В сложном полете

На строевом плацу развод караулов и нарядов училища. Как легко все же идется под марш мимо дежурного по училищу. Ноги сами так и шагают, будто летишь на крыльях. А какая гордость и радость распирают тебя!

Умные давно заметили опьяняющее воздействие музыки, ее свойство управлять массами, подчинять их себе. Поэтому с древнейших времен в войсках создали оркестры, под грохот которых воины бесстрашно бросались в бой. Не случайно и психические атаки всегда проходили под музыку…

Но вот смолк оркестр и сразу исчезли возвышенные чувства. И охватили самые будничные: до жжения трет шею скатка, оттягивает плечо автомат, бьет по боку противогаз. Да еще солнце жарит по-летнему — спина взмокла. Уж поскорей бы дойти до караула. Еще не приступили к охране, а уже устали и можно бы в казарму. Но чу! Хватит! Вовсе не так плоха жизнь. Что это за солдат, который не был в карауле?! Не выполнял боевой задачи?!

Быть лентяем, слабым, глупым человеком каждый может. Для этого никаких усилий не надо. А вот быть Человеком! — тяжело.

Именно из-за этого и хочется им быть… Так что караул — это прекрасно! Это испытание на прочность в мирное время. Этим можно гордиться и рассказывать. Даже в Среднегорск Любе написать. А как бы хотелось Лильке домой, но она против. Не ответила же Вострику!.. Жаль — нет любимой. А как хочется любить и быть любимым! Но это не для меня. Я не из тех, которых любят, в которых влюбляются. Намного легче и веселей служить, если бы она была и ждала, а то всегда один, всегда. Не с кем помечтать, поделиться радостями и горестями…

В оградке караульного домика — «старики». Улыбаются, глазея на нас. Не успели поставить оружие в пирамиды, осмотреть комнату отдыха с двухъярусными черными нарами, как новая команда вытолкнула меня во двор…

Зарядив оружие, направляемся на посты. После замены часового на техскладах идем на следующий, кажется, мой пост. И снова прием поста повторяется. Но теперь уже я с разводящим и старым часовым ходим по стоянке от самолета к самолету, внимательно проверяя их опечатку. Это почему-то не нравится старому часовому. Он презрительно-негодующе смотрит на меня, цедит сквозь зубы:

— Салажонок, мало служишь еще, а уж такой дотошный.

Я вспыхиваю, не знаю, что и сказать в свою защиту. Да и не люблю ругаться, лучше смолчу. «Старших надо уважать», — но как уважать и что делать, если они оскорбляют и не нуждаются в твоем уважении?..

Все уходят, остаюсь один. Уж постараюсь, отстою как положено. Не зря же мечтал столько лет, с первого класса, считай. Всегда завидовал по-хорошему героям-афганцам да пограничникам, когда слышал и читал о их подвигах. Мечтал совершить большие…

Иду по середине стоянки, всматриваюсь по сторонам, не ползет ли кто к самолетам… Ну раз все в порядке теперь можно посмотреть вблизи, что за самолет… Да-а, весь металлический, прошитый рядами заклепок. Моторы закрыты чехлами. Одни винты, словно мечи, торчат. Чем темнее, тем беспокойнее на душе. Приседаю, смотрю снизу — не затаился ли кто у фюзеляжей, шасси, хвостов. Не замечаю, как становлюсь настороженней. Автомат с плеча снял, держу наперевес. Пройду несколько шагов, замру. Но кругом никого. Лишь самолеты чернеют, да издали доносятся приглушенные звуки городка…

Сколько простоял?.. Жаль, часов нет. Страшно медленно тянется время. Пора менять. Но ни огоньков, ни шагов. Часа четыре стою. Чаще и чаще всматриваюсь в сторону, откуда должна появиться смена. Когда уже вконец извелся, вдали — чей-то голос. Я замер. Что-то блеснуло, фигуры. Кинулся навстречу.

— Стой! Кто идет? — закричал сам не свой.

— Разводящий со сменой! — донеслось, но чей голос, не разобрал.

…В караульном, куда пришли, горел свет.

И почему в наряде, карауле всегда спать охота? А в воскресенье — не спится! Что за противоречивое существо человек!.. Вот и моя очередь залезать на нары. Но не тут-то было. Некоторые курсанты никак не проснутся. Стонут, что-то бормочут, дрыгают ногами и лезут дальше к стене, закутывая голову шинелью. Их приходится чуть ли не сбрасывать. На ноги-то встанут, так глаза закрыты — все еще спят.

Ослабив ремни, мы наконец-то забираемся на теплые с каким-то вонюче-кислым запахом нары. Противогазы под щеки, укрываемся с головой. Блаженство! Ничего не видеть и не слышать. Только отдых, отдых и отдых. Минута, другая и-и… проваливаемся куда-то.

— Смена, подъем! — слышится где-то. Кто-то трясет за ноги… И снова пост. Снова одного оставили наедине с темнотой, самолетами, полем и близким черным лесом. Как хочешь, но надо стоять самые тяжелые два часа. Вернее, не как хочешь, а как требует служба! Петь нельзя, говорить нельзя, сидеть нельзя, лежать нельзя, оружие выпускать из рук тоже нельзя, никого подпускать к объекту и к себе тоже нельзя. А что можно?.. Во все глаза смотреть во все стороны можно. И видеть все, хоть и непроглядная темнота кругом, тоже можно. Сохранить в целости все самолеты не только можно, но и нужно. И это будет моя защита Родины… Страшно?! А в Афганистане как? А на границе? Вот там действительно каждый миг жди пулю или удар ножа в спину. Или ракета прилетит, рванет мина. А здесь за 5 тысяч километров от них разве страшно? Но все равно нужно быть бдительным. Потому что и там и тут военный объект, который должен быть неприкосновенным…

Кому надо к самолетам подобраться, сейчас самая удобная пора. Ни звезд, ни светлой полоски на севере. Все облаками затянуло.

Примкнув штык, загнав патрон в патронник, хожу с автоматом наперевес из конца в конец стоянки. Иногда резко оборачиваюсь, когда блазнит, что кто-то подкрадывается и собирается прыгнуть на спину. Впереди что-то темнеет. Похоже, человек?! Откуда взялся?.. Не может быть! Крадусь осторожно, палец на спусковом крючке. Стоит нажать — грохнет выстрел. Совсем рядом что-то. Еще шаг вперед… Фу?! Ящик! А как напугал?! Аж сердце забилось…

Вот также когда-то стояли дедушка, отец и дядя Володя. И также боялись, но держали себя в руках. Теперь моя очередь.

Дедушка тоже романтик. Всегда стремился быть там, где труднее. В 39 году вызвали в военкомат, сообщили — по возрасту переводят в техники-интенданты. Так он на это лишь рассмеялся: «Я же обстрелянный на границе командир. Сколько за бандами гонялся! Зачем делать из меня тыловика?..» А дядя Володя, чтобы попасть на фронт, год себе прибавил…

Вдруг издали донеслись щелчки-выстрелы. Что такое? Неужели напали?.. Заметался по стоянке, «завглядывался»… Но никого не видно и не слышно… Так кто же это отличился?.. Или со страху?..

Послышался чей-то говор. Идут?.. Но кто? Окрикнул. Павел отозвался. Его голос теперь всегда узнаю. После вторичного окрика Павел подходил один. И все же я всматривался в фигуру.

— Как у тебя, все в порядке? — подошел Магонин.

— Да, а кто стрелял?

— Вострик на пятом посту бандита убил.

— Как?!

— Тот выстрелил в него из кустов. Промахнулся. Вострик выстрелил — попал!.. Мы с комроты по тревоге примчались. Все кусты облазили. И уж когда пошли обратно — на труп наткнулись… Молодой парень из кавказцев. Чернявый, с усиками. Пистолет рядом. Лежит на боку, а во лбу дырка и кровь струится. И надо же так?! Днем обязательно бы промазал! — восхищенно-сожалеюще закончил Павел.

— И что теперь Вострику будет?

— Разберутся…

— Но он же правильно поступил?!

— Конечно.

Сдав пост, довольный плелся за Павлом.

Вот и свершилось! Что тяжелее — наряд или караул?… И то и другое тяжело. Конечно, караул почетнее, но и тяжелее. Не в игрушки играешь, ставка — жизнь. Будь бандит метче — Вострика бы завтра хоронили.

Через день вечером разбор. Оказывается, помимо нападения, не все было гладко. Известного Черновидского около получаса искали на территории поста. Звали, кричали, свистели, махали фонариком. Едва нашли… в куче самолетных чехлов. То ли со страху, то ли от невыносимого желания спать, забрался туда и уснул, как сурок. Разводящего со сменой чуть не перепугал до заикания, когда неожиданно вылез из кучи и взревел: «И-и-я-я!»