В сложном полете

Еле успокоившись и вытерев выступившие от хохота слезы, Хаммихин, все еще всхлипывая, обернулся:

— Да пойми ты, кошка! Пока горят сигнальные лампочки, не только мы, а ты в первую очередь не должен верить себе и проверить, что с бомбами. Дело говорю, пока не поздно, идем на запасную! Там сбросишь!..

Хаммихин говорил так убедительно, что Владимир на минуту засомневался в том, что он действительно видел и говорил.

— Уже поздно, горючего не хватит.

— Что я тебе говорил? А ты сопротивлялся! Теперь сбрасывай скорей, пока не прошли линию фронта… Так уж и быть, возьму грех на душу, доложу, что сбросили по цели…

Эти слова, да еще издевательски-покровительственный тон больно хлестнули Владимира.

— А вы не берите его! Тем более, что брать нечего! — с вызовом сказал он.

Хаммихин вопросительно поглядел на Ушакова.

— Ты опять за свое?..

— Да, за свое. Бомбы сброшены, и точно по цели!..

— Я приказываю тебе — сбрасывай скорей бомбы! А то придется бросать на своей территории.

Владимир, не ожидавший такого оборота разговора, побледнев, ответил тихо, но твердо.

— Это невыполнимо — бомб нет.

Хаммихин долго исподлобья глядел на Ушакова, потом процедил:

— Ну погоди, обломаю тебе рога. Приказываю — выполнить серийный сброс вторично! А я лично проверю — правильно ли ты делаешь!..

Как ни хотелось Владимиру не выполнять эту унизительную процедуру — пришлось подчиниться.

Хаммихин, вылезши из кресла, зашел в кабину штурмана. Вернее, рабочее место, располагавшееся за креслом пилота, где находились прицел и электроприбор (ЭСБР) сброса бомб.

— Включаю питание, устанавливаю серию, интервал, количество бомб. А теперь нажми кнопку. Дерни рукоятки аварийного сброса. Проверим лампочки…

Хаммихин выпрямился, заглянул на лампочки. Они по-прежнему горели.

— Что-то непонятно, — протянул, усаживаясь в кресло.

— Ну, убедились, что сброшены? — не скрывал торжества Владимир.

— Нет, не убедился. А если бомбы не сбрасываются?..

— Как это не сбрасываются?

— А так! Зависли они у тебя — вот и не сбрасываются!

Владимир ошеломленно глядел на Хаммихина.

— Вот если бы ты сейчас вылез наружу, да заглянул под брюхо, то увидел бы, что бомбы висят! Голову даю на отсечение!..

— Так вот вам что от меня надо… Хорошо, я вылезу. Своими глазами проверю. Докажу в сотый раз, что я прав и не надо со мной спорить.

Владимир повернулся и пошел в общую кабину.

— А что же ты хотел! У порядочного штурмана цепь сигнализации не выходит из строя в нужный момент! — крикнул вдогонку Хаммихин.

…Проходя мимо стрелка-радиста, штурман хлопнул того по плечу.

— Идем со мной!

Нырнув в хвостовой отсек-багажник, вышел оттуда с веревкой. Пропустив ее под подвесную систему, завязал один конец на своем поясе. Второй конец пропустил под подвесной на спину и попросил радиста сделать узел точно посредине ее.

— Зачем это?

— Потом узнаешь. Вяжи крепко-крепко, чтоб никакая сила не развязала.

Когда радист, закончив работу, вышел из-за спины, Владимир, прицепив парашют к подвесной, сказал:

— А теперь зови стрелка и борттеха…

И когда радист ушел, конец веревки привязал вначале за рукоятку около двери, а потом за металлический трос, протянутый под потолком кабины.

Подошли парни.

— Ребята, сейчас на этой веревке вы спустите меня под самолет на полметра-метр, не больше, и я фонариком осмотрю бомбодержатели. Если мигну четыре раза, значит, все бомбы сброшены. Если один, то одна сброшена, если два, то две сброшены. Если зажгу свет без мигания, значит, тащите меня обратно в кабину. Поняли?..

— Понять-то поняли! — возмущенно сказал борт-тех, — но я бы под пистолетом туда не полез! Какого хрена лезешь ты, Вовка? Или тебе жизнь надоела?..

— Ребята, это приказ, а приказы надо выполнять!

— Как приказ? Чей? Командира? Да он что? Тронулся! — кипятился борттех. — Я сейчас же иду к нему! Пусть не придуривает! Если ему надо глядеть на них — пусть сам и лезет!..

— Держи веревку! Спускать будете постепенно. — Владимир, шагнув, повернул рукоятки, открыл дверь. Загудело в кабине. В уши ударил рокот моторов, шум и гул ветра. — Да не выпускайте веревку, а то меня сразу отбросит под хвост! — прокричал Владимир и, став на колени, высунул ноги за борт.

— Постой! Постой, Вовка! Не вылезай! Бегу к командиру!..

Гулко забухали шаги по металлическому полу.

— Держите крепче! — Владимир все дальше сползал под самолет. Вот только голова, да плечи, да руки остались в кабине.

Радист со стрелком, упершись ногами в борт и дверь, откинувшись назад, понемногу выпускали веревку. Но вот исчезла рука, плечи, скрылась и голова…

Ворвавшись в пилотскую, борттехник с «порога» зашумел:

— Командир! Почему приказал штурману лезть под брюхо! Это ж издевательство! Убийство человека!

— Кто приказывает? — заворочался в кресле Хаммихин. — Да он врет!.. Слышь, Саня? Ты слышал, чтоб я штурману что-то такое сказал?

— Нет, конечно! — с готовностью заверил пилот.

— И я говорю — нет! — Хаммихин перевел взгляд на борттеха. — Я пока что не сумасшедший — такие приказы отдавать! Это он сам чудит! Что, вы его не знаете? Опять хочет отличиться! Подвиг совершить!.. Так что иди передай — никуда не вылезать и не трепать языком нигде!

Борттехник повернулся и пошел к двери, как вдруг (то ли попали в зону болтанки, то ли в мощно-кучевую облачность) самолет затрясло, закорежило с крыла на крыло, бросило на хвост, подкинуло вверх…

Когда Владимир спустил ноги за борт — почувствовал — повис над бездной. Страх сдавил его, почти лишил силы и решимости. Руки, вцепившись в борт, закостенели и не разгибались. Ужасно ощущать болтающимися ногами бездонную леденящую пустоту. А поток воздуха все сильней забрасывал их куда-то вбок. Для преодоления страха Владимир по привычке закрыл глаза и мысленно твердил: «Это как при прыжке с парашютом. Страшен лишь момент отделения!..» Чувствуя опору в веревке, давившей грудь, он оторвал правую руку от самолета. Держась левой, он хотел опуститься под самолет на длину руки и осветить балки бомбодержателей. Но в тот момент, когда голова оказалась снаружи, мощнейшая струя воздуха (из двух потоков: скоростного и винтового) ударила в лицо. Запахло сладковато-острым запахом бензина, пригоревшего масла, дурманящими выхлопными газами. Ошпарило нагретым, точно из печи, ветром. Трудно стало дышать от переполнявшего легкие воздуха, рвущего рот, раздирающего ноздри, колотящего уши и выжимающего из глаз слезы. Тело все сильнее тянуло к хвосту. Левую руку рвало от самолета. Подвесная система и веревка сдавили бока, грудь, впились в тело.

Превозмогая себя, Владимир вытащил из кармана фонарик, включил свет. Как трудно вытянуть руку и держать прямо. Казалось, она попала во что-то упругое и вязкое, словно в воду, и ее непрерывно заворачивало назад. Фонарик вырывало из пальцев, и стоило больших усилий держать его. С трудом направил луч света под самолет, зашарил им по брюху, осветил балки.

Они были пусты. Ни одной бомбы не висело под ними. Только вилки, контрящие ветрянки взрывателей, безудержно плясали «на пузе» на своих металлических тросиках.

Владимир четырежды мигнул фонариком, но тут его неожиданно подкинуло и бросило назад. Толчок, и он увидел перед собой руль высоты. Даже не успел испугаться — так быстро это произошло. Только веревка, да подвесная система еще сильнее врезались в тело.

Что случилось? Почему выпустили веревку? Как он будет забираться в кабину?.. А если веревка порвется?..

Страх снова сдавил Владимира. Он поглядел вниз, но двухкилометровая толща мрака, скрадывающая высоту, скрывала землю. Еле-еле различимые желто-серые пятна мелькали изредка.

Борттех вскочил с полу… У багажника, потирая ушибленные места, поднимались радист со стрелком.

— Где Вовка?

— За бортом! — все еще морщась, ответил радист.

— Вот сумасшедший!

— Человек дела, — наставительно возразил стрелок. — Давай лучше затаскивать.