Страница 8 из 26
Но самое завораживающее впечатление производили сотни отпечатков человеческих рук, разбросанных между символами и изображениями животных. Выше они располагались группами по шесть или восемь, а у основания скалы их было такое множество, что они накладывались друг на друга, превращаясь почти в сплошной красный узор. Приложив руку к некоторым из этих отпечатков, я увидел, что все они меньше моей ладони. По моей просьбе то же самое сделал Кинг Джордж, и его ладонь точно совпала с изображениями.
Я спросил Кинга Джорджа, не может ли он объяснить нам, что тут изображено. Он охотно, но явно наобум сделал несколько предположений относительно тех животных, на которых мы ему указывали, после чего стало ясно, что он не лучше нашего разбирается в этой живописи. Если мы выдвигали альтернативное предположение, он со смехом соглашался и признавался, что не знает. Но по поводу одного изображения мнение было единым.
— Что это такое? — спросил я его, показывая на контур человеческой фигуры в полный рост с явными признаками мужского пола. Кинг Джордж согнулся от смеха.
— Мужик что надо, — выдохнул он с широкой ухмылкой.
Кинг Джордж горячо убеждал нас, что он не знает ни назначения, ни происхождения этих рисунков.
— Их делал давно-давно, — объяснял он, — не акавайо делал.
Мы обнаружили доказательство их древности. То тут, то там твердый камень крошился, вместе с кусочками породы отпадали и части рисунков. Образовавшиеся выбоины не были свежими: время выровняло их цвет с общим фоном скалы, а для этого требовался очень долгий срок.
Какой бы цели ни служили эти рисунки, она наверняка была важной: ведь, чтобы нанести изображения так высоко, художник не мог обойтись без специальных лестниц. Может быть, эти рисунки были частью ритуальной церемонии, связанной с охотой: индеец рисовал животных, которых хотел добыть, а потом закреплял свое намерение отпечатками ладони. Только в одном случае животное, какая-то птица, было изображено мертвым. Мы не нашли ни одного рисунка раненого зверя. Такие рисунки нередко попадаются среди палеолитической живописи в пещерах Франции. Целый час мы с Чарльзом фотографировали изображения, наспех соорудив из стволов молодых деревьев лестницу, чтобы добраться до верхних рисунков.
Когда я, наконец, спустился с лестницы, то заметил, что с вершины скалы на валун падает вода. Этот валун был покрыт густым слоем влажного мха. Меня одолевала такая жажда, что я бросился к нему, оторвал кусок мха и впился в него, высасывая темно-коричневую воду пополам с песком. Увидев меня за этим занятием, Кинг Джордж скрылся за скалой и через пять минут явился с сообщением, что он нашел воду. Я последовал за ним, перебираясь через огромные глыбы, отколовшиеся от основания скалы. Через сотню метров показалась широкая трещина, рассекавшая поверхность утеса. У земли она расширялась и превращалась в небольшую пещерку, на дне которой был глубокий черный бассейн, полный воды. У задней стенки грота в бассейн низвергался поток, но, куда вода уходила, видно не было. Этот поток, бьющий прямо из камня и устремляющийся в бездонный, никогда не переполняющийся бассейн, производил такое сильное впечатление, что на мгновение я забыл о жажде. Несомненно, вид этого грота должен был сильно действовать на первобытный разум, а вся скала — обладать магической силой в сознании древних обитателей этих лесов. Мне вспомнились гроты древних греков, куда бросали жертвенные предметы, дабы смягчить гнев богов, и я опустил руку в надежде нащупать там каменный топор. Но колодец был глубок, и лишь с краю мне удалось достать дно. Там не было ничего, кроме гравия. Опустив палку, я определил, что глубина колодца была более полутора метров.
Утолив жажду, я вернулся и рассказал Чарльзу об увиденном. Мы уселись и стали размышлять о том, что могли означать все эти рисунки и есть ли какая-нибудь связь между ними и гротом. Солнце между тем уже спряталось за гребнем утеса, и изображения лишились эффектной подсветки. Если мы хотели провести сегодняшнюю ночь в лагере, нам нужно было возвращаться немедленно.
Глава 4. Ленивцы и змеи
Долго бродить по лесу еще не значит много видеть. Наши знания тропиков были скудны и опыт мал, поэтому мы решили пополнить то и другое с помощью индейцев и наняли двух акавайо, работавших на станции, сопровождать нас в экскурсиях. Их острые глаза быстрее наших замечали мелких животных, они знали лес, как свой дом, и могли сказать нам, что вот к этому дереву, усыпанному цветами, скорее всего, прилетят колибри, а к тому, увешанному плодами, наверняка устремится стая попугаев или отряд обезьян.
Но первый большой успех пришел к нам благодаря Джеку. Мы бродили по лесу недалеко от самолетной площадки. Пробиваясь сквозь заросли колючих лиан, мы остановились передохнуть под мощным деревом. С его ветвей высоко над нами неподвижно свисали толстые перекрученные лианы. Если бы мы, обладая машиной времени, могли превратить годы роста лиан в минуты, то увидели бы, как, крутясь и извиваясь, они мертвой хваткой сжимают самих себя и деревья, на которых они висят. Джек взглянул на эти кущи.
— Есть там что-то или мне чудится? — спросил он как бы невзначай.
Я ничего такого не видел. Джек стал «наводить» мой взгляд, и, в конце концов, я заметил то, на что смотрел он: какую-то серую округлость, висевшую вверх тормашками на лиане. Это был ленивец.
Ленивцы не способны на быстрое движение. Во всяком случае, нам нечего было опасаться, что это существо вдруг взметнется и за две секунды исчезнет в недоступной высоте крон. У нас было достаточно времени, чтобы договориться, что Чарльзу полагается снимать операцию поимки, что Джеку его недавнее падение, еще ощущавшееся его ребрами, дает право воздержаться от напряжений и что поэтому лезть на дерево и спускать это загадочное существо предстоит мне.
Подъем был несложным благодаря густо свисающим лианам. Ленивец заметил мое приближение и медленно, с отчаянием принялся ползти, перебирая лапами, вверх по лиане. Двигался он так, что мне не стоило никакого труда догнать его, и я настиг беглеца примерно в двенадцати метрах от земли.
Ленивец, оказавшийся размером с крупную овчарку, висел вниз головой и изучал меня с выражением невыразимой скорби на волосатой физиономии. Он медленно открыл рот, демонстрируя черные, лишенные эмали зубы, и совершил все, на что был способен, чтобы напугать меня, а именно издал свой самый могучий крик — слабое бронхиальное сопение. Я протянул руку, и в ответ на это ленивец сделал медленный и неуклюжий выпад передней лапой в мою сторону. Я отодвинул руку, а мой противник слабо мигнул, удивившись, что ему не удалось поразить меня.
Не добившись успеха в двух попытках активной защиты, ленивец сосредоточил теперь все силы на том, чтобы как можно крепче уцепиться за лиану. Отодрать его было нелегко, ибо мое собственное положение оказалось до некоторой степени ненадежным. Держась одной рукой за лиану, я другой попытался отцепить от нее ленивца. С великим трудом мне удалось разжать острые, как ятаган, когти на одной лапе, но, когда я принялся за другую, ленивец с разумной неторопливостью, способной взбесить кого угодно, вернул освобожденной ноге утраченную опору. Невозможно было справиться одновременно больше чем с одной конечностью этого существа. Я действовал таким манером минут пять, не получая существенной помощи от Джека и Чарльза, которые снизу подавали мне не слишком приличные советы. Было совершенно очевидно, что такая однорукая схватка могла продолжаться до бесконечности.
В процессе борьбы у меня возникла идея. Рядом со мной свисала тонкая перекрученная лиана, которую индейцы называли «бабулин хребет». Я крикнул Джеку, чтобы он обрезал ее у земли. Затем, подтянув к себе освободившийся конец, я подвесил его рядом с ленивцем и стал отдирать его лапы от его собственной лианы. Мой соперник был настолько поглощен решимостью хвататься за все, что было в пределах его досягаемости, что постепенно, конечность за конечностью, мне удалось перецепить его на нужную лиану. Выполнив этот маневр, я медленно спустил лиану и благодарно прильнувшего к ней ленивца прямо в объятия Джека, а затем спустился сам.