В сложном полете

Огненные шарики вырываются из носа и башни бомбардировщика. Хлестко упираются в темные громады вражеских кораблей. Светящиеся пунктирные линии соединяют бомбардировщик с самолётами врага.

— Это вам за командира! — приговаривает Владимир. — Получите расчет!..

Почти одновременно, сперва передний, потом задний, вспыхивают факелами вражеские самолёты. Ночь куда-то исчезает, густой мрак рассеивается, а огненные трассы продолжают хлестать уже горящие самолёты. Внезапно вместо пламени возникает рыже-бело-голубое облако, увеличивающееся в диаметре с каждым мгновением. Ослепительные вспышки следуют одна за другой. Взрывы сотрясают воздух. Становится светло, как днём. Горящие обломки разлетаются вокруг, падают вниз яркими метеорами.

— Штурмуем аэродром! — торжествующе кричит Владимир и снова с разворотом бросает бомбардировщик книзу.

Из разных мест бьют лучи прожекторов. Раскаленными иглами пронизывают и режут пространство. Шарят по небу. Сталкиваются, пересекаются, вновь расходятся… Желтые шары — стреляют скорострельные пушки «Эрликон» — летят вверх один за другим. Цветные трассы прошивают небо. Огнистыми полукружьями висят над аэродромом. Цепочка шаров мчится к самолёту. Вот-вот врежется в него, но в последний миг проносится мимо.

Липкий пот стекает по спине Владимира. Взмахом руки он расстегивает молнию комбинезона.

По аэродромному полю движется самолёт. Третий идёт на взлёт.

Владимир ловит его в перекрестие, с яростью жмет электроспуск пулеметов.

— Это вам за отца! За отца! За отца!..

Когда бомбардировщик Ушакова пересек линию фронта, Родионов, наклонившись к Владимиру и тронув его за плечо, виновато сказал:

— Прости, я был не прав. Прошу, не рассказывай никому о нашем споре.

Владимир в ответ только махнул рукой.

Под утро наша авиация нанесла удар по обнаруженному аэродрому.

16

ПАВЕЛ ЗАСЫПКИН

Никогда не забуду, как мы, «салаги» — молодые пилоты и штурманы, только что с училищной скамьи прибыли на фронт.

После беседы с командованием части группками разошлись по эскадрильям.

Владимиру Ушакову, как штурману эскадрильи, пришлось в этот день много потрудиться в штабе, обстоятельно знакомясь с нами. Велико же было его удивление, когда я, выйдя из кучки «младшаков», улыбаясь, радостно доложил:

— Товарищ капитан! Младший лейтенант Засыпкин в ваше распоряжение прибыл!..

— Павел?! Какими судьбами? — Владимир, подойдя ко мне, на глазах удивлённых лейтенантиков обнял. — Как ты вырос?! Ты же меньше меня был? А сейчас на полголовы выше!

Вечером, уединившись в комнатке Владимира, где он жил со своим командиром капитаном Васильевым, мы проговорили допоздна. Я рассказывал о своём житье-бытье в училище, Владимир о жизни на фронте. Вспомнили родной Синарск, где так давно не были. Своё детство, довоенную жизнь, знакомых парней, школу, учителей. Вспомнили завод, где работали вместе, мастера Соболева, обучавшего слесарить. Много говорили о родных, которых очень и очень хотелось увидеть.

— Эх, Вовка! Друг ты, Вовка! — сияя, говорил я. — Хоть ты и начальник, и герой, а всё же прямо тебе скажу — нехорошо ты тогда поступил! Тайком от меня ушел в армию… До сих пор не пойму, как тебе это удалось? Шестнадцати-то лет ведь не берут?

— Пришлось год добавить. Старые метрики утерять, новые получить, — улыбнулся Владимир.

— Но мне-то мог подсказать, тогда бы вместе поступили в училище, и я бы не был сейчас салажонком. И может, тоже носил бы на груди Ленина и пару Боевых Знамен…

Владимир снисходительно улыбнулся и, наверняка, подумал: «Эх, Пашка! Пашка! Какой ты все еще ребенок! Поглядел бы на мою голову. Сколько в ней седины…»

Но, видимо, решил не огорчать друга, поэтому сказал:

— Не переживай. На твой век войны хватит. Хотя лучше бы ее вовек не было… А на фронт мне надо было позарез. Сам знаешь, отец-то пропал без вести… мечтал разыскать… А молчал потому, что не был уверен — примут ли в училище.

— Ну и как, разыскал?

— Где там. Вон какой фронтище. Да и по ту сторону пол-Союза, да вся Европа. Может, и зря разыскиваю. Вон что творилось под Спас-Деменском и Вязьмой осенью сорок первого. Десятки тысяч трупов, если не сотни. Сотни тысяч пленных…

В последнее время перед очередным наступлением приходится много летать над Смоленщиной. Прокладывая очередной маршрут в леса Белоруссии и Польши, мысленно побывал в каждом лесочке, представляя, что в одном из них находится отец. А днем, да в ясную погоду пристально вглядываюсь в проплывающие под самолетом леса, перелески и овраги. Может, именно здесь находятся партизаны и среди них отец, — не выходит из головы. Может, вот сейчас стоит он под тем деревом, глядит на самолет и не догадывается, что над ним летит сын.

— Не-ет, все же не как друг ты поступил, — заладил я, раскрасневшись. — В школе учились вместе, на завод пошли вместе, там вкалывали дай бог каждому, вместе, а в армию — порознь?!

— Ну и что? Зато сейчас на фронте снова вместе… Но ты слушай, раз спросил… Так вот, два или три раза экипажи привозили интересные известия. Есть Ушаков среди партизан, но не Петр Иванович, а Сергей Митрофанович. И родом он не с Среднегорья, а из Новгородской области.

А однажды даже наткнулись на самого Петра Ивановича Ушакова!.. Но только лишь тройного тезку и коренного жителя Брянщины… И вот когда я полностью разуверился, случилось необычное. Все началось с утра.

Подполковник Вадов, вызвав меня в кабинет, в присутствии замов торжественно сказал:

— Вот что, Ушаков, у нас формируется четвертая эскадрилья. Мы вот тут посоветовались и решили поручить капитану Васильеву и тебе возглавить ее…

А под вечер я отдыхал перед ночным полетом, когда в комнатку с шумом ворвался Васильев. Рывком содрал одеяло с меня и взревел:

— Соня, вставай!.. Я тебе такое привез — спать забудешь!..

Приподняв голову, я испуганно смотрел на него.

— Ишь разлегся! Разве не знал, что я должен прилететь?.. Вставай! — не отставал Васильев, теребя за плечо. — Сейчас будешь плясать, прочитав вот это письмо!

Расстегнув планшет, он вытащил из-под полетной карты бумажный треугольник.

— От отца?! — сдуло меня с кровати.

— Читай! Читай! Узнаешь! — улыбался Васильев.

Босой, в одних трусах и майке, не чувствуя холода цементного пола, дрожащими руками раскрыл пахнущий самосадом коричневый листок.

«Дорогой Володя!

Пишет тебе твой дядя Всеволод, пропавший без вести в августе 41-го под Гомелем. Тогда всего одно письмо написал я домой. Не знаю, дошло или нет?.. 7 июля я пришел утром на завод. У проходной стояли машины. Нас рассадили по трехтонкам, на часок завезли по домам и прямо повезли в Среднегорск. Там обмундировали, погрузили в вагоны и выгрузили аж под Гомелем… Провоевали мы тогда всего с неделю. А потом нас обошли и окружили. Кто остался в живых — подались в партизаны, и с тех пор партизаню… Был дважды ранен, но выздоровел и сейчас снова в строю. Командирствую. Поэтому, вероятно, встретился и разговорился с летчиком. Сообщи всем нашим обо мне. Всех целую и обнимаю. Что с братьями: Петром и Гришей? Где они? На каком фронте? Живы ли?.. Пиши. Если однофамилец — отправь письмо по адресу…»

Вот так-то, друг, искал отца — нашел дядю. Скажи кому — не поверят.

— А помнишь, как о нас в городской газете писали? — воскликнул я, вскакивая.

— Ну, помню.

— Так газета у меня и сейчас есть! — я склонился к чемодану, стоявшему у стола. — Все документы вожу с собой. Вот она!..

Выпрямился сияющий, держа над головой, точно флаг, вчетверо сложенный пожелтевший лист.

— Наш родной «Синарский рабочий»!

Владимир осторожно развернул потрепанную газету. Наверняка, вспомнил, как в тот вечер пришел с работы домой.

— Ну что задумался? — заглядывал я в глаза и обнимал за плечи. — Домой небось захотелось?.. Да если бы ты сейчас заявился в школу в этом блестящем виде, уверяю, все бы, особенно девчонки, от зависти и восхищения с ног попадали!..