Страница 71 из 98
— Что с тобой? Не видал меня, что ли?
— Да нет, просто вспомнил отца.
— Ну и что?
— Очень вы чем-то похожи…
— Да?! Не знал… Хотя многие сейчас одинаковы и похожи. В этом наша сила, что мы походим друг на друга…
Вадов стал понемногу обгонять. Я, чтобы не отстать — заедало самолюбие, работал со злостью. «Ведь не железный же он? Старше меня. С утра ничего не ел… До войны, говорят, работал в ГВФ[15], летал в Заполярье… Больше сотни боевых вылетов… А роста он с отцом одного…»
И я напрягал все силы. Но разрыв между нами не сокращался, а увеличивался. Я с ожесточением наваливался на капот.
— Работать! Работать! — командовал себе. — Ты вовсе не устал. У тебя полно сил! Я верил, что если внушить себе эту мысль, подчиниться ей, то никакой усталости чувствовать не будешь. Работать!.. Но Вадов уходил все дальше. Я недобро поглядывал в его сторону.
«Понятно! У него меньше снега, поэтому вырвался…» Вадов, словно подслушав мысли, оглянулся, направился ко мне.
— Иди туда, Володя, я буду здесь…
Мороз и ветер усилились. Пропотевшая одежда скоробилась, заледенела, сковала. Ветер легко пронизывал ее, жгуче упирался в тело…
Пройдено около 500 метров, осталось примерно еще столько же. От дыхания и пота борода Вадова обмерзла, покрылась сосульками. Вадов догонял. Я не сдавался. Работал на пределе. Порой не видел снега. От усталости, закрыв глаза, машинально двигался…
Вадов сравнялся.
— Идем, передохнем, — предложил он.
Я вполз в кабину с помощью Вадова, да так и остался лежать на полу.
Вадов принес коробку НЗ, достал банку консервов, сок, ломоть хлеба. Найдя отвертку, открыл консервы.
— На, подкрепись.
— А вы? — заплетающимся языком едва смог выговорить.
Язык распух и не ворочался во рту. Губы тоже распухли, потрескались на морозе. Из них текла кровь.
Вадов, как говорил после, видел мои ввалившиеся щеки и запавшие глаза. Понимал, что силы на исходе.
— Я поработаю, пока ты ешь.
— Не буду я один есть, — забормотал. — Не буду.
Заморгал, отвернулся.
— Я привычный. В прошлый раз, когда меня сбили, неделю ни крошки не ел. Ешь быстрей, отдыхай — и работать…
Вадов спрятал банку сока в карман.
— Зайду к Жене. Покормлю…
Прошло с полчаса. Опустошив банку и разомлев от еды, я тяжело поднялся на ноги. Все тело ломило, ныла каждая косточка, особенно нижние ребра — до них нельзя дотронуться. Хотелось спать. Но надо идти. Пока брел, почувствовал, как откуда-то сверху, с плеч, окатывает жаром. Расстегнул ворот, еще жарче. «Неужели заболел?..» Шатаясь, подошел к Вадову.
— Видишь, каким молодцом стал! И мне легче будет! — улыбнулся Вадов, вытирая пот со лба.
Я попытался улыбнуться в ответ, но вместо улыбки получилась гримаса. Взялся за капот, тот весил тонну, а может, и больше. Меня охватила ярость и злость. «Да неужели я такой слабый? Мы сделаем полосу, чего бы это ни стоило! Снег держит нас!.. Снег — фашист! Он должен быть сметен! И будет сметен!»
Я работал с остервенением, ничего не видя, кроме снега.
«Снег! Проклятый снег!..» Выпрямился. «Всюду, кругом он. Лес куда-то исчез. И его, видно, завалил снег? Странно, но где берег?.. Самолет? Что? Все засыпало снегом?» Я испугался. «Как же? Как мы полетим домой? На чем? Как выберемся отсюда?» Поглядел вверх. «Что же это такое? И там снег! Все бело… Солнце засыпало?! Нет его!»
Опять осмотрелся. Снег надвигался со всех сторон. Снова взглянул вверх. Дыхание захватило. Громадный пласт снега падал на меня. Сейчас раздавит!
— Снег! — в ужасе закричал и закрыл голову руками.
Снег обрушился. Сшиб с ног. В глазах потемнело…
В ушах что-то жужжало. Назойливо, нудно. Иногда затихало. Жужжанье становилось громче, перешло в рокот. Я открыл глаза. Огляделся… Сижу в самолете рядом… с кем это? С отцом!?..
Помотал головой, словно стряхивая остатки сна… Нет, с Вадовым.
Холодно светились стрелки и шкалы приборов. За бортом темно. По черному полю неба, прыгая из облака в облако, горящим клубком катилась луна, обрамленная голубоватой каемкой, точно воротником. В просветы между облаками выскакивали звезды. Самолет рулил. Я привстал, уселся в кресле поудобней.
— Очнулся? Как себя чувствуешь? — повернулся ко мне Вадов.
— Нормально, только голова гудит.
— Это мотор гудит.
— Вы всю полосу очистили?
— Всю. Сейчас опять взлетаем. Хоть бы уж взлететь! Впереди и вдали что-то горело.
— Что там? — забеспокоился я.
— Это я зажег костер, чтобы выдерживать направление…
Самолет затрясло. Потом он запрыгал, как телега во время быстрой езды по неровной дороге. И каждый раз в момент отрыва нестерпимо хотелось рвануть ручку шасси вверх, без команды Вадова.
Оглушительно, со звоном гудел мотор. Все быстрей и быстрей мчался бомбардировщик. 110!.. 120!.. 130!.. 140!.. Ну! Еще 10—15 километров… Упершись ногами в левую педаль, а лопатками в спинку кресла, вытянувшись над сиденьем, Вадов дрожал от напряжения каждым мускулом, каждой клеткой тела.
— Жми левую! — с гримасой боли на лице прохрипел он.
145!.. 150!.. Вот уже скорость достигла почти взлетной! Если сейчас не взлететь, придется взорвать машину, а самим — к партизанам. Сейчас или никогда! Огонь костра на берегу рядом. И вот уже в который раз самолет оторвался ото льда.
— Шасси! — чужим от напряжения голосом крикнул Вадов и не успел закрыть рот, как самолет вновь повалился вниз.
«Ну вот и все!» — подумал я и сжался в комок.
И тут — то ли из-за сильного порыва ветра, то ли из-за своевременно убравшихся шасси — самолет подпрыгнул и, едва не врезавшись в верхушки деревьев, пронесся над ними.
11
Свыше месяца провалялся Володя в госпитале с крупозным воспалением легких. После выписки по состоянию здоровья ему дали краткосрочный отпуск домой.
Проезжая Казань, с вокзала он телеграфировал матери о своем приезде…
На станцию Синарская поезд пришел поздно вечером.
Володя, стоя в тамбуре вагона, вглядывался в замерзшее окно. Во льду стекла теплом дыхания выдувал маленький глазок, похожий на прорубь и снова припадал к нему.
За окном стояла ночь, покрывшая чернильным раствором все живое и неживое кругом.
В воспаленном мозгу кипели разные мысли. И среди них — главная — встретят ли родные: мама, Валя, Леня… Дошла ли до них телеграмма?.. Если получили — обязательно встретят…
Он вглядывался в темень, пытаясь определить, где едет. Но это было почти невозможно. Мелькали какие-то заборы, приземистые склады, еле освещенные окна. Желтым неярким бликом проплыл станционный фонарь. Володя открыл дверь, когда поезд еще не остановился. В тамбур ворвались клубы пара, шум и вой ветра, грохот и перестук колес, протяжные гудки станционных паровозов. Запахло угольной гарью, бодрящей морозной свежестью, едким паровозным дымком, душистой смолой.
Держась за поручень, высунул голову, вглядываясь в полутемный безлюдный перрон. Тоскливо сжалось сердце, захолодело в груди. Ни единой души… А может, в кассовом зале дожидаются?..
Владимир, соскочив с обмерзлого приступка, огляделся. Поддернув за спиной вещевой мешок, зашагал неторопливо по заснеженному перрону.
Переливчатыми россыпями звезд сиял над головой провал неба. На северо-востоке над самым горизонтом разрезанным спелым арбузом всходила луна.
— Володя-я?! — от угла палисадника черным шариком катилась навстречу мальчишечья фигурка. — Володя-я?! Володька-а?!.
«Ленька?!.. Он, чертенок!» — вздрогнул Владимир, убыстряя шаг.
— Я-я! — и сам не заметил, как побежал.
Из-за угла выскочила еще одна фигура покрупней, за ней — третья.
— Володя-я! — кричал Ленька, подбегая и бросаясь брату на шею. — Мама! Валя! Он! Он! Целый!..
Сбоку подлетела сестра. Ткнулась в щеку, мазнула слезами. Задыхаясь, путаясь в длинных полах Владимирова зимнего пальто, подбежала мать.
— Володюшка! — выдохнула едва и повалилась на грудь.