Легенды Белого дела

Встает вопрос, как мог безусловно умный, талантливый военачальник терпеть возле себя полуграмотного пройдоху, который вместо «серьезно» писал в служебных бумагах «сурьезно» и не стеснялся спекулировать спиртом и сахаром? На этот вопрос отвечает Б. А. Штейфон: «Возможно, что наиболее правильным объяснением столь странного сближения является тот перелом, какой назревал в характере Май-Маевского еще со времен Донецкого бассейна. Когда пагубная страсть стала явно завладевать генералом, ему потребовалось тогда иметь около себя доверенного человека, который не только помогал бы удовлетворению этой страсти, но и принимал ее без внутреннего осуждения. Сознавая свои слабости, Май-Маевский вовсе не желал их афишировать. Он предпочитал, чтобы многое выходило как бы случайно. Столкнувшись с Макаровым, генерал понял, что это как раз тот человек, какой ему необходим. Перед Макаровым можно было не стесняться, совсем не стесняться. Май иногда называл его на „ты“ и, по существу, не делал разницы между своим денщиком — солдатом и личным адъютантом — офицером. И надо признать, что с точки зрения вкусов и привычек Май-Маевского трудно было найти более подходящее лицо, чем Макаров. Он без напоминаний просмотрит, чтобы перед генеральским прибором всегда стояли любимые сорта водки и вина, он своевременно подольет в пустой стакан, он устроит дамское знакомство и организует очередной банкет…

Для всего этого и для многого иного требовались, конечно, деньги. Таковых у Мая не было. Макаров легко нашел выход: пользуясь своим служебным положением, он под предлогом, что это необходимо чинам и командам штаба армии, добывал из реквизированных складов мануфактуру, сахар, спирт и иные дорого стоившие тогда товары и продукты. Когда ему отказывали, он требовал именем командующего армией, справедливо полагая, что не будут же справляться у генерала Май-Маевского, дал ли он такое приказание или нет. К тому же Макаров в потребных случаях не смущался лично ставить подпись командующего, каковое обстоятельство еще более упрощало получение разных товаров…

Все добытое без труда „загонялось“, и у Макарова появлялись большие деньги. Меньшая часть шла на „обслуживание“ привычек Мая, а большая — уходила на кутежи самого Макарова. Не подлежит сомнению, что о многих грязных проделках своего адъютанта командующий армией и не подозревал. Обычный грех ближайшей неосведомленности многих высокопоставленных людей…

Спаивая своего начальника, Макаров и сам спивался. Спекуляции, которыми он занимался, становились достоянием широких масс, и, как водится в подобных случаях, молва вырисовывала еще более фантастические узоры на фоне и без того неприглядной действительности. Да и трудно было со стороны, особенно людям непосвященным, разобраться, где кончается Макаров и начинается Май-Маевский…

Несколько раз и генерал Кутепов, и генерал Деникин пытались воздействовать на генерала Май-Маевского и побудить его удалить от себя своего адъютанта. Советы первого, как подчиненного, не имели должного авторитета для командующего армией, а генерал Деникин, видно, не считал нужным пресечь решительными мерами все увеличивающийся соблазн. Сам Май-Маевский, быть может, в часы просветления и сознавал недопустимость своего поведения, но его ослабевшая воля уже не имела должных импульсов для сопротивления»[285].

Цитата пространная, но она очень точно объясняет все происходившее с Владимиром Зеноновичем поздним летом 1919 года. Здесь и природная предрасположенность, подавлявшаяся обстоятельствами зимы-весны, и вполне понятное желание расслабиться после непрерывного полугодового напряжения, и наличие рядом «своего» адъютанта, у которого всегда найдется то, что нужно. Не хватает лишь одного: подспудного ощущения близкого краха, конца (хотя в этой причине Май-Маевский вряд ли признался бы даже самому себе). Безусловно соглашаясь с Деникиным в том, что нужно наступать на Москву, он все-таки не мог не испытывать сомнений. Слишком масштабной была поставленная перед ним задача и слишком сложными военные и политические обстоятельства, чтобы смотреть в будущее с безмятежным оптимизмом. Оттого и пытался генерал заглушить растущие в душе тревогу и неуверенность.

С одной стороны, повод для оптимизма действительно был. ВСЮР контролировали огромную территорию (больше 920 тысяч квадратных километров — это примерно современные Украина и Польша, вместе взятые) с 42-миллионным населением и богатейшими ресурсами, армия приобрела огромный боевой опыт и выросла численно, бойцы были вдохновлены победами и рвались вперед. К сентябрю — октябрю Белое дело находилось на пике своих успехов. В конце августа состоялся блестящий рейд корпуса (на самом деле так именовались шесть тысяч казаков) К. К. Мамантова[286] по советским тылам, пали Тамбов, Раненбург, Лебедянь, Елец; 31 августа группа войск Н. Э. Бредова взяла Киев, практически без потерь вытеснив из него сначала красноармейские, а затем и украинские части; 6 октября кавалеристы А. Г. Шкуро после тяжелейших боев взяли Воронеж, 5-й кавалерийский корпус Я. Д. Юзефовича взял Бахмут, Гадяч, Новгород-Северский. Но успешнее всего наступала «гвардия Белой гвардии», 1-й армейский корпус А. П. Кутепова. 17 сентября он, преодолев ожесточенное сопротивление красных, занял Курск, 11 октября — Кромы, два дня спустя — Ливны и Орел (войскам Май-Маевский послал по-суворовски краткую поздравительную телеграмму: «Орел — орлам!»). На броневиках и бронепоездах уже писали мелом «На Москву», командующий армией на смотрах обещал войскам увидеться в Туле. Казалось, Московская директива Деникина воплощается в жизнь прямо на глазах.

Но помимо этой, чисто внешней, парадной стороны дела существовала и другая. Освобожденную территорию белым было практически нечем контролировать, и когда в конце сентября 1919 года поднял голову недобитый весной Махно (а это, по самым скромным оценкам, 40 тысяч повстанцев), против него пришлось бросать снятые с фронта части, а только-только вставший на ноги тыл фактически перестал существовать. Да и сама армия, которая росла численно, одновременно, как ни парадоксально, теряла в качестве. Ведь теперь ее составляли не только идейные добровольцы, а мобилизованные крестьянские парни, пленные махновцы и красноармейцы — и понятно, что воевали они далеко не всегда блестяще. Да и офицеры из новых пополнений, мобилизованные в тыловых городах, зачастую разительно отличались от первых добровольцев — романтиков конца 1917-го — начала 1918 года, мечтавших лишь о спасении России. Как вспоминал генерал М. А. Пешня[287]: «В армии осталось так мало тех рыцарей, которые брали Курск и Орел для России, для Москвы, все же остальные атаковали Курск и Орел каждый для себя, если и погибали иногда, то совсем не во славу Армии. Низменные инстинкты руководили ими при взятии городов, психоз наживы и разврата гнал их в бой, и здесь они боялись опоздать… В эту вооруженную, страшную и опасную тучу мародеров входили все бежавшие из полков всех фронтов и частей, все считающие себя на другое время инвалидами и больными, всех тыловых учреждений лишние чины, впрочем, кого там только не было»[288]. Усталость от бесконечных боев порождали такие пороки, как пьянство, наркомания, несоблюдение воинской дисциплины, грабежи мирного населения.

Безмерно разрослись тыловые службы, в которых процветали казнокрадство и воровство. Начиная с весны 1919 года тыл неоднократно пытались «оптимизировать», но к осени в Добрармии все равно на одного фронтовика приходилось семь тыловиков. Появилось слово «реалдоб» — реализация добычи. За полками следовали гигантские, по 100–200 вагонов, эшелоны, груженные трофеями, а десятки офицеров находились в длительных тыловых командировках, «реализуя» добытое. Отчасти это объяснялось чисто практическими соображениями — людей нужно было одевать, кормить, выплачивать им жалованье, — но, конечно, имел место быть и банальный грабеж, который к осени 1919-го в армии «стал таким же обыденным явлением, как питье чая и курение папиросы»[289].

285

Штейфон Б. А. Кризис добровольчества…

286

Константин Константинович Мамонтов (1869–1920) — генерал-лейтенант (1919). Участник Первой мировой войны, полковник (1912), командующий 2-й бригадой 6-й Донской казачьей дивизии. В Гражданскую войну — на Дону и Юге России. В феврале-мае 1919 года командовал 1-й Донской армией, с июня 1919 года — 4-м Донским отдельным корпусом. Умер от тифа. — Примеч. ред.

287

Михаил Александрович Пешня (1883–1937) — генерал-майор (1920). Участник Первой мировой войны, полковник(1917), командир 257-го пехотного Евпаторийского полка. С сентября 1918 года служил в Корниловском ударном полку, командир 3-го батальона, помощник командира полка. С июля 1919 года командир 2-го, с октября — 1-го Корниловского ударного полка. С ноября 1919 года командир бригады Корниловской дивизии, с мая 1920 года всей дивизии. С 1920 года в эмиграции. — Примеч. ред.

288

ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 1. Д. 562. Л. 3.

289

Там же. Оп. 2. Д. 259. Л. 82.