Страница 44 из 58
Меня поглощает ярость. Та, которая заставляет хотеть вырвать чью-то глотку чертовыми голыми руками.
Подкуренная сигарета упала с нижней губы матери, а у нее на коленях лежала развернутая газета. Ее лицо было покрыто мелкими язвами, кожа отслаивалась, будто она таяла. Как бы сильно я ни хотел наброситься на нее, но — словно влияние гребаной космической кармы или чего-то еще свыше — сигарета выпала из ее рта, и газета загорелась.
Я стоял там и смотрел на это.
Я был счастлив. Лучше не получилось бы, даже если бы я лично поджег ее. Это была жуткая смерть, но, зная, что могло случиться с Макс, мне на самом деле было насрать, была ли это самая ужасная смерть, которую можно представить. Я считал, что в тот момент она ее заслуживала.
Я до сих пор так считаю.
Грудь матери поднималась и опадала, поэтому я знал, что та жива, но она была настолько далеко за пределами сознания в своем кайфе, что даже полыхающий у нее на коленях огонь ее не тревожил.
Когда газета упала на пол, загорелся ковер. Отблески пламени позволили мне хорошенько рассмотреть все вокруг. Не было ни единого места на полу, которое не было бы покрыто грязью и ржавыми иглами из шприцов, торчавшими из подушек дивана, будто он был игольницей.
Когда огонь поднялся выше, я принял решение.
Развернулся и ушел.
Я чувствовал жар позади себя. Я практически пересек улицу, когда взорвались окна и посыпалось стекло.
Я купил подгузники, бутылочки и детскую смесь в ближайшем магазине и обмыл Макс в уборной, как только мог. Мне понадобилось десять минут, чтобы разобраться, как надевается подгузник.
Преппи видел огонь в доме матери и припарковался за заправкой.
Он отвез нас домой.
Я пел ей выдуманные колыбельные, напичканные матерными словами.
Макс проглотила целую бутылочку смеси настолько быстро, что ей приходилось останавливаться, чтобы не подавиться, и всякий раз, когда она так делала, у меня замирало сердце, но она продолжала.
Я был на чертовых нервах. Я был простым парнем, которому едва ли исполнилось двадцать, который никогда прежде не был в комнате с новорожденным. Я даже с одной и той же женщиной не проводил в одной комнате больше двух часов.
И внезапно мне приходится растить эту девочку. Это был первый раз в моей жизни, когда я по-настоящему мог сказать, что был в ужасе.
Я снова заговорил с ней и напевал «Zeppelin», пока она не уснула у меня на груди.
Я прикрыл нас пледом и наблюдал, как крутятcя лопасти вентилятора, когда заметил огни через занавески передних окон.
Голубые и красные.
Оказалось, в магазине была весьма неплохая система наблюдения. Поскольку я ушел, не позвав на помощь, и не попытался потушить огонь или спасти свою мать, они арестовали меня. Выдвинули обвинения о непредумышленном убийстве и увезли меня.
Макс отправили в приемную семью, поскольку они не смогли найти Тришу. Они бы не отдали ребенка Преппи, потому что он сам был преступником, не говоря уже о том, что у него все равно не было официальной работы.
Грейс была в Джорджии, получала лечение для первой борьбы с раком на тот момент».
— Ты знаешь, что вообще случилось с Тришей?
— Нет, но если у нее достаточно мозгов, то ноги ее больше не будет в этом городе, — Кинг вздохнул. — Они забрали у меня малышку. Я пробыл ее отцом всего лишь три часа, и это были три самые лучшие часа в моей жизни. И они, бл*дь, отняли ее у меня.
— Ты до сих пор ее отец, — предположила я.
— Да, я пытался им быть, — произнес Кинг. — Пока меня не было, я делал все, что мог. Заполнял бумаги. Нанимал адвокатов. Но это ни к чему меня не привело.
— Есть что-нибудь еще, что ты можешь сделать? — спросила я. — Должно же быть. Не может же все остаться вот так.
— Осталось по крайней мере два известных мне варианта. Первый — маловероятный, — лицо Кинга засветилось грустной улыбкой. — Есть один парень, важный судья. Грязный гребаный политик. Медведь связан с ним через МК. Сенатор думает, что сможет заставить его посмотреть на происходящее с моей точки зрения и запросить опеку в мою пользу.
— Так чего ты ждешь? Сделай это! — мой крик был пропитан возбуждением.
— Это обойдется примерно в миллион, — безжизненно сказал Кинг, убивая мой растущий энтузиазм.
— Дерьмо, — выругалась я. — Миллион? Как миллион долларов?
Кинг прыснул со смеху:
— Да, щенячьи глазки, как один миллион зеленобоких, американских, гребаных долларов.
— У тебя есть такие деньги? — поинтересовалась я.
— Были, — признался Кинг. — Больше нет. Мы вложили все в нашу «бабулину» операцию. Даже если бы я продал дом, ему нужен ремонт, а это стоит денег. Рынок сейчас дерьмовый, так что, если бы я сделал это, не смог бы собрать и половины.
— И если ты получишь опеку, тебе нужно будет куда-то ее привести, — добавила я.
— Ага, я представлял, как построю ей здесь домик на большом дубе около гаража и сделаю ей комнату из своей студии, а всю х*рню для тату уберу в гараж.
— Тогда куда пойдет Медведь? — спросила я.
— Домой! У Медведя есть комната в доме его отца и комната в клубном доме. Ему просто нравится жить в местах, где не нужно платить, — рассмеялся Кинг.
— Мне так… Так жаль по поводу всего этого, — произнесла я, когда слезы потекли по моим щекам.
Он вытер их подушечкой большого пальца.
— Не жалей, щенячьи глазки. Я никогда не буду хорошим парнем в этой истории. Я позволил своей матери сгореть заживо. Потерял свою дочь из-за того, кто я есть, и из-за дел, которые сотворил. Это дерьмо всегда будет на моих плечах. Это мое бремя.
Непосильное желание помочь Кингу вернуть свою дочь продиктовало мое решение. Я набрала полную грудь воздуха и схватила его руки, положив их себе на бедра.
— Что нам нужно сделать следующим?
— Нам?
— Ага, — я позволила слову проникнуть в его сознание. — Нам.
— Нам не нужно ничего делать. Я со всем разберусь.
— Подожди. Ты сказал, есть два варианта.
Кинг покачал головой:
— Это самый худший сценарий, и, честно, будет хреново вне зависимости от того, решусь я на него или нет. Я в любом случае не могу выиграть.
— Скажи мне, что именно тебе нужно сделать.
— Это темная стезя, и я не уверен, вернусь ли, выберав ее, — в его голосе слышалась томительная грусть, вынуждающая мое сердце болеть и надавить на него еще сильнее. — Но это самый худший выход, поэтому, если до этого дойдет, мне придется перейти Рубикон (прим.пер.: перейти Рубикон — выражение, означающее готовность к решительным действиям, сделать бесповоротный шаг, совершить решительный поступок, пройти «точку невозврата»). — Кинг посмотрел на меня неоднозначно. — Сейчас я собираюсь пустить все силы на "Бабулину Оранжерею" и посмотреть, что мы можем с нее иметь.
— Дай мне знать, если тебе понадобится помощь. Я сделаю все, что тебе нужно.
— Я запомню твои слова, — сказал Кинг, притягивая меня к себе на колени.
— Я серьезно.
— Как и я, — согласился Кинг, крепче сжимая меня. Он зарылся носом в выемку моей шеи. — Мне может понадобиться, чтобы ты ненадолго осталась с Грейс.
— Почему? С ней все в порядке? То есть… Ты знаешь, — я начала заикаться.
— Сейчас с Грейс все хорошо, но скоро здесь может начаться некоторое дерьмо, и я хочу, чтобы ты держалась от него подальше.
— Дерьмо, связанное с Айзеком? — спросила я.
— Ага, дерьмо, связанное с Айзеком. Только не переживай по этому поводу. Просто знай, если я говорю, что тебе нужно поехать и побыть с Грейс, то тебе нужно поехать и побыть с Грейс. Никаких вопросов. Никаких споров по этому поводу. Ты меня поняла?
— Я тебе поняла.
— Щенячьи глазки, мы можем поговорить позже? Я себя сейчас чувствую гребаной цыпочкой, которая выплескивает все, что накипело, — засмеялся Кинг.