-Гуриону. Бен-Гурион отказался ему поверить. Тогда Бери предъявил свой главный козырь — два документа, которые, как он объяснил, были найдены в захваченном секретном британском архиве. Они неопровержимо доказывали, что Аба-Хуши сотрудничал с англичанами.