В сложном полете

Через какое-то время Володя почувствовал, что вроде бы застабилизировался: тело его привыкло к новому положению, и немного стерлась, а затем и прошла острота первоначального страха.

«Но почему все-таки открылся люк? Может, плохо закрыл его? Так нет, захлопнул как следует и ручку повернул. Неужели от резкого снижения?

Володе и в голову не приходило, что разрушил запор люка и открыл его снаряд, выпущенный «мессером».

«И надо же было парашют снять?! Жив останусь — вытребую летчицкий! ПЛ![13] Пусть сзади болтается…»

Ноги жгло, точно пламенем, потом перестало. «Как бы не отморозить», — забеспокоился Владимир. Он попытался свести их вместе — получилось — и стал тереть одну ступню о другую. Потом немного втянул их в трепещущие штанины комбинезона. Но вскоре он перестал чувствовать ноги, потом руки, а затем вообще все тело. С удивлением и даже некоторым страхом глядел он на локти, которые сейчас ему казались перекладинами-распорками…

От холода, страха и вибрации дробно постукивали зубы. Потом началось самое страшное — стало исчезать сознание. Голова свешивалась на грудь. В любой момент он мог провалиться в бездну. Он потерял счет времени. Изредка его губы все же шевелились. «Держаться! Держаться!» — командовал он себе…

Он не помнил, когда и как самолет приземлился, зарулил на стоянку и как к нему отовсюду стали сбегаться однополчане. Как вытащили его из люка, закоченевшего, едва живого, с разведенными локтями.

— Володя! Владимир! Вы живы? — кричал ему в уши. Медведев и растирал его щеки ладонями. — Вы слышите меня, Володя? Вы сбили того нахального «месса», слышите?.. — и растирал, растирал руки штурмана шерстяными перчатками.

А стрелок-радист Коля Петренко суетился возле его ног с фланелевой портянкой.

— Да отпустите руки-то! Вытяните по швам!

— Не могу-у, — шептал Володя.

— Что не можете? — наклонился Медведев. — Сейчас мы их расправим.

И он стал выпрямлять руки Володе.

— Да что это они?! На самом деле задубели? Врача! Скорей врача!

Только на вторые или третьи сутки — Володя точно не помнил — руки постепенно опустились, расправились и приняли нормальное положение. Но еще долго после того, в минуты гнева, страха или волнения, они, словно по команде, вскидывались вверх и замирали, точно законтривались невидимыми болтами.

9

Полк отличался от других частей авиации дальнего действия тем, что в его составе были самолеты разного типа и назначения. Руководящему составу полка, начиная от командира звена (штурмана) и выше, приходилось летать на всех типах с различными экипажами.

И вот однажды экипаж Медведева полетел к партизанам на выброску груза…

Ночь. В кабинах темень, густая и липкая, как грязь. Внизу — ни огонька. Облачность серыми сугробами плотно укутала землю. Вверху — бездонная пропасть с разноцветными точками звезд.

Однообразно, клоня ко сну, гудят моторы. Но не до сна.

Владимир Ушаков, включив фонарик, склонился над картой. Гоняет движок навигационной линейки, шевелит пухлыми губами, высчитывает.

Сорвался с места. Ткнулся в дверь пилотской кабины. В проходе запнулся за сидящего на корточках у электрощитка борттехника Тулкова. Мешком перевалился через него. Тот заругался громко.

— Не ори! Не видел я тебя. Не нарочно ведь.

Протиснулся к пилотам.

— Товарищ командир! Через час пройдем линию фронта, а через два будем дома.

— Хорошо-о, — довольно проокал командир. — Будьте внимательны. Как бы не заблудиться. Идем, как у тигра в желудке…

— Я в общей кабине. Попытаюсь определиться. Будет разрыв облачности — дайте сирену.

— Хорошо-о, идите. — Командир снял руки со штурвала, повернулся назад: — Коля, связь скоро будет?..

— Не знаю. Станция разбита, в глубоком нокауте, пытаюсь исправить, нужен свет…

Странный все же человек Медведев. Всем всегда говорит «вы», а радисту Петренко только «ты». Почему?.. Никто не знает.

— Тулков?! Когда свет будет?

— Не будет света, командир! На куски разнесло щиток, проводку порвало.

…Невыносимо холодно. В пробоины от осколков с шумом и свистом, словно струи ледяной воды, в кабину врываются воздушные потоки. Слабо светятся шкалы и стрелки приборов. От этого кажется еще холодней. Нервное напряжение, владевшее каждым при прорыве к цели, нашло выход в разговорах, смехе, шутках…

За спинами пилотов опять появился штурман.

— Вова? А ты сегодня не звал маму на боевом? — сверкая золотом зубов, повернулся к нему второй пилот Александр Родионов.

— А когда я звал? — прыгая на месте и хлопая себя по бедрам, ответил штурман.

— А когда станцию бомбили и ты еще болтался в кабине.

— Не было этого.

— Как это, не было! Ты не крути! Я слышал, как у тебя голос дрожал, да и команды давал путаные. То ли боевой! То ли ой-ой-ой! — Александр рассмеялся. — Так ведь, командир?!.

Родионов и Тулков были старше Ушакова года на три, да и выше ростом. Поэтому считали своим правом, если не долгом, подтрунивать над ним.

— Так ведь, командир? — повторил Родионов.

— Что-то не помню.

— Ничего, Вова! Не унывай! — хлопнул по спине Ушакова Дмитрий Тулков. — Мы тебя вылечим! Вот прибздюхаем домой, возьмем к бабцам — сразу все страхи пройдут! И маму забудешь! — захохотали заразительно: — Так, Саня?..

— А что, идея! Пойдешь с нами, Вова! С девочкой познакомим — закачаешься!

— Да ну вас! Ухожу!..

Александр с Дмитрием громко засмеялись.

— Держите штурвал, проверю, работает ли автопилот, — недовольно сказал Медведев.

— Иван Семенович, ну что он за человек? — не унимался Митя. — Не курит, не пьет, по девкам не ходит. Для чего живет? Сам не знает…

— А вы знаете, что он деньги копит?! — перебивая Митю, презрительно сказал Александр. — И где?! На фронте!..

— Зачем клевещете на него? — вступился за штурмана Петренко. — У него дома сестра-студентка, брат-школьник…

— Хватит спорить! — прикрикнул командир. — Я тоже деньги посылаю детям. А насчет пьянки!.. предупреждаю!..

— Что вы?! Что вы?! Иван Семенович! Даю слово — пить мы больше не будем! — с неожиданной готовностью заверил Тулков.

Командир вылез из кресла, шагнул в проход, выпрямился. Хмыкнул недовольно:

— Гуси!.. Пошел к штурману, самолет погляжу…

Борттехник и пилот молчали. Тяжело ступая, командир вышел в общую кабину. Когда за ним захлопнулась дверь, Родионов с издевкой сказал:

— Тоже мне, еще один идеал нашелся?!. Уральский медведь… Выкало!..

— Не расстраивайся, Саня, — беспечно заметил Тулков, — давай как-нибудь сводим его к бабцам. Сразу выкать перестанет!..

— «Детям посылаю»… Выкало!

Коля Петренко, все еще при свете фонарика копавшийся в разбитой рации, вскинулся:

— Как вам не стыдно так говорить о командире?! Это же подло! Низко! Вы же его совсем не знаете! Только прибыли! А я с ним летаю с начала войны!..

— Ну ты, боксер! Захлопни заслонку! Чего разорался? — закричал Тулков.

— Да знаете ли вы, что дети не его, а ленинградские, спасенные?!. Он их усыновил!.. А его дети воюют тоже!.. И меня он взял из детдома!..

Александр с Дмитрием молчали.

— Попались бы на ринге, научил бы я вас порядочности!..

…А за окном по-прежнему темень. Заунывно воют струи, выскакивая из всех щелей и пробоин. В расплывчатом круге света фонарика белой мошкарой вьются снежинки…

Когда командир вернулся в пилотскую, Тулков встревоженно сообщил:

— Командир, с горючкой что-то не того!..

— Что не того? Говорите яснее.

— Уж больно быстро расходуется. Переключил на другой бак.

— Может, течь где? Не проверяли?..

Иван Семенович внимательно ощупывал взглядом приборы.

— Командир! Давление бензина в правом упало! — скороговоркой выпалил Родионов.

Иван Семенович наклонился к приборной доске второго пилота. Размышлял секунду.

— Выключить правый двигатель!

Борттехник бросился выполнять команду. Защелкал переключателями, задвигал рукоятками. Смолкло гудение правого мотора, надсадно завыл левый, приняв на себя двойную нагрузку.